ОНО раздирало меня на части десятками когтей, зубов, резало сотнями ножей, кололо мириадами игл. Жгло глаза, вонзалось в голову дикой мигренью. Я словно бы ощущал его требование. Отдай Пламя — и живи, убирайся подобру-поздорову. Но я вынес ее. Прижал к плечу и вынес. Я ее спас.

На чистом адреналине добежал до своих покоев и рухнул на руки лекаря. Слава богу, хватило сил передать ему беспамятную рыжую.

Начались тягомотные дни немощи, боли, колик и спазмов.

Две бесконечные недели я каждый день требовал от Рэйн отчета — как Пламя. Она еще дышала — я ощущал это всем телом, когда прижал в чреве ОНО. Когда вынес и даже потом, пока валялся в полубреду.

Я метался в кровати, в холодном поту, рыгая кровавой пеной в надежде снова… ее увидеть. Будь она тысячу раз проклята! Я снова мечтал не о том, что уткнусь взглядом в лазурное небо родины, освобожденной из когтей Разлома… О том, что коснусь Пламени. Понежу пальцы в шелке ее волос, окольцую руками изгибы упругого тела, продегустирую губами сладость кожи… Прижму…

Зелинда — наш лучший лекарь хитро ухмылялся, обрабатывая мои раны. Как и ожидал, ОНО хорошенько потрепало меня. Ни когтей, ни зубов, ни раскаленных прутьев, а изувечило на славу. На руках, ногах и спине было больше обожженной, разодранной плоти, чем невредимой. Лицо ОНО почему-то не тронуло — только ухо процарапало.

Зелинда откидывал простынь, под которой я грезил о Пламени, и дурацкая улыбка расползалась на лице.

— Сильный у тебя организм, Сьерра, — ехидно проронил однажды лекарь, заглянув ко мне рано утром. Еще бы! Пламя преследовала даже во сне!

Проклятые инстинкты бушевали в теле, не смотря на его плачевное состояние.

И ладно бы только инстинкты!

Вынырнув из очередного полусна-полубеспамятства, я пляшущими от слабости руками нащупывал штол. Специально ведь не убирал! Держал на тумбочке, возле кровати, там же, где воду и микстуры. Слава богу, Рэйн всегда на связи. Иначе силы тратил бы не на исцеление, а на психоз — почему не берет трубку, что с рыжей.

Получив в ответ «Она еще спит», задыхался от страха. Боялся, как какой-нибудь мальчишка боится остаться без матери. До темноты в глазах, до рези в груди.

Наконец, она очнулась. Кажется, я забыл, как дышать, когда Рэйн сообщила, что Пламя помчалась ко мне. Явно выяснять — зачем спасал. Что я ей скажу? Я нарезал круги, выдумывая предлоги. Боялся слов, боялся вопросов рыжей.

Но она ошарашила сильнее, чем мог вообразить.

Думал, спасибо скажет. Как же! Размечтался! Она только и талдычила: зачем спасал, зачем спасал… Да еще заявила, что ей на меня наплевать! Ладно бы ненавидела! Не-ет! Ее возмутило только то, что потребовал не повторять тупые попытки самоубийства! Вот дудки! Черта с два я позволю ей умереть!

Я поднял кресло и отправил его вслед за столом. Как ни странно, оно оказалось прочнее. Только ножка откололась. Я схватил дверцу шкафа и выдрал ее с корнем. Затем другую. Не помня себя, бросался от стены к стене, хватая и круша все, что попадалось под руку. От треска, звона, грохота на душе ненадолго легчало.

Когда же запал иссяк, внутри обнаружилась болезненная пустота. Я так хотел ее благодарности! Жаркой, страстной. Как у Аз в обмен на ничтожнейший знак внимания, невзрачный комплимент. Иногда просто за то, что пришел утолить страсть. Пришел не куда-то, а именно к ней.

Я так хотел, чтобы Пламя прильнула, задышала часто-часто. Чтобы повисла на шее, как Аз. Я ненавидел этот ее жест. Словно булыжник на шее болтался. Но до щемящей боли в груди мечтал о том, чтобы Пламя повторила все до единого идиотские маневры льеннки. Включая щекочущий ухо прерывистый шепот: «Сьер-р-ра-а-а…» и до невозможности глупое придыхание: «Ты тако-ой… страстный»…

Я огляделся и горько усмехнулся собственному бессилию.

Стол раскололся на две части. Хромое кресло лежало на одной из них, покачиваясь, словно на ветру.

Шкаф — мой ровесник — из белого дерева, прочнее стали, остался без дверей. Петли напоминали работу неумелого скульптора по металлу.

Пол устилали смятые свитки карт, развалины картонных папок, драные и целые листы бумаги. Среди них словно островки в море высились дверцы шкафа, в окружении крошева стекол.

Я усмехнулся, вернул креслу нормальное положение. Вздохнул и отправился в спальню. Там осталось много целой мебели. И… остро не хватало Пламени.

В центре кровати. Полуобнаженной… нет, лучше совсем голой… Тело болело от желания сильнее, чем после встречи с ОНО.

Воображение не щадило, издевалось ясностью образов, великолепием.

