Алена Занковец

Сто и одна ночь

Глава 1

Я прячу руки за спиной, но слишком поздно: хозяин кольца уже стоит в дверном проеме. Сквозняк с грохотом захлопывает окно, и после этого звука, больше похожего на выстрел, становится тихо, как в склепе. Несколько секунд мы просто стоим и смотрим друг на друга, и поэтому кажется, что ничего ужасного еще не произошло.

— Пожалуйста, покажите ладони, — обрывает тишину Граф.

Его тон — бесстрастный, сухой — выдает то, что на самом деле скрывается за учтивостью.

Кольцо до сих пор у меня в руке. Я чувствую тепло металла, нагретого кожей, легкое давление аметиста в центр ладони. Невольно пытаюсь просчитать в уме варианты: оттолкнуть, обхитрить, уболтать, соврать, сбежать через окно…

— Покажите руки, — с нажимом повторяет Граф.

Впервые за три недели он смотрит вот так, прямо в глаза, и я физически ощущаю тяжесть его взгляда.

Необычное имя досталось Графу вместе с коллекцией антиквариата от родителей, о которых он почти ничего не знает. Имя подходит ему идеально. Он высокого роста — я едва достаю до подбородка. Виски выбриты, в темных волосах, зачесанных назад, седина, хотя ему только тридцать. Глаза глубоко-серые, в них мудрость зрелого человека — а может, обычная скука.

У меня не получается представить его загорающим на пляже. Или в одежде с гавайским принтом. Граф часто использует трость при том, что походка у него легкая, и надевает перчатки, хотя на дворе ранняя осень.

И вот он стоит передо мной: в черном пальто, в кашне, ладони сложены на рукоятке трости. А я на стуле (чтобы дотянуться до сейфа), в платье горничной, босиком…

Щелкает замок: Граф запирает дверь изнутри. Подойдя ближе, отставляет трость, кладет ладони мне на бедра… Мгновение — и я уже стою перед ним на полу. Едва выдыхаю, а Граф отпускает меня и отступает на шаг: так удобней прицеливаться взглядом. Смотрит равнодушно, но я чувствую его раздражение.

Протягивает руку. Спохватываюсь и кладу кольцо ему на ладонь. Пытаюсь улыбнуться.

Легкий скрип кожаной перчатки — кольцо зажато в кулак, — и снова воцаряется тишина. Если бы не гулкие удары собственного сердца, наверное, я бы услышала, как пыль оседает на книжных полках.

Постепенно выхожу из шока. Волосы, наспех собранные заколкой на затылке, растрепались. Одна из прядей щекочет шею — я ощущаю это только сейчас. Как и несуществующие отпечатки Графских пальцев на моих бедрах, легким жжением, не терплю прикосновений. Резко пахнет лилиями, стоящими в вазе на столе. В комнату просачиваются сумерки.

Такое странное чувство, словно эта кража все еще может сойти мне с рук. Хотя я так хорошо представляю, с кем имею дело.

Граф достает из кармана пальто белый платок, заворачивает кольцо, сует его за пазуху. Затем опускается на диван, набирает на мобильном короткий номер… И я наконец понимаю, что происходит.

— Не надо полицию! — выкрикиваю так громко, словно на самом деле ее зову.

Никакой реакции.

— Вы же писатель, верно? — пытаюсь томно произнести я.

— Да, а ты воровка, — жестко отвечает Граф.

Слышу в телефоне короткие гудки. Заставляю себя дышать и думать: я не могу допустить вызова полиции. Давай, Крис, садись на подлокотник дивана…

Сажусь. Нога за ногу. Платье словно случайно приподнимается куда выше колена.

Но Граф на это не ведется, даже телефон от уха не убирает, только окидывает меня взглядом. Неприкрытая насмешка в его глазах оживляет ощущение жжения на бедрах. Стискиваю зубы.

— Давайте заключим сделку, выгодную нам обоим, — уже без тени кокетства произношу я.

Слышу напряженный женский голос в телефоне, и от этого в солнечном сплетении словно крошится лед.

— С трудом могу такое представить, — Граф всерьез задумывается, даже взгляд отводит. — Хотя нет… — снова та же насмешка. — Вообще не могу.

— Ну давайте, вы же писатель! — я улыбаюсь, пытаясь разрядить обстановку. А в голове крутится: от трех до шести лет с конфискацией.

— …И все же не могу.

— Подождите! — ловлю его взгляд и уже не отпускаю. — У меня есть то, что вас заинтересует. История.

Граф что-то улавливает в моем голосе, потому как наконец убирает телефон от уха. Я медлю, но все-таки произношу следующую фразу:

— Эта история перевернет вашу жизнь, Граф.

Я чувствую отклик в его взгляде, мимолетный, но яркий, словно вспышка за пеленой дождя.

Секундное колебание.

— Допустим, — он сбрасывает вызов, но телефон по-прежнему держит в руке.

— Условия такие, — выпаливаю я, облокачиваясь на диван так, чтобы Граф больше не видел мое лицо — только ноги. От той краткой общности, которая возникла между нами, не осталось и следа. Теперь мы торговцы, обсуждающие сделку. — Я рассказываю вам историю по несколько часов в день, на протяжении… допустим, месяца. И если вы не остановите меня до конца этой истории, если вам не станет скучно, кольцо достанется мне. И, конечно, вы не сообщите в полицию.

