А святоша забрался на приступочку и, стоя надо мной на четвереньках, заглянул в глаза.

— Ты чувствуешь, дитя мое? Это демон в тебе смеется и плачет, — а потом откинул покрывало и с молитвой на устах начал процесс изгнания демона и его яйца…

Утром я проснулась в той же келье, на той же самой приступочке, которую здесь использовали вместо кровати. Потянулась, растягивая мышцы, и засмеялась. Все оказалось совсем не так уж и страшно. Собственно, совсем не страшно. Но вчера я понервничала.

Еще бы, когда голый мужик привязал тебя к кровати, разделся сам и встал на четвереньки прямо над тобой, меньше всего ждешь, что он будет просто молиться.

А он молился… просто молился, изредка прерываясь, чтобы сунуть мне в рот маленькие кусочки сухой, но жутко соленой булки и дать запить до приторности сладким вишневым компотом. В первый раз я даже сопротивлялась. Мало ли что этот придурок мне в рот сунуть собрался. Но он просто зажал мой нос, и я была вынуждена открыть рот, чтоб не задохнуться.

Когда оказалось, что меня не травят, а кормят, пусть невкусно и мало… но у меня-то с утра маковой росинки во рту не было… я уже не сопротивлялась. Жевала и глотала все, что дают.

А еще ждала, когда святоша меня насиловать будет. А он все стоял надо мной, с висящим на полшестого удом, и бормотал свою молитву.

Успокоилась я быстро. А чего трястись-то, если ничего плохого не происходит? Еще бы мяса дали, вообще бы хорошо было.

От нечего делать святошу хорошенько рассмотрела… ну, сколько видно было. Свеча же далеко стояла и горела еле-еле.

Красивый. Даром, что священник, а все при нем.

И фигура такая, как мне нравится. Такой же огромный и массивный, как Тит и Фрол. Я рядом с ним со всеми своими немалыми габаритами, как дюймовочка. А еще, хотя на четвереньках стоял, живот не висел. Значит, масса не от жира, а от мышц.

И внешне симпатичный. Темненький, ночью-то масть не разобрала, глаза в темноте чернющие, зрачка не видно, нос прямой, чуток длинноватый, а губы твердые, жесткие, мужские…

И, вообще, мужик настоящий, никакого маникюра, вся грудь от яремной ямки волосами густо заросла, и дорожка кобелиная широкая такая, заметная… Но никакого запаха пота, как ни странно.

Святоша старше, конечно, чем все мои бывшие, но ему это даже шло. Мелкие морщины в уголках глаз и седина на висках, делали его добрее и мудрее, чем он был на самом деле…

А еще уд, несмотря на то, что без дела мотался, размерами поражал.

Были бы руки свободны, я бы пощупала…

Вот так лежала, я лежала… и уже прямо ерзала от нетерпения, ожидая, когда святоша уд начнет прилаживать к делу. А что? Я женщина свободная, незамужняя… ну, вдова теперь… мне для здоровья даже полезно.

— Вот и все, дитя мое, — после очередного кормления-поения святоша легко соскочил с приступочки и принялся одеваться.

— Как, это все?! — возмутилась я, задыхаясь от негодования, — а уд?!

М-да, оказалось Уд Божий — это молитва с поглощением крови и плоти Его, то бишь булки и компота. И молитвой этой демоны из тела человеческого изгоняются. На четвереньках святоша стоит, чтобы в глаза мне смотреть. А обнажен по той же причине, что и я, чтобы демон под его одежду не залез.

Развязал меня святоша, велел тихо сидеть и из кельи никуда не выходить. А если приспичит, так в углу за шторкой ведро стоит. А сам опять сбежал.

И вот сижу я на постели. Расстроенная, огорченная и обиженная до глубины души. Даже, черт побери, прости Боже, что в храме ругаюсь, святошу моя красота женская не возбудила. Что же так не везет-то мне с мужиками? Ни в том мире, ни в этом…

— Дитя мое, ты уже можешь одеться, — святоша-козлина в келью мою вернулся. С большой тарелкой каши с мясом и литровой кружкой горячего взвара с травами и медом. Это я по запаху определила.

В келье было тепло, святоша меня уже видел, а голод был сильнее стыда и обид. Так что я плюнула на все и впервые за несколько дней нормально поела.

А святоша мне войлок приволок на приступочку подстелить, чтоб помягче было. И одеяло шерстяное. Сказал, что ночью печь остынет, холодно будет. И в храме я могу спать не в ящике, а в нормальной постели.

— Дитя мое, — после завтрака святоша присел на мою приступочку, — куда ты сейчас направляешься? Где твой отец живет?

— Никого нет у меня, святоша. Одна я совсем, — вздохнула я грустно. Тут мне даже врать не пришлось, правда все. И слова, и чувства.

— Деньги есть?

Я помотала головой. Нет… Вернее, есть, но на карточке. И вряд ли в этом мире есть банкоматы Самого известного Банка. Он, конечно, вездесущий, но не до такой же степени.