Я словно видел Пламя, вальяжно устроившуюся на синей простыне. Как она манит пальчиком — лукаво, зазывно. Как одна ладная ножка скользит вдоль другой. Как напрягаются яблоки ягодиц — я успел оценить их, пока выносил рыжую из ОНО. Как ребро узкой ладошки спускается от тонкой шеи к груди. Длинные, изящные пальцы, достойные королевы, касаются умопомрачительной ложбинки. Я не раз из последних сил отводил от нее взгляд. Блуза чертовки позволяла ему нырнуть туда, куда мне безумно хотелось запустить руку.

Я зарычал. От боли желания, от бессилия забыться, от страха, что мои грезы никогда не воплотятся.

Схватился за голову, затряс, словно рассчитывал высыпать ненужные мысли наружу. Но они таились не там. Они бились в груди неровным пульсом. Они жили в моем теле своей жизнью. В мозгу, в сердце, в теле — Пламя была всюду. Проклятье!

«Надо успокоиться. Психоз делу не поможет» — убеждал я себя.

Но эмоции вспыхивали с новой силой. Так сухое дерево, поймав искру, взмывает к небу огненным столбом. Даром, что пожарные брандспойты изрыгают тонны воды — великанскому факелу все нипочем.

— Ну ты даешь, Сьерра, — усмешка Рэсса немного остудила. Словно ветер разбавил прохладой знойный полдень. Жар, что плавил кожу, въедался все глубже и глубже, не сдул. Но позволил ощутить крохи комфорта.

Черные глаза Второго смеялись. Я бы и сам поржал над собой.

Во рту стало горько.

— Сьерра, я наслышан о твоих подвигах. Не хотел приходить, пока не вылечишься. Не люблю видеть слабость. Сам не хотел бы, чтобы меня видели слабым, — он словно извинялся. Зачем? Я не ждал Рэсса. Прекрасно осознавал — у второго кишка тонка полюбоваться тем, как отделало меня ОНО. И вопрос не в ранах, не в крови, не в оголенных мышцах и лоскутах кожи. Рэсс боялся очередного подтверждения, насколько мы ничтожны перед НИМ. Насколько слабы и зависимы.

— В общем… Не знаю, что на тебя нашло, но предлагаю сходить на третий этаж и покутить на славу. Не смей отказываться! — резкий жест Рэсса остановил мой поток возражений. — Не хочешь трахаться, я сам справлюсь. Просто посиди, расслабься. Мужики накрыли стол, девицы пляшут. Я даже Рэйн позвал.

— А-а-а… Пламя? — из вороха сведений я не уловил самого главного — придет ли рыжая. А если и придет? Она уже сказала мне все, что хотела. Какой же тогда смысл? Ну не мазохист ли я? Мазохист. Бороться с желанием увидеть Пламя сил не хватало. Все мое естество возражало против этой схватки.

— А куда она денется? — Рэсс ухмыльнулся так, что меня передернуло. Не дай бог, он поступил с рыжей так, как со своими любовницами. За это… я… я… размажу его по стене, прямо тут. Внутри закипало бешенство. Только-только схлынуло, и опять разгоралось, душило. Я будто вновь угодил на пожар. Дым не давал вздохнуть, а беспощадный огонь норовил поджарить внутренности. Боль в ладонях напомнила о разодранной отросшими ногтями кожи.

— Надеюсь, ты ее не тронул? — прищурился я, сдерживаясь из последних сил.

— Да не трогал я твою айшару! — усмехнулся Рэсс. — Клянусь! — поднял руку вверх, словно и впрямь клялся. — Да и на счет накрытого стола шутканул. На самом деле, я собрал всех выработать стратегию, — посерьезнел Второй. — Теперь у нас две айшары. ОНО ушло в другую часть пригорода. Надо воспользоваться передышкой и как следует поработать на месторождении. Тем более, что полукровкам и нужно то — указать, где бриталлий. Остальное — мы сами. И еще! Бэррейн что-то там такое обнаружил… в камне. Говорит, это важно и нехорошо. Так что мы послушаем его, разработаем планчик и будем кутить — кто как хочет и может.

Я вздохнул. Куда ни шло. Схвачу Пламя, посажу рядом, и пусть вырывается. Я ощутил небывалый прилив сил от мысли, что рыжая никуда не денется, если пригвозжу к стулу и к себе руками. Может биться как птица в силках, но черта с два освободится.

Впрочем, какой смысл? Показать каков я? И что мне не за что симпатизировать?

Тьфу-ты! Сопли какие!

Я перестал себя понимать. Что понимать — узнавал с трудом. Меня обуревали противоречивые чувства, желания. И все оттого, что Рэсс вызвал Пламя на неофициальный совет льеннов. С этим надо что-то делать. Если я всякий раз буду сам не свой от одной мысли о рыжей, придется оставить пост вождя и запереться от греха подальше в собственных комнатах.

Я отлично осознавал — какой бред выдавала лихорадка предвкушения новой встречи с Пламенем. Но поделать ничего не мог. Стоило привести в порядок мысли. Убраться в мозгах с метлой и совком. Я воззрился на Рэсса, который ухмылялся, наблюдал за мной и не думал уходить восвояси.