Алиса Уэллес

Цветок Дракона

Пролог

В свинцовой полутьме утра шелковый полог тумана окутал склоны холма. Темные ветви ощетинившихся елей, казалось, отделились от стволов и повисли в воздухе. Среди каменных надгробий и деревянных крестов возле свежевырытой могилы священник заканчивал чтение двадцать третьего псалма.

Сарина Пейдж закрыла отцовскую, в кожаном переплете, Библию и прошептала: «Аминь». Первый ком влажной земли со стуком ударился о крышку гроба, и Сарина вздрогнула, вновь с горечью подумав о том, как внезапно, вдали от родного дома, ее отца призвал к себе Всевышний. Ему следовало бы покоиться рядом с женой, ее матерью, на берегу реки Уилламетт, где бы его оплакали друзья, а вместо этого его зарыли на вершине мрачного холма в Сан-Франциско, и ему суждено теперь всегда лежать среди чужих.

На прощание священник ободряюще сжал руку Сарины и направился к двум могильщикам, только что закончившим свою работу. Те тут же вскинули на плечи заляпанные грязью лопаты и, почтительно опустив глаза, поспешили вслед за священником. Сарина подождала, пока они скроются за деревьями, приподняла узкую юбку длинного строгого платья и опустилась на колени возле могилы. За все свои девятнадцать лет она впервые и навсегда рассталась с отцом.

Она с горечью посмотрела на второпях вырезанную деревянную табличку, извещавшую о том, что здесь покоится преподобный Томас Джон Пейдж, родившийся 3 июля 1833 года и умерший 17 мая 1882 года. Что толку от этих слов? Разве они говорят о том, какой добротой и любовью была полна душа этого человека? Каким нежным бывал его голос, утешавший ее в минуты обид и одиночества? А колыбель его рук, дававшая защиту и покой среди самого страшного ночного кошмара? Рук, переворачивавших страницы Библии, когда она училась читать Священное писание.

Большие золотистые глаза Сарины наполнились слезами.

— Отец, — еле слышно прошептала она. — О, отец, что мне теперь делать?

Но ей больше не услышать ответа.

— Должна ли я продолжать в одиночку?..

Произнося эти слова, Сарина с покорным вздохом медленно поднялась и машинально отряхнула комья земли, приставшие к ее серому муслиновому платью. Она снова почувствовала угрызения совести, за то что не оделась в подобающий скорбящей цвет. Но она не взяла с собой черного платья, а шить его не было времени.

Время. Сарина с тоской подумала, как мало его осталось: американский клипер «Алкиона», на котором отец заказал для них каюту, завтра утром отплывает в Китай. Именно в Шанхае ее отец-священник хотел продолжить дело своей жизни, а Сарина собиралась учить детей в миссионерской школе доктора Таунсенда. Сейчас ей предстояло решить, продолжать ли путешествие в одиночку или вернуться домой в Орегон. Но тогда мечта отца пойдет прахом.

Словно пытаясь сбросить навалившееся на нее горе, Сарина расправила плечи и выпрямилась. Именно такой хотел видеть ее отец: строгой, сильной, с гордо вскинутой головой. Решение придет позже. Сейчас она должна попрощаться. Она коснулась пальцами губ и наклонилась, чтобы дотронуться до деревянного креста. Проведя кончиками пальцев по буквам на табличке, она в последний раз прошептала «прощай», повернулась и медленно пошла по тропинке вниз с холма.

Экипаж, который наняла Сарина, помчался в город с такой скоростью, что пассажирку трясло неимоверно. Пока они ехали по узким улочкам, Сарина пыталась найти доводы в пользу того или иного решения: возвращаться ли ей домой или отправляться в Китай. Теперь, когда отца не стало, возвращение в Орегон не сулило ничего хорошего. Дом приходского священника епископальной церкви Святого Климента уже занял новый молодой священник, и теперь его жена учит тех мальчиков и девочек, с которыми раньше занималась Сарина в крохотной школе на Берчтри-роуд в двух кварталах от церкви. В Орегоне ее не ожидало ничего, кроме сочувственных улыбок и плохо скрываемой жалости в глазах тех, кто осуждал преподобного Томаса Джона за решение покинуть своих верных прихожан.