Святоша помолчал, подумал и заявил:

— Тебе, дитя мое, лучше всего в монастырь податься. Там матушка о тебе позаботиться, без куска хлеба, крыши над головой и благословения Божьего не оставит. А иначе, пропадешь…

— Простите, святоша, — снова помотала я головой, — не чувствую я в себе призвания к жизни монастырской.

— В миру одиноким вдовам несладко приходится. Всякий ее обидеть норовит. А уж, тем более, из таких… Я же вижу, дитя мое, отец твой достойным купцом был. И не бедным явно. Сможешь ли ты справиться с жизнью безродной вдовы?

— Я попытаюсь, — улыбнулась я, — меня отец правильно воспитывал, я любой работы не боюсь. Если надо, то и тряпку в руки возьму, и половник…

— Умеешь, значит, кухарничать? — Заинтересовался святоша, — нам в работном доме при храме помощь на кухне всегда нужна. Сможешь с тряпкой справится, сможешь и остаться. Кирку и тарелку каши заработаешь.

— Договорились, — я протянула руку для рукопожатия. Машинально. А святоша сначала пожал, тоже машинально, а потом застыл, ошеломленно глядя на наши руки…

А я руку быстренько выдернула, в одежду свою влезла и шасть из кельи. На всякий случай.

Глава 4

В работный дом меня провожал мальчишка-послушник лет двенадцати, с пыхтением помогавший, или скорее мешавший, тащить мой баул с трусами.

— Эй, парень, — обратилась я к нему, — а ты знаешь почему женщины в кирках спят?

— Да, кто же не знает? — Пацан хмуро посмотрел на меня. Святоша велел ему разместить меня в работном доме и отвести на кухню. И это поручение мальцу почему-то не понравилось. — Ежели вас, женщин, в кирку не запирать на ночь, демоны в вас вселяются. У вас разум-то с булавочную головку, много места не занимает, а пустота притягательна для бесов. Потому и безделье вредно, — это явно было наставление старших, — пустое время тоже демонов приманивает.

Ну, ничего себе я мир выбрала для попадалова. Надо шустрее думать своей булавочной головкой, как выкручиваться буду из этой ситуации.

— А я спала сегодня без кирки и никто в меня не вселился, — спровоцировала я мальчишку на дальнейшие откровения. Кто мне еще расскажет о мире так, чтобы ничего не заподозрить? Только тот, кто уверен, что я дура только потому, что женщина. Что с дуры-то взять?

— Ты в храме спала, — презрительно фыркнул мальчишка, — да еще после Уда… а вчерась видели мы, как ты бесновалась, пока святоша молитву читал.

— Видели? — я даже остановилась от удивления, — через стены, что ли?

— А кто, по-твоему, плоть и кровь (хлебцы и сок) приносил? — фыркнул мальчишка, — инкуб твой, что ли? — А пока я приходила в себя от такой новости, довольно добавил, — но ты быстро в себя пришла, тебе полкруга хватило. Вот другая, что вчера утром принесли, долго бесновалась. Святоша два круга молитв прочитал, пока демона изгнать получилось. А с леди Элеонорой святоша сегодня до утра возился. Даже нас спать отправил. Всю ночь сам, один, с демоном боролся. Очень уж демоны леди Элеонору любят. Почти каждую ночь вселяются…

Я расхохоталась… Вон оно что! У святоши, оказывается, возлюбленная есть. Тогда не так уж и обидно, что уд у него не поднялся.

Работный дом оказался совсем рядом, в одной из пристроек к храму, с обратной стороны от фасада. Две небольшие комнаты: одна для мужчин, вторая для женщин. Грязища была страшная, а вонь стояла такая, что я еле дышала, хотя уже привыкла к запахам города.

В мужской комнате рядами стояли низкие топчаны-приступочки, такие же, как в храме, только узкие. А в женской — кирки. Ну, ведь гробы и гробы. Крест на крышке… Только многоразовые. И вид у них такой был, как будто бы их по сто раз закапывали и раскапывали. Я в такой под страхом смерти не лягу.

— Баб Паш, — заорал мальчишка во все горло, — я вам новенькую привел! Святоша велел место выделить и на кухню определить.

— Что орешь, неслух, — раздался голос в пустой комнате, — чай, не глухая.

И из гроба, стоящего прямо с краю, поднялась старуха. Я от неожиданности взвизгнула и отпрыгнула, натолкнувшись спиной на свой собственный баул.

Мальчишка расхохотался и, развернувшись на пятке, усвистал обратно в храм. Как и не было. Только ошметки снега от его валенок остались на полу, покрытом грязной, вонючей соломой.

Мать моя женщина! Я не хочу здесь жить!

Бабка внимательно оглядела меня с ног до головы, недовольно хмыкнув.

— Как звать-то тебя?

— Василиса, — ответила я. И решительно шагнула вперед. Хочу — не хочу, а больше мне жить негде. — Здесь есть кладовка, которая на ключ запирается, чтобы мои вещи убрать?