Он делает такое резкое, нетерпеливое движение головой, что я тотчас исправляюсь:

— Просто никуда не сообщите. Украденное останется вашим.

— История правдивая?

— А это вы сами решите.

Граф медлит, только я уже знаю ответ. Но на всякий случай добавляю:

— Вы ничего не теряете.

— Кроме возможности наказать воровку.

— Вы всегда успеете это сделать.

Он откладывает телефон. Наконец-то… Я прикрываю глаза и запрокидываю голову — уф! Хорошо, что он не видит.

— Начнете прямо сейчас. Я должен понять, на что соглашаюсь. Но предупреждаю: если мне станет скучно, я позвоню в полицию. И предоставлю им кольцо с вашими отпечатками и видеозапись… Да-да, ваше прелестное личико запечатлено — как и факт кражи.

— Конечно. — Я поднимаюсь и одергиваю платье.

Прямо сейчас…

Зашториваю окно, зажигаю на камине свечи, задумчиво прохожусь по комнате — сгущаю краски, замедляю время. Касаюсь книжных корешков, статуэток и фото в резных металлических рамках — словно вбираю их в свою историю.

А еще недавно казалось, что самое сложное позади. Кольцо уже было у меня в ладони, оставалось только уйти. Не хватило пары минут, полусотни шагов… И вот теперь я собираюсь рассказать Графу сказку, которая так глубоко впиталась в мою душу, так крепко сплелась с сердцем, что стала управлять моими желаниями и поступками. Историю, которая привела меня в этот дом.

Граф уже снял пальто и перчатки. Удобно расположился на диване и теперь, словно коршун, следит за мной из мерцающего полумрака. Он уверен, что я блефую.

Опускаюсь на кресло, словно на трон. Кладу руки на подлокотники. Игры закончились, Граф. Начинается битва.

* * *

— Эта история началась несколько лет назад в небольшом городке, похожем на тот, из которого вы родом.

— Как вы узнали, откуда я? — с легким раздражением перебивает Граф.

— «Гугл» подсказал.

— Вы изучаете досье всех своих работодателей?

— Только тех, кто в требованиях к кандидатам указывает: «молчаливая, можно немая». Я могу продолжить?

Он делает невнятный жест рукой, мол, давайте.

— На окраине города, у самого леса, стоял двухэтажный деревянный дом, старый, кособокий — ему было за сотню лет, — прикрыв глаза, рассказываю я и словно наяву вижу эту постройку. Дряхлеющие стены все еще крепко держат залатанную крышу. Свет отражается в больших окнах, будто в зрачках человека. — Его построила большая зажиточная семья еще в те далекие времена, когда город только начинал прорастать из деревни. Дом много раз достраивали, переделывали и перекрашивали — если подколупнуть краску ножом, то вскроются десятки разноцветных слоев, точно годовые кольца у дерева. А семья все мельчала, пока не осталось из целого рода лишь двое — отец и сын.

Это дом с душой, воспоминаниями и мечтами. Я слышу его ворчание, когда дует ветер — такой сильный, как сейчас. Окна захлопываются — дом щурится, когда льет косой дождь. После недели жары небо взбунтовалось, оно пенилось и брызгало молниями. И дом, и весь город сливались с серым вечерним пейзажем, размытым грозой.

В такой вечер на втором этаже, в просторной комнате с четырьмя окнами, стоял, прислонясь к изъеденному жуками комоду, Глеб — семнадцатилетний парень, последний из рода Старобогатовых. То, что он видел, заставляло его сердце гулко биться о грудную клетку. Лана — медовая принцесса, дочь богатого владельца огромной пасеки — не обманула и пришла. Всем Кенам города предпочла его, парня из автомастерской.

Ее могла остановить его бедность. Или запах машинного масла, который так въелся в кожу, что не оттирался мылом. Или гроза, в конце концов. Но вот Лана здесь. Сидит на его широкой, застланной самотканым покрывалом кровати, укутанная в вязаный плед. Держит двумя ладонями большую кружку липового чая и дрожит от холода. И ее сверкающие сережки, браслетик, цепочка — все дрожит вместе с ней. Как же Глебу хотелось, чтобы на ней только это и осталось: сережки, браслетик, цепочка. У него все тело горело от желания дотронуться до нее.

Пришла бы к нему просто подруга, Глеб, не мешкая, предложил бы ей переодеться в свою сухую одежду. Но с Ланой было иначе. Он знал, что не сможет просто стоять, подпирая взглядом дверь, и слушать, как Принцесса раздевается за его спиной. Глеб чувствовал, резью в солнечном сплетении, покалыванием на кончиках пальцев, волнующим давлением в низу живота: единственный способ согреть Лану — это снять с нее одежду самому. Майку, прилипшую к телу. Бюстгальтер, шлейки которого, дразня, выглядывали из выреза. Шорты, набравшие так много воды, что поменяли цвет. Он словно в реальности ощутил, как его пальцы преодолевают сопротивление мокрой ткани, которая липнет к длинным загорелым ногам Ланы, к ее коже, прохладной после дождя… Глеб сжал пальцами выступ комода, чуть качнул головой сам себе — иди, чего ждешь, — и поймал ее взгляд.