Я слез, а Юра Бережков сел и стал раскачиваться. Качели заскрипели громче, чем раньше. Только тогда я заметил, что краска в некоторых местах облезла, да и вообще выглядели они не очень крепко.
Юра рассмеялся. Его смех разнесся по двору и улетел вверх вместе с птицами.
Я вспомнил песню из «Приключений Электроника» (очень люблю первые две серии) про качели. Теперь я понял, что значит выражение «крылатые качели».
Можно собой гордиться.
Юра раскачивался все выше, выше и выше, и это зрелище завораживало.
Качели летали туда-сюда, ходили ходуном. Надя слезла и встала рядом с Артемом, а он шлепнул ее по правой ягодице.
Юра раскачивался. Раскачивался все выше. И вдруг…
Он совершил полный оборот вокруг перекладины качелей. Артем и остальные начали аплодировать и что-то ему кричать, а я просто смотрел.
Предназначены ли качели для этого? Если нет, то зачем в них встроена возможность сделать полный оборот?
Интересно. Предназначение — это человеческая мысль. Полностью человеческая выдумка. Человек думает, что плавники предназначены для плавания, но однажды, 385 миллионов лет назад, первое животное вышло на сушу.
А Юра качался, качался, качался, сделал еще один оборот, затем еще и еще…
Качели ходили ходуном, скрипели, пытались вырваться из земли. Быстрее, быстрее, быстрее.
И вдруг все закончилось.
На качелях никого не было, а Юра уже лежал на земле.
Все застыли на своих местах. Даже время остановилось, и я не мог шевельнуться или заговорить. Только качели раскачивались, туда-обратно, туда-обратно, замедляясь и замедляясь.
Я не сразу понял, что случилось, — так быстро все произошло.
Издалека я слышал какой-то гул, который становился все выше, выше, выше, пронзительнее. И вот уже в мире ничего не осталось кроме этого звука.
Это визжала Надя Соловьева.
— Заткнись, — сказал Артем Хвостов, и она замолчала.
А время вновь полетело, как раньше.
Все заговорили разом.
— Че делать, чуваки?
— Скорую вызывать.
— Да, скорую надо. Он же башкой ударился.
— Да ладно. Щас встанет и пойдет.
— Да. Отведем домой просто.
— Точняк.
Они говорили и говорили, они не замолкали.
— Надо его к врачу, — неестественно высоким голосом сказала Алина.
— Отведем его домой, — сказал Артем Хвостов. — Давай, Гринь.
Гриша Зыбин подошел к лежащему на земле Юре и потянул его за руку, но Юра не встал, только слабо застонал.
Меня все еще тошнило, и мне очень хотелось, чтобы это оказался сон. Просто глупый сон.
Я больно ущипнул себя за запястье, впился ногтями в кожу.
Это все неправильно. Неправильно. Неправильно.
Как это могло случиться со мной? Как?
Остальные кричали, Гриша Зыбин дергал Юру Бережкова за руку, но тот не вставал.
— Вызовите врача, — сказал я громко.
— Че ты орешь? — спросил Артем Хвостов. — Сам вызови, раз надо.
— У меня батарея села, я читал и…
— Да он в порядке, — сказал Артем. — Посадим на метро, и все норм будет.
— Сам ты в порядке, — сказала Алина Шишкина и достала из кармана смартфон. — Я позвоню.
Я подошел к Юре и опустился рядом с ним на колени. Протянул сильно дрожащую руку и сунул пальцы ему под нос, чтобы проверить дыхание.
Юра Бережков дышал неровно.
— Алло. Скорая? — звонко спросила Алина Шишкина. — Тут человек упал. С качелей. Метро Сухаревская. Адрес… какой адрес?
Кто-то рванулся из двора, чтобы посмотреть номер дома.
— Башка, — тихо и хрипло сказал Юра.
— Тошнит? — спросил я.
Он застонал, но ничего осмысленного не ответил.
— Скоро приедет скорая помощь. Подожди чуть-чуть, — сказал я.
— Щас… — шепотом сказал Юра.
— Что? — я наклонился к нему.
— Блевану.
Я согнул его левую ногу и потянул за левую руку, чтобы перевернуть его на правый бок. Юра застонал громче, а я увидел, что его волосы пропитались кровью. Я снял шарф, сложил его в несколько раз и прижал к ране.
На голове очень сильное натяжение кожи, поэтому кровь течет сильно, и надо будет зашивать рану. А еще у Юры, скорее всего, сотрясение мозга.
— Скорая будет через десять минут, — Алина села на колени рядом со мной. — Что я могу сделать?
— Прижми шарф к его затылку и держи.
— Я, наверное, не смогу, — прошептала она. — Столько крови.
Я был напуган и хотел сказать Алине, что она ежемесячно видит больше крови, чем некоторые мужчины за всю жизнь.
— Сможешь, — сказал я. — Держи.
Юру стошнило, и часть рвотных масс попала мне на джинсы. Я почувствовал, что ткань на коленях стала влажной и липкой, и меня самого чуть не стошнило.
Вместо этого я достал влажную салфетку и вытер ему губы. Даже в рот залез, чтобы убрать оттуда рвотные массы.
Салфетку я бросил рядом (в этот момент я не мог подойти к мусорному баку) и посмотрел на Алину Шишкину.
Она молча сидела рядом и прижимала пропитавшийся кровью шарф к Юриному затылку. По ее побелевшему лицу текли слезы, и мне захотелось вытереть их. Она не должна плакать.
— Все будет хорошо, — сказал я, потому что вспомнил, что людей надо подбадривать и говорить, что все будет хорошо, даже если не знаешь точно, будет или нет.
Я не был уверен, будет ли все хорошо, поэтому соврал.
— Прижимай немного сильнее, — сказал я и приложил руку к ее дрожащим рукам.
Я запачкался кровью, но это было неважно.
Алина посмотрела мне в глаза, и ее взгляд парализовал меня сильнее, чем лежащий на земле Юра Бережков.
Она смотрела на меня. Я смотрел на нее.
И это длилось бесконечность. Будто мы попали в сингулярность, где секунды растягиваются и каждое мгновение становится вечностью.
Я поймал себя на мысли, что хочу утешить ее. Поцеловать.
Я уже потянулся к ней, но тут раздался резкий звук сирены, и во двор въехала машина скорой помощи.
9. Шторм
Мы уже не узнаем друг друга в шумной серой толпе.
Зима наступает на мир, и без того слишком хмурый.
Мы не спрячемся, нам уже ничего не успеть.
Прозрачный воздух дрожит
В ожидании бури.
Факт: в мире людей очень сложно понять, что правильно, а что нет.
Слишком много полутонов. И так странно, что несчастье может привести к чему-то хорошему.
Мама и Игорь не стали есть пиццу, которую я разогрел к их приходу. Вместо этого они сели на диван в гостиной, а мне пришлось стоять перед ними. Не самое приятное ощущение, когда на тебя смотрят и молчат.
Я думал, что мама придет одна, но их было двое. Снова двое.
— Почему ты прогулял? — спросила мама.
— Ну, все ушли, и я тоже…
— А если все с девятого этажа будут прыгать, ты тоже прыгнешь?
— Это нечестный вопрос, — сказал я, глядя в пол.
— Чего? — спросил Игорь.
Я попытался объяснить:
— Сначала мне говорят: не выделяйся. Не отсвечивай. Это мамина цитата. Ты сама мне так говорила, — я посмотрел ей в глаза. — Я не должен выделяться, я должен быть, как все. А теперь ты говоришь, что я не должен быть, как все. Ты не считаешь, что где-то здесь есть противоречие?
— Ты должен уметь отличать хорошее от плохого, — сказала мама.
— Это этическая дилемма, которая не имеет однозначного ответа, — сказал я, повысив голос, и тут же опустил глаза.
Я чувствовал, как злость течет из меня, я выдыхал ее из легких, она сочилась из каждой поры моего тела, я выплевывал ее, когда говорил. Это, конечно, метафора, но очень реальная. Злость застилала мне глаза. Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.
— Если бы я не пошел с остальными, я бы не смог влиться в коллектив. Если бы я попросил других остаться, никто не стал бы меня слушать. Если бы я остался один, меня считали бы предателем. Ты знаешь, что такое, когда тебя считают предателем в шестнадцать лет? Нет, не знаешь, потому что ты все забыла, потому что тебе уже давно не шестнадцать и ты не знаешь ничего о микрогруппах, которые образуются в школе, ты не знаешь ничего о нашем классе и взаимодействии внутри него.
Слова лились из меня, и я закрыл рот руками, чтобы остановиться, но не смог. Слова продолжали течь.
— Ты хочешь, чтобы я был, как все, потом хочешь, чтобы не был, а на самом деле ты хочешь, чтобы я был идеальным для тебя, ты хочешь, чтобы я думал удобно, поступал удобно, жил удобно, но ты не хочешь поступать удобно для меня. Я не хотел приезжать сюда, но ни слова не сказал об этом. Я не хотел учиться в новой школе, но я учусь здесь, я стараюсь. Я не знаю, что мне сделать. Не зна…
Крепкая пощечина остановила меня. Щеку как будто обожгла крапива.
Я закрыл рот и поднял глаза. Передо мной стояла не мама. Передо мной стоял Игорь. Он покраснел и стал казаться еще больше.
Я потрогал щеку. Игорь бил очень сильно.
Он стоял надо мной и тяжело дышал. Его рука была поднята для следующего удара.
— Не смей так разговаривать с матерью.
— Папа никогда меня не бил, — сказал я и пошел в комнату.
— Не смей уходить, — он схватил меня за воротник и резко потянул назад. Шов впился мне в горло, и я услышал, как порвались нитки. — Извинись перед матерью.