Алиса Ковалевская

До последнего вздоха

Глава 1

Твоих глаз болотная зелень:

Каждый взгляд в глубину, до нутра.

Через кровь, через пули и темень,

Будет так — здесь, сегодня, вчера.

И, вгрызаясь в остатки надежды,

Сиплым выдохом в губы твои:

Ты моя. Ты моя, как и прежде.

Ты моя по законам любви.

Ты моя, даже если не вместе,

Там, где треплются неба края,

Где вой волчий звучит вместо песни,

Ты моя. До последнего вздоха моя

А. Ковалевская

Стэлла

Лучи заходящего солнца играли со струями воды. Фонтан журчал, переговариваясь с деревьями, отвечающими ему шорохом листьев. Зачерпнув в ладонь воду, я пропустила её сквозь пальцы и положила руку на колено. Озорной лучик заинтересовался бриллиантами обручального кольца. Те засверкали, демонстрируя всё своё великолепие, и я ненадолго засмотрелась на них. Вытерла руку о тунику и соскользнула на землю к дочери.

— Пойдём домой, — присела рядом с ней на нагретую гальку.

Надия с сосредоточенностью перебирала камешки. Взяла один, большой, плоский. Чем-то он её не устроил, и она отложила его. Взяла другой, ещё больше. По форме он напоминал неправильный треугольник. Одна грань была тонкая, другая — шириной с сантиметр. Он ей тоже не понравился. Зато третий — ещё больше первых двух — пришёлся по душе. Дочь положила его перед собой, придвинула к нему тот, что уже лежал около её сандалии — аккуратный, кругленький. Нашла третий.

— Красивый какой, — я взяла его в ладонь.

Он был идеальной продолговатой формы. Чёрный, блестящий, с едва различимыми крапинками.

— Это камень-мама, — Надия забрала его и вернула к остальным. Её крохотные пальчики прошлись по нему с особенной детской любовью. — Он должен быть самый красивый. Мама всегда самая красивая.

Рано начавшая говорить, она уже почти не картавила. Только буква «р» порой звучала мягко. И эта мягкая «р» служила мне напоминанием о том, что совсем недавно Надия была крошечным, завёрнутым в розовое одеяльце комочком.

— А это папа? — показала я на большой камень.

— Да.

— А это? — на маленький кругленький.

— А это дочка.

Я улыбнулась. Искоса посмотрела на собравшую всю «семейку» в формочку для песка Надию. Взяла ещё один камешек, совсем крошечный, и положила к остальным.

— А это кто? — дочь сразу же подняла взгляд.

— Горошинка, — ответила я и, встав, протянула ей раскрытую ладонь.

— Горошинка? — Надия пошевелилась, и галька зашуршала под её коленками. Дочь достала крошечный камень и придирчиво осмотрела его, положив на ладошку. Потом убрала все четыре в карман кофты. Наверное, решила, что он достаточно хорош, чтобы лежать вместе с остальными.

— Просто горошина, — помогла ей подняться.

Она задрала голову. Я улыбнулась. Пальцем коснулась кончика её носа, и она забавно поморщилась. Все говорили, что Надия похожа на меня. Наверное, так и было. Тёмные волосы, болотно-зелёные, с коричневыми крапинками глаза. Только взгляд в точности как у Алекса. В дочери я видела именно его: в каждой её улыбке, в том, как она хмурилась, слышала его смех в её. Желание стать в буквальном смысле единой с Алексом воплотилось в ней. Я могла часами смотреть на неё, когда она спала, когда бесстрашно играла с превращающимися рядом с ней в щенков доберманами, когда водила карандашами по бумаге.

— Папа опять будет занят? — дочь снова посмотрела на меня. Я держала её за руку, но вела к дому меня она.

— Папе нужно поработать, чтобы потом всё время быть с нами.

Дочь горестно вздохнула. Отпустила мою руку и побежала вперёд. Взлетела к двери и остановилась, нетерпеливо приплясывая на месте. Её пушистые волосы разметались по плечам, камни оттягивали кармашек тонкой шерстяной кофты. Дождавшись, пока я поднимусь, она потянулась к ручке двери, хотя знала, что открыть сама её не сможет. Скользнула в образовавшуюся щель, как только я помогла, и бросилась в глубь дома.

Из кухни появилась горничная — совсем молоденькая девочка с копной рыжих волос.

— Накрывать ужин? — спросила она, увидев меня.

— Да, — я разулась. Хотела пройти в кухню, но передумала. — Алекс в кабинете?

Горничная оглянулась. В огромных карих глазах отражалась неуверенность, граничащая с испугом. Около двух месяцев назад я выкупила её из питомника и дала место под крышей нашего дома. Девочке едва исполнилось восемнадцать, когда мачеха решила от неё избавиться, а заодно и пополнить семейный бюджет. Родной отец против перспективы подзаработать не был. Робкая, тихая, Кира отлично подошла на роль кредитной карточки. Предательство, которое не забыть, не вытравить.

