Английская спецшкола и свободное владением языком Шекспира помогали кандидату медицинских наук Светлане Юрьевне Зайцевой быть в курсе всех зарубежных научных новинок в области дерматологии, да и в других сферах тоже. Год от года её профессиональные интересы становились всё обширнее, она постепенно повышала квалификацию и превращалась во врача широкого профиля. Если заболевал кто-то из моих близких, я немедленно звонила Свете, и по моим сбивчивым описаниям симптомов она ставила диагноз. Не помню случая, чтобы она ошибалась. Много лет Света была нашей семейной неотложкой и «Скорой помощью».

Когда наступили девяностые годы, Светлана Юрьевна решила попробовать свои силы в частном предпринимательстве. Она одной из первых открыла в Москве коммерческое медицинское предприятие, назвали его «Медитоном». Работал он по многим направлениям, но в основном специализировался на пластической хирургии, косметологии и услугах дантистов. Светлане удалось собрать отличную команду. В «Медитоне» трудились первоклассные специалисты. В уютном евроотремонтированном подвальчике позади театра Вахтангова разместилось новейшее и дорогущее зубоврачебное оборудование, обзавелись здесь и приборами по приведению дам всех возрастов в состояние полной лицевой неотразимости. По сравнению с косметологическим филиалом «Медитона» в Николо-Песковском переулке соседствовавший с ним Институт красоты на Новом Арбате казался замшелым второразрядным заведением.

Кое-что из медитоновского арсенала я испытала на себе. Но совсем не то, о чём подумали вы, дорогой читатель. Форму носа и разрез глаз я не меняла, жиры не откачивала, объём груди и губ не увеличивала, ботокс ни в какие места не вкалывала. «Так что же тогда ты там делала, Алиса?» — спросите вы. Отвечаю: «Я практически раскрыла тайну крема Азазелло». И хотя я не превратилась в ведьму, как Маргарита (впрочем, кто знает?), и не била стёкла, как она, в доме Массолита, который, собственно говоря, и приютил Светин подвальчик, зато лицо и тело мои разгладились. Они поблёскивали, как пасхальное яйцо, натёртое растительным маслом. Целлюлит мой подтянулся, появилось некоторое внутреннее свечение, и без всякой метлы я без устали летала по Москве, ибо после втирания чудодейственного ароматического масла в ногах появлялась невиданная лёгкость.

Сии невероятные метаморфозы явились следствием знакомства Светланы Юрьевны с представителями французской фирмы «Деклеор» на одной из международных косметологических выставок. Подаренные пробники она применила по назначению. Произведённый ими эффект оказался так хорош, что Света отправилась во Францию и посетила фабрику по производству этих чудесных средств. Она убедилась в полной натуральности используемых компонентов и без всяких посредников договорилась с французами о прямых поставках в «Медитон». Пока фирма «Деклеор» завоёвывала мировой рынок, мы в Москве вовсю пользовались её новинками, нанося волшебные косметические изыски на все участки тела — от ногтей на нижних конечностях до последнего волоска на голове. Первая медитоновская пятилетка солидно отмечалась в Доме учёных. Были поздравления, речи, фуршет, «маленькие ночные серенады», нарядные гости, изрядно похорошевшие после прохождения оздоровительно-исправительных процедур. В разных журналах появились хвалебные отзывы с фотографиями: писали и о первом юбилее, и о предприятии, возглавляемом госпожой Зайцевой.

А потом всё пошло как-то не так… Грянул мировой финансовый кризис. Появились серьёзные личные проблемы, разгорелись внутриколлективные конфликты, начались дрязги, чья-то нечестность и безответственность. Всё вместе взятое привело «Медитон» к закрытию, что печально отразилось на судьбе его создательницы и руководительницы. Она рассталась с профессиональной деятельностью и стала отшельницей, выбрав в спутники жизни Одиночество.

Тяжело было смириться со Светиным решением, а она, чтобы я не печалилась, на прощание одарила меня контактами с замечательными людьми. О них я непременно расскажу.

Глава III. Трудно держать язык за зубами, особенно когда их нет

Дважды в советские времена мне доставались приглашения на закрытие Московского кинофестиваля. Для нас, простых москвичей, американский «Оскар», каннская «Пальмовая ветвь» и венецианские «Львы», все вместе взятые, меркли перед столичным синебиеннале. Меркли хотя бы потому, что весь киношный престиж существовал где-то там, далеко за железным занавесом, и дела нам до них никакого не было. Однако если кто-то из наших там, у них, получал по заслугам, то мы немедленно и надолго начинали изо всех сил гордиться нашими засланными к капиталистам творческими казачками. Мы самодовольно ухмылялись и снисходительно роняли на страницы газет и журналов:

— Ну, наконец-то остальной загнивающий мир понял, что не только «в области балета мы впереди планеты всей». До них дошло, что мы истинные гуманисты и даже иногда новаторы, как, например, не очень понятный Тарковский.

Сознание, что мы лучшие из лучших, не мешало нашему желанию на других посмотреть. Так как видеоэра в наших краях ещё не наступила, то продвинутая московская публика раз в два года сначала маялась по очередям за абонементами на праздник важнейшего для советских людей вида искусства, а потом рьяно смотрела все фильмы подряд, запасаясь впечатлениями и разговорами на последующие семьсот тридцать дней.

И вот однажды я оказалась в центре околофестивальных событий, погрузившись на три недели в работу информационной службы кинофорума со штаб-квартирой в ныне не существующей гостинице «Россия». Нас, студентов иняза им. Мориса Тореза, привлекли в большом количестве на это международное мероприятие в качестве переводчиков для зарубежных гостей. Все мы придерживались правильной идеологической ориентации, были морально устойчивы и скромны в быту, а главное — владели разнообразными иностранными языками. Я несла службу на стратегически важном объекте в холле гостиницы, справа от входной двери. Над нашим оборонительным сооружением красовалась вывеска «Information», и мы тщательно скрывали от любопытствующих элементов места расположения заезжих кинозвезд.

В тот год спокойного брежневского застоя на московском кинематографическом небосклоне сияли достойные звёзды скромной величины: Джина Лоллобриджида, Марина Влади, Тосиро Мифунэ, Беата Тышкевич, Даниэль Ольбрыхский и многие другие. Приглашённого и приехавшего сиятельного американца Ричарда Бартона так никто и не увидел. Его вынули из самолёта в Шереметьево, загрузили в пентхаус гостиницы «Россия», откуда он так и не смог выйти в течение двух суток, после чего отбыл на родину. Если одного из многочисленных мужей Лизы Тейлор мне лицезреть не посчастливилось, то остальные знаменитости частенько мелькали в гостиничном холле. Наибольшее впечатление на меня произвела молоденькая жена возрастного и суперизвестного Тосиро Мифунэ. Она была чудо как хороша — прямо-таки ожившая статуэтка дорогого японского фарфора, грациозная и изящная. О кривизне её ножек, свойственной её расе, судить не берусь: они предусмотрительно прятались под элегантным кимоно.

В тот год я первый раз в жизни одномоментно увидела столько красивых женщин. Случилось это на банкете в Георгиевском зале Кремля по случаю закрытия нашего важного международного и культурного мероприятия. В те времена министерство кинематографии ради престижа не скупилось на денежки. Столы ломились от яств, алкоголь лился рекой. Подозреваю, что далеко не все любили Советский Союз, но русское застолье с чёрной икрой, водкой и шампанским нравилось всем. После краткого прощального приветствия главной культурной дамы Страны Советов Екатерины Фурцевой банкет стал набирать обороты. Гул голосов нарастал, количество и градусы потребляемых напитков всё чаще провоцировали взрывы смеха, языковые барьеры рушились на глазах, а взаимопонимание росло. Весёлые, беззаботные улыбки красили женщин пуще искусного макияжа, блестящих драгоценностей и вечерних туалетов, от разнообразия которых захлёбывался мой неискушённый дух. Я глаз не могла отвести от высокомерной польской красавицы Беаты Тышкевич и от утончённой отечественной Анастасии Вертинской. Я и сегодня мысленно вижу пышущих соблазном актрис из Ливана, тогда ещё не тронутого войной. Вижу кинодив, сошедших с персидских средневековых миниатюр, — их прислал иранский шах, пока ещё не свергнутый исламистами. Не могу забыть обвешанных драгкаменьями индусок, завёрнутых в метры яркого разноцветного шёлка.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что в мировом кинематографе грядёт смена актёрского имиджа. Суперэлегантная киноодежда пятидесятых и шестидесятых вместе с прекрасными Авами Гарднер, плотскими красивыми Лизами Тейлор, изысканными принцессами Одри Хепбёрн уходят навсегда. Им на смену торопятся повседневные «такие, как все», à la продавщица или маникюрша. Не будет больше красавцев, как Боб Тейлор, Грегори Пек или Жан Маре. Кончено! Баста! Придут малофактурные, более или менее накачанные, в лучшем случае смазливые мальчики. Прошу понять меня правильно: я имею в виду только внешность. А талант, к счастью, пока еще не отменён. Его, как говорится, не пропьёшь, или уж очень сильно надо постараться. В общем, хорошее кино всегда было, есть и будет, несмотря на полную «засериальность» нашей жизни.