3. 99 дней

Кто говорит, что логика объективна?
Мы вновь повторяем все те же и те же ошибки.
Кто-то верит, что у Вселенной свои мотивы.
Фрактальный Бог сделал этот мир слишком зыбким.

Бывает так, что самые страшные вещи начинаются с какой-нибудь безобидной фразы.

«Нам надо поговорить».

Дальше становится хуже.

«Мы разводимся».

И еще хуже.

«Вы с мамой скоро переедете в Москву, и там ты пойдешь в новую школу».

Миг — и у меня в груди взрывается сверхновая, а на ее месте образуется пустота. Черная дыра, которая начинает поглощать мою жизнь.

Всю мою жизнь.

Первые две недели прошли лучше, чем я думал. Одноклассники меня не замечали. С одной стороны, я был очень рад, потому что никто надо мной не смеялся и не бил. С другой… я поймал себя на очень странном желании. Я хотел, чтобы меня заметили.

Я слушал разговоры, ловил слова, обрывки фраз и смех. Я запоминал их, а потом прокручивал в голове.

Листья желтели, с неба падала вода, город казался серым.

У меня было три основных проблемы.

Первая заключалась в том, что я очень плохо запоминаю лица людей. Иногда мне требуются месяцы, чтобы запомнить чье-то лицо, но иногда хватает и пары недель. Для этого на лице должен быть какой-то изъян. Что бы люди ни говорили про свои лица (я читал в Интернете, что многие недовольны своей внешностью), серьезные изъяны встречаются довольно редко. Хорошо, что у всех людей разное телосложение и одежда. По этим признакам я и ориентируюсь. И еще, как ни странно, по сигналам входящих сообщений и рингтонам. Они у всех разные.

Второй моей проблемой была неспособность определять реакцию человека. Да, я вижу, когда люди хмурятся или улыбаются, но более тонкие нюансы распознать не могу. Это слишком сложно.

Ну, а третьей проблемой оказалась сама учеба. С письменными заданиями и устными сообщениями, которые надо было готовить заранее, все обстояло хорошо. Но если я не должен был устно отвечать, а меня вызывали, то я терялся и ничего не мог сказать.

В прошлой школе меня не вызывали к доске, потому что я и так все знал. Но здесь все изменилось.

Все началось в начале третьей недели. Если быть точным, во вторник. 99-й день с тех пор, как мой мир оказался разрушен.

Первым уроком была литература. Мы изучали поэзию Серебряного века, и каждый должен был выбрать стихотворение, чтобы прочитать его на уроке. Поскольку я отвечал у доски на прошлом уроке литературы (краткий ответ по теме «Трагизм судьбы русской литературы XIX века в XX веке»), то очень удивился, услышав свою фамилию.

— Самохин, к доске. Ты не слышишь, что ли? — спросила Клара Ивановна.

— Слышу, — ответил я.

— Выходи к доске.

— Я же на прошлом уроке отвечал.

— И что? Выходи.

Я встал и вышел. Клара Ивановна смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. Она была очень седая, очень старая и очень худая.

— И какое стихотворение ты подготовил?

Я слышал ее голос, но гораздо громче в