— Я сама посмотрю, — успокоила её, поняв, что она не знает.

Она боялась сделать что-то не так. Боялась, что я верну её обратно, словно не приглянувшуюся безделушку.

В прогревшемся за лето доме пахло деревом и ванилью. Мне нравилось, как проникающие сквозь окна розоватые солнечные лучи оставляют светлые пятна на ковре, как в них порой можно было различить пылинки. Нравились летние вечера, которые мы проводили в саду, и зимние — у камина в гостиной.

— Пойдём ужинать, — вошла я в кабинет.

Сидящий на углу стола Алекс поднял голову.

— Хватит работать, — подошла ближе и, забрав бумаги, положила рядом.

Оперлась на его бёдра и, дотянувшись, укусила за подбородок.

Быстро отступила, не дав Алексу прижать меня, и прошлась языком по своим губам.

— Ужинать, говоришь, — хмыкнул муж. На щеке его появилась ямочка. Медленно встал и, прищурившись, двинулся ко мне.

— Тебя уже даже Надия потеряла, Алекс, — с лёгким укором сказала я.

Его ладони оказались на моей заднице. Я выразительно глянула на него. Поднялась на носочки и почти коснулась губами его губ.

— Сделай милость, составь нам сегодня компанию, — шепнула и, пока он не успел опомниться, убрала его руки. У двери ещё раз посмотрела через плечо.

Алекс так и стоял посреди кабинета, расставив ноги на ширину плеч. Солнце светило ему в спину, создавая вокруг него ореол. То ли неуязвимости, то ли божественного сияния. Хрен поймёшь. На лицо падала тень, и щетина казалась темнее, чем есть.

Чертовски хорош мерзавец! Он сунул большие пальцы в петельки на поясе джинсов. Ямочка на щеке стала заметнее.

— Мы тебя ждём, — сказала строго, стараясь не реагировать на щекочащее чувство внизу живота. На нём были потёртые светлые джинсы и белая, немного мятая футболка, подчёркивающая бронзовый загар. Прядь выгоревших на солнце волос падала на лоб. Уголок его рта дёрнулся. Вот же сволочь!

Когда-то я была мёртвой. Думала, что больше уже не смогу чувствовать, мечтать. Моё тело было пустым, душа — исполосованной и вымазанной грязью. Этот мужчина сделал невозможное. Он воскресил меня, заполнил пустоту и вернул мне меня же саму. Я танцевала для него на борту яхты у берегов Майорки. Моё шёлковое платье прибивало к ногам солёным ветром, в небе кричали чайки, а плечи целовало солнце. Мы останавливали наши байки посреди дороги только затем, чтобы, сняв шлемы, столкнуться языками в голодном поцелуе. Мы уходили с приёмов и снимали номера в дешёвых мотелях. И даже выложенная белым мрамором уборная в Доме правительства нам была по нутру больше, чем президентский банкет.

Алекс был моим безумием, я — его волчицей. Он — моим воздухом, я — его музой. Он был моим, я — его. И, глядя на него, стоящего в лучах солнца, я знала: так будет до последнего моего вздоха. Я буду принадлежать ему, он — мне.

Сидя на подоконнике в детской, я смотрела на красноватую луну. Похожая на большое выпуклое яблоко, она, казалось, вот-вот скатится с чёрного полотна неба, придавив собой посмевшие преградить ей путь звёзды. Когда-то я слышала, что такую луну называют кровавой. Чем дольше я смотрела на неё, тем сильнее мной овладевала тревога.

Я потёрла запястье и, заставив себя отвести взгляд от окна, посмотрела сквозь царящий в детской мрак на Надию. Изголовье её кровати украшало корабельное рулевое колесо, с которого свисала плюшевая змейка. Как и я, она любила море. Любила бегать у кромки воды и ловить солёный ветер. Она любила блеск усыпанных камнями заколок в своих волосах и джем из собранных в саду нашего дома на побережье персиков. Но больше всего она любила Алекса. Как и я.

Поняв, что опять обхватила запястье, я отругала себя. Дурацкая, сродни инстинкту привычка, избавиться от которой у меня так и не получилось. Встала с подоконника. Порой, когда Алекс уезжал, я могла просидеть так до утра.

— Никогда ничего не бойся, — шепнула я, склонившись над постелью. — Мама-волчица загрызёт за своего волчонка любого. А уж папа… Папа у нас даже не волк. Он у нас барс. Большой снежный барс.

Тихонько улыбнулась собственным словам. Вдохнула сладковатый запах детского шампуня и, не удержавшись, прикрыла глаза.

— Как же я тебя люблю…

Сделала ещё один вдох и бесшумно вышла в коридор. Дом был погружён во тьму безветренной, пугающей своим спокойствием ночи. Только около нашей спальни тускло горел светильник.

Спустившись на первый этаж, я прошла в кабинет. Алекс всё ещё занимался бумагами.

— От работы кони дохнут, — я села на угол стола возле мужа.