— Ага, давай. Сука, больше никто не нуждается? Только хрень инопланетная? В Африке счастливых семей куча. Бесплатные супчики у церквей — везде. Жри — не хочу. У нас на заводе вёдрами благополучных вычёрпывай! Но эти… эти, да-а… в помощи и опеке, бля. Кто бы спорил?

На экране снова возникло белозубое лицо ведущей. Девушка пообещала полную версию интервью перед вечерней трансляцией «БАТЭ» — «Порту» Лиги Чемпионов.

Когда на сотовый снова стал наяривать Монте-Карло, Печа был в дверях. Напоследок, без особой надежды, проверил доставку. Холодильная камера почтового ящика пустовала. Ничего сверхъестественного, в этот райончик Гатчины, местами исторически облагороженный дореволюционными постройками, курьеры ползут не спеша, всегда немного позади ахиллесовой черепахи; не Собор Святого Павла ведь, не налоговая инспекция, чего спешить, всё, что за границами центра, может и подождать.

Он закрыл дверь, вышел на Григорина, больше похожую на бивак, чем на городскую улицу, и зашагал по коридору из одноэтажных домиков. К Монте-Карло, Месси и Дрону.


Новым и красивым в этой части города был только вокзал, да и тот отгородился от района, словно от любопытного соседа, стеной. Исписанный со стороны домов граффити и непристойностями бетонный забор с вертлявыми, словно воробьи на проводах, цилиндрами камер, за которым по монорельсу подплывали к станции обтекаемые и блестящие поезда, суетливо выполняли свои функции и спешно скользили прочь — от района, от города.

Парни ютились в старом, цветущем ржавчиной минивэне, притороченном на обочине к покосившейся оградке. Похожие на пни спущенные шины, прогнивший остов, вместо выбитых стёкол — плёнка. Дрон выкупил эту рухлядь у спившегося соседа за ящик винища, но смена владельца не помогла колымаге преодолеть лишний метр пути. Минивэн превратился в малогабаритную блатхату.

— Эй, напарник, ты будешь играть или как? — упрекнул Месси, набирая с колоды.

— Карта не идёт. — Печа сбил пепел под ноги, к бутылкам и пустым сигаретным пачкам.

Дым лип к потолку, тянулся в щели.

Монте-Карло зашёл, Дрон подкинул, Месси взял. Ему и Пене светили погоны на девятках — в дурака на пары был явно не их день. Месси нервничал, постоянно тёр свой перебитый нос и сплёвывал в окно, закончилось пойло, девок не наблюдалось — вот что по-настоящему его раздражало.

— Ага! Стояночка! — победно возвестил Монте-Карло и впаял в плечи Месси погоны.

Телефон Печи, до этого рвущий слабый динамик какими-то музыкальными нарезками, пропищал, мигнул и погас.

— Батарея, твою за ногу.

Они расписали ещё пару партеек, потом Дрон сгонял домой и притащил бутыль самогона, сычужного сыра и баночку паштета без этикетки.

— О! Это тема! — сказал Монте-Карло, извлекая из бардачка набор металлических рюмок — его вклад в обустройство минивэна. — Давайте, пацанва, за дружбу между галактиками!

— За долгожданную встречу! — подхватил Месси. — Добрались-таки, зелёные!

Печа принял полную рюмку.

— Ага. Добрались. Катастрофа у них, как же! Скоро по улицам с лазерами побегут и колымагу Дрона спалят к ебеням.

— Значит, надо зарядиться! Подготовиться!

— Надо! Будем!

— Э-эх… заряжай по второй!

Картишки зашелестели веселей.


— Печа! Глянь. Твой позер шатается, тебя, видать, ищет.

Никита (а в такой фасонистой курточке и штиблетах, при этом не рысью, а кого-то целенаправленно высматривая, в этом районе мог появиться только он) крутился на перекрёстке. Печа выбрался из машины, свистнул, замахал другу. Тот заметил, заулыбался.

— Привет, Лёх!

Никакого «Печи» — всегда «Лёха». В какой-то момент Ника стали злить разные клички и прозвища. Печу это смешило, немного даже подбешивало, мол, что вы, что вы, статус не позволяет, началась взрослая жизнь… ерунда, Ник, не парься! К тому же взрослеть не хотелось, как в старенькой песне Туфа, картавившего с площадок и экранов пятнадцать лет назад, пока рэп не отступил под гулким напором декарока: «Хотя становимся старше, иногда так страшно проснуться взрослым однажды». Если ты начинаешь подходить к друзьям, как к деловым партнёрам, дозировать улыбки и подбирать эпитеты — в жопу такое взросление. На летающую тарелку к этим зелёным или любого-другого-цвета-человечкам — и обратно, в самую глубокую галактическую жопу.

— Какие люди тут шляются… Здаров!

Он едва удержался, чтобы не назвать лучшего друга старым погонялом. «Здаров, Бильбо!» Не стал. Ник обожал «Властелина колец», но вот на прозвище реагировал болезненно.

— Чего трубу отключил? Рыскаю тут… Есть планы на вечер?

— На свиданку зовёшь? — весело сказал Печа, скрепляя рукопожатие.

— Бери выше. На пьянку!

— Тогда я вся ваша! Только мартини не поите, дяденька, меня от него пучит.

— Мартини, ха! Винища стакан — и в номера.

Густой, как пивная пена, туман конденсировался в ветвях деревьев, капал на землю. К смеху друзей примешивался гул скользящего по монорельсу состава. Казалось, что за забором вибрирует толстенный металлический трос.

Включились фонари, и лучи выборочно раздвинули вечерний полумрак. А потом Ник сказал:

— Ну что, погнали? Я тут таксиста за углом уже полчаса морожу. В «Бульбяше» был?

— Туда в спортивках пустят?


С Никитой они выросли в одном дворе, сдружились, срослись в разношёрстной компании, из которой к школьному выпуску Печи (он был на два года младше Ника и заканчивал позже остальных) выплыло в одной лодке четверо — он, Ник-Бильбо, Женя-Пуля и Стас-Рыжий. Да только лодочку ждали новые испытания — разными интересами, районами, работами, положениями. Друзья поразъехались, поразбежались, балансируя на острие сигнала мобильников, старый двор перепланировали, в некогда знакомых окнах зажёгся чужой свет.

Из старой гвардии (банды «карэ», как величали себя парни) Печа сохранил контакт только с Ником. Рыжий колесил целыми днями на служебной тачке, зависал в новой компании, вроде собирался рвануть «отседава» и выпасть в осадок в Первопрестольной; он как бы и не зашивался, но они редко созванивались, а когда случалось, чувствовали пустоту, мусолили избитые фразы. Пуля… о Пуле отдельный разговор. На него Печа имел зуб.

Ник же остался. Новый Ник с престижной работой, высокомерной невестой, собственной жилплощадью, но всё-таки его старый друг, встречи с которым Печа ждал всегда.

— Цимус, а? — улыбался Ник.

Небольшое зданием «Бульбяша» располагалось в зелени Приоратского парка, окна смотрели на холодное озеро Чёрное. Парк был славен тополями, липами, клёнами, дубами, елями. Полтора гектара почти девственного леса, ограниченного Дворцовым парком и железнодорожными путями. Единственным крупным сооружением был Приоратский дворец — Приорат, который в разные времена служил резиденцией Мальтийского ордена, запасным дворцом для приёма августейших особ, местом отдыха ленинградских рабочих, Дворцом пионеров для гатчинских детей. Теперь там размещался музей, экскурсоводы которого могли рассказать вам, что до постройки в XVIII веке Приората территория называлась Малым Зверинцем, а бомбардировки и топоры лесорубов Великой Отечественной войны превратили парк в голую, испещрённую воронками землю.

В «Бульбяше» Печа отдыхал впервые. Массивные дубовые столы, соломенные абажуры, пивные бочонки вместо стульев, деревянные колёса и вилы на стенах, прислуга в сермягах. С колбас и кусков грудинки капал в жаровню ароматный жир, котёл над огнём вскипал пеной, пахло мёдом и дымом.

Весь этот пафос тянул на тройную наценку.

— Пулярку, пожалуйста, — не открывая меню, сказал Ник официантке в переднике. — Две половинки. Сушёную корюшку, гренки с чесноком и два пива.

Посетителей было не много, только один стол не пустовал: в углу на бочонках сидело трое мужчин, шумно, зычно, налегая на содержимое кувшина, стуча липовыми ложками.

— Цимус, ещё какой, — Печа осматривал внутренности «корчмы». — А что ты там хитрое такое заказал, а?

— Пулярку? Жирную кастрированную курицу.

— Чего?

— А того. В Средние века Европа научилась измываться над курями весьма изысканно. Кроме обычной курочки, которая отваривалась в бульоне, и цыплят, обычно поджариваемых, имелось ещё два вида. Пулярка и каплун.

Печа положил на край стола пачку сигарет, сверху — зажигалку.

— А каплун — это старый, больной петух-евнух, да?

— Почти. — Никита придвинул стул-бочонок ближе, снисходительно улыбнулся. — Это кастрированный петух, специально раскормленный на мясо. Кормили от пуза и запекали беднягу. — Он поднял вверх палец. — Парадное блюдо, хочу заметить!.. Только при чём здесь белорусская народная кухня, я не понимаю, но — хозяин барин.

— Значит, фиглярка…

— Пулярка.

— Если выбирать, то бабу, конечно, пусть и кастрированную. Всё приятней, чем мужика.

Пока из опустевшего кега краником цедили пиво — первому желанному бокалу всегда что-нибудь мешает, — Ник спросил:

— Видел в сети фотки пришельцев?

— Ага, давай, как же. Комп накрылся. А что, есть?

— Да куча. Только почти все липа. А сегодня на «Строке» появились — там вроде гимпом [GIMP — растровый графический редактор.] не увлекаются. Качество дерьмовенькое, но…