Крепче прижав к себе Библию, Сарина подумала о детях, ждущих в школе миссии приезда нового учителя, и о Таунсенде, рассчитывающем на нового священника, и у нее задрожала нижняя губа. Разве она может обмануть их надежды? Как и ее отец, она жила, сгорая от непонятной другим жажды деятельности. Их с отцом объединяла общая цель, ради которой они отправились в это, оказавшееся для одного из них последним путешествие. Неужели она осмелится предать их с отцом мечту?

Китай… Притягивающий и пугающий одновременно, таинственный и развращенный, земля красавиц с раскосыми глазами и ароматных цветов, храмов, странных обрядов и языческого поклонения давно усопшим предкам. Этот мир, чарующий и манящий, звал ее. Сарина со вздохом положила Библию на сиденье и закрыла глаза, но тепло книги, словно клеймо, продолжало жечь ей руки.

Несколько мгновений спустя коляска остановилась перед ветхим коричневым зданием с неровной крупной надписью «Гранд-отель» на фасаде. Взяв Библию, Сарина вылезла из коляски и по шатким ступенькам поднялась в гостиницу, разбудив дремлющую в тени крыльца дворняжку. Зайдя в комнату, служившую отцу спальней, она почувствовала, как горе вновь наваливается на нее, и, торопливо пройдя к себе, быстро закрыла дверь и задвинула щеколду.

Развязав желтые ленты маленькой серой соломенной шляпки, Сарина положила ее на поцарапанный туалетный столик. Потом распустила волосы и потерла пальцами ноющие виски. Она наклонилась к зеркалу, висевшему над столиком, и скривилась, глядя на свое отражение: глаза припухли, на щеках дорожки высохших слез.

Она налила немного воды из белого китайского кувшина, стоявшего на умывальнике, в такой же белый тазик и намылила душистым лавандовым мылом, которое захватила из дома, руки и лицо. Ополоснувшись, она на мгновение прижала полотенце к щекам и вновь посмотрела на себя в зеркало.

В окаймленном позолоченной рамой зеркале сияло золото ее льняных волос, а светло-карие глаза под тонкими дугами светлых бровей пылали, словно расплавленная бронза. Кончиком полотенца она вытерла последнюю каплю воды, затаившуюся возле дерзко вздернутого носа, и печально усмехнулась, отчего ямочки на щеках стали еще глубже. Полные, обычно постоянно готовые к улыбке губы придавали ее красивому лицу проказливое выражение, но сейчас они припухли и уголки рта уныло смотрели вниз. Нижняя губа предательски задрожала, и Сарина, отшвырнув полотенце, поспешно отвела взгляд.

Ее щеки запылали от стыда, когда она вспомнила, как часто отец бранил ее за то, что она слишком много времени проводит перед зеркалом. Он считал такое поведение непристойным, нескромным и, уж конечно, не подобающим человеку, который собирается нести слово Божье несчастным язычникам на другом конце земли. С горьким вздохом Сарина упала на кровать, протестующе заскрипевшую всеми пружинами, и уронила голову на смятую подушку.

Ее усталый взгляд блуждал по маленькой невзрачной комнате и наконец остановился на отцовской Библии, лежавшей на туалетном столике. Как она может повернуть назад, когда находится только у порога их мечты? Сарина сама удивилась возбуждению, которое вдруг охватило ее. Она вновь почувствовала тепло, исходящее от Святой книги. Как будто какая-то сила наполняла Сарину, и она ощутила тот единственно верный путь, которым ей предстояло пройти.

Она повернула голову к раскрытому окну. В двух кварталах от дома начиналась гавань, и там среди сторожевых кораблей и шхун, рыбацких лодок и мелководных фелюг в ожидании утреннего прилива на якоре стоял клипер. Сарине показалось, что она уже почувствовала морскую соль на кончике языка и легкие касания бриза, освежавшего лицо. Она видела перед собой необъятную синь — бесконечное шелковистое одеяло с белыми морщинками волн.

Когда на рассвете «Алкиона» отплывет в Китай, Сарина будет на ее борту.

Глава 1

Сарина стояла на палубе корабля и вдыхала резкий морской воздух. Соленые брызги орошали лицо, а выбившиеся из прически белокурые прядки прилипали к щекам. Внезапный шквал ветра послал через борт обжигающий душ морской пены, испещряя брызгами тонкую муслиновую юбку светло-коричневого платья. Сарина крепче вцепилась в поручни, вглядываясь в расстилающуюся перед ней всхолмленную ветром парусину волн.

Все паруса были подняты, и клипер с завораживающей легкостью прорезал воды Тихого океана. Капитан гордо называл «Алкиону» морской гончей, и теперь Сарина поняла, что это не пустая похвальба. Клипер был достойным соперником неутомимого, бескрайнего моря, и здесь, на палубе, Сарина могла воочию наблюдать битву, которая разыгрывалась между ними.

Никто из прочих пассажиров не осмелился выйти на палубу, предпочитая проводить время в маленьком, но уютном салоне. Мужчины курили сигары, потягивали бренди и говорили об охоте, железных дорогах и бесчисленных препонах, возникающих на пути их бизнеса, а их жены вышивали на пяльцах и сплетничали. Эта вполне довольная собой компания состояла из семи супружеских пар, которые открыто выражали Сарине свое неодобрение и ясно давали понять, что она не может претендовать на их избранное общество. Путешествуя одна, без родителей или хотя бы компаньонки, она представала в их глазах женщиной, чья репутация вызывает сомнение, а стало быть, не грех было на всякий случай подвергнуть ее презрению и осуждению.

Но несмотря на свое вынужденное одиночество, Сарина переносила морское путешествие легче, чем все остальные. Когда масляные лампы в салоне раскачивались взад и вперед, тарелки скользили от одного края стола к другому и матросы с трудом удерживались на ногах, Сарина обычно обедала в одиночестве. Стойкость перед лицом морской болезни давала ее уязвленной гордости хоть какое-то удовлетворение, но, когда она снова оказывалась в своей крошечной каюте, удовлетворение уступало место горечи.

— Вот вы где, мисс Пейдж, — раздался мелодичный голос, прервавший мысли Сарины. — Я вижу, вы снова любуетесь на нашу своенравную мать — море.

Сарина повернулась к мужчине, из-за качки и ветра с трудом приближавшемуся к ней. Его ботинки беззвучно скользили по мокрой палубе, а черный шелковый пиджак и широкие брюки трепетали вокруг тщедушной фигуры под порывами ветра.

— А вы, мистер Лу? — спросила она, плотнее закутываясь в коричневую шерстяную шаль. — Вы так же храбры и безрассудны, как я?

— Если человек бросает вызов морю, он одновременно и храбр, и безрассуден, — кивнул Лу, поравнявшись с ней. Его круглое, без единой морщинки лицо оказалось вровень с ее лицом. Умные черные глаза светились теплотой. — Вы знаете, мисс Пейдж, что в Китае моряки поклоняются богине по имени Ма Чу?

Сарина покачала головой, ожидая услышать очередную историю. Их было так много в запасе у добродушного торговца шелком, и он щедро делился ими, одновременно скрашивая ее одиночество и используя повод лишний раз рассказать о своей прекрасной стране. Как и Сарина, он ехал в Шанхай один. Но целью его поездки была покупка шелка для принадлежащей ему ткацкой фабрики в китайском квартале Сан-Франциско. Будучи азиатом, он, как и Сарина, был отвергнут надменным обществом пассажиров клипера, и, вероятно, именно это сдружило их.

— Многие моряки носят с собой маленькие красные мешочки с пеплом из курильницы, которую они зажигают перед образом богини, прежде чем сесть на корабль и отправиться в новое путешествие, — начал рассказ Лу Ван. — Нося их с собой, они надеются на ее защиту во время плавания. Если разыгрывается шторм, моряки, стоя на коленях на носу корабля и держа в руках свои мешочки с пеплом, просят Ма Чу не дать им погибнуть. Говорят, что во время шторма богиня часто показывается тем, кто ей верен, в виде огненного шара на главной мачте корабля.

Сарина как зачарованная посмотрела на высокую деревянную мачту и раздуваемые ветром белые квадратные паруса.

— Если огненный шар опускается в море, — продолжал Лу Ван, — моряки считают это добрым предзнаменованием и верят, что все обойдется. Если же шар поднимается — это знак надвигающейся беды.

При этих словах Сарина вздрогнула и лицо ее побелело.

— Я испугал вас, мисс Пейдж? — В глазах мистера Лу появилось озабоченное выражение.

— Я раньше никогда не плавала на корабле, мистер Лу, — растерянно призналась Сарина, — и не знаю, что нужно предпринять, если шар, вместо того чтобы опускаться, поднимется вверх.

— Я полагаю, что, если до этого дойдет, — ласково произнес китаец, — вы будете молиться вашему Богу о спасении, не так ли?

Сарина не могла не улыбнуться.

— Да, — согласилась она. — Вероятно, так и будет.

Лу Ван напоминал Сарине отца, а она сейчас скучала по нему больше, чем за все время, прошедшее со дня его смерти.

— По вашему лицу я вижу, что еще слишком свежи горестные воспоминания и вы живете только ими, мисс Пейдж. — Слова Лу Вана застали ее врасплох. — Позвольте старому человеку разделить ваше горе. Поделившись им, вы, возможно, испытаете исцеляющие мгновения покоя.

Его участие разбередило рану, и Сарина прерывающимся голосом поведала ему о смерти отца и о том, как решилась в одиночку воплотить в жизнь его давнюю мечту. В глазах Лу появилось тревожное выражение, но Сарина, увлеченная собственным рассказом, не обратила на это внимания. Она была благодарна чужестранцу, который с таким сочувствием, так внимательно слушал ее.

— Вы едете в школу при миссии? — переспросил Лу Ван, когда Сарина закончила свой рассказ.

— Да, в школу доктора Таунсенда на улице Сыновней Почтительности.

На его высоком лбу появились морщины.

— Боюсь напугать вас, мисс Пейдж, но вы, вероятно, не знаете, какие трудности пришлось пережить в последнее время миссионерам в Шанхае.

Сарина покачала головой, и он продолжил:

— Хотя сам я родился в Сан-Франциско, почти вся моя семья до сих пор живет в Шанхае. Всего месяц назад я слышал от своего кузена, что двое миссионеров-христиан были там недавно сожжены. Многим сотрудникам миссии удалось бежать, но некоторые были не столь удачливы и поплатились за это жизнью.

Сарина вспомнила о последнем письме, которое получил отец от доктора Таунсенда, письме, в котором рассказывалось только об успехах миссии и ни слова не говорилось о трудностях. Она судорожно вздохнула. То письмо они получили больше трех месяцев назад.

Ветер вдруг показался Сарине слишком пронизывающим, ее пробрал озноб. Неужели доктор Таунсенд в опасности? Возможно, и ее жизнь окажется под угрозой, когда она приедет на место. Охваченная ледяной волной страха, она задрожала и нервно затеребила пальцами край мокрой шали.

— Примите мои самые искренние извинения за то, что именно от меня вы услышали эти огорчительные новости, мисс Пейдж, — пробормотал старик, — но, может быть, Бог был благосклонен к доктору Таунсенду и спас его, так же как спасает многих других? — Китаец поспешно взял ее под руку. — Ну же, моя дорогая, отбросьте свои страхи. Вас отделяют от правды еще столько миль, и ненужное беспокойство не сможет изменить то, что Бог уже предначертал.

То ли корабль качнуло, то ли причиной стал ночной кошмар, но Сарина внезапно проснулась. Сердце ее бешено колотилось, полупрозрачная батистовая ночная сорочка прилипла к мокрому от пота телу. Время близилось к полуночи. Дрожа, она приподнялась на узкой койке и потянулась к длинной, тяжелой накидке, висевшей в углу на вешалке. Сунув босые ноги в мокрые после прогулок по палубе туфли и с трудом открыв неподдающуюся задвижку, она выскользнула из маленькой душной каюты.

Раскинув для равновесия руки, Сарина медленно шла по узкому коридору. Воздух наполнял запах прогорклого дыма, вившегося из стеклянных масляных ламп, висевших на стене на медных гвоздях. Проходя мимо последней перед лестницей на палубу каюты, Сарина услышала звук бьющегося стекла. Эта каюта принадлежала Дженсону Карлайлу, владельцу «Торговой компании Карлайлов» и этого самого клипера, на котором она плыла. Сарина никогда не видела его и полагала, что он либо пожилой мужчина, плохо переносящий морское путешествие, либо просто предпочитает одиночество сомнительной компании на корабле. Может, что-то случилось, подумала Сарина, останавливаясь возле двери. Но в каюте было тихо, и она проворно поднялась по узкой лестнице на открытую палубу. Может быть, звездное небо даст успокоение ее мятущейся душе?

Дженсон Карлайл со злостью посмотрел на разбитую бутылку. Хватит бренди, решил он, открывая верхний ящик бюро и доставая джин. Наполнив бокал, он сразу осушил его до половины, отчего у него на глазах выступили слезы и перехватило дыхание. Он взял золотые карманные часы, принадлежавшие его отцу, и посмотрел, который час. Полночь. Он захлопнул крышку часов и снова поднял бокал.

— За тебя, Дженсон Тайрон Карлайл! — торжественно произнес он, прежде чем выпить.

Стало лучше, но не настолько, как ему хотелось бы. Ноющая боль немного утихла, и осталось просто неприятное ощущение. Обычно мало пьющий, он решил, что эта ночь больше всего подходит, чтобы напиться. В конце концов, мужчина не часто отмечает одновременно тридцатилетний юбилей и то, что должно было бы стать его первой свадебной ночью.

Он поставил пустой бокал и взял бутылку, чтобы снова наполнить его, но, промахнувшись, вылил джин прямо на ногу.

— Черт бы тебя побрал, Хилари! — рявкнул Дженсон. — Будьте вы все прокляты! — простонал он, и в его глазах заблестели слезы.

Он проклинал своего отца, скончавшегося в двадцать девять лет от сердечного приступа, и своего старшего брата Маркхама, умершего в том же возрасте и по той же причине. Было ли это случайным совпадением или фатальной особенностью мужчин рода Карлайлов, Дженсон не знал, но с тех пор в нем поселился страх, так же как и в его младшем брате Гаррете.

Сейчас, в возрасте двадцати восьми лет, перепуганный Гаррет жил как преклонных лет инвалид: осторожный, боязливый, он ограничивал себя во всем и почти нигде не бывал. Отказываясь сделать хоть мало-мальски рискованный шаг, подозрительный к переменам, он каждую неделю отправлялся к доктору, надеясь, что режим ограничений, который он сам себе прописал, подарит ему долголетие. Дженсон, напротив, по причине того же отчаяния с безжалостным усердием пришпоривал лошадку жизни.

Он оставил Гаррета вместо себя в главной конторе «Торговой компании Карлайлов» в Сан-Франциско и, развязав таким образом себе руки, отправился путешествовать по миру, одновременно расширяя свою торговую империю. Он вел себя как нищий, дорвавшийся до богатого стола и изысканных блюд, быстро и жадно поглощая любое новое впечатление. Вся его жизнь стала вызовом, перчаткой, которой он пытался отхлестать по бледным щекам неизбежную смерть.

Налив новый стакан джина, он нетвердой походкой пересек каюту и подошел к круглому иллюминатору. Изрядно повозившись с металлическим засовом, он наконец открыл его и потянул на себя тяжелое стекло. Глубоко вдохнув свежий ночной воздух, он попытался сосредоточиться на неотложных делах, которые ждали его в Шанхае, и перспективах новых контор, которые он в конце концов откроет в Гонконге. Бизнес, утешал он себя, — это единственное, что достойно внимания мужчины.

Но думать о делах Дженсон сейчас не мог. Он снова поднял бокал, но его рука замерла в воздухе. Он отчаянно заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд, но от этого видение, которое только что мелькнуло в полупрозрачных брызгах лунного света, не исчезло. У него перехватило дыхание. Это опять была она — девушка, неутомимо бродившая среди брызг и вздымавшихся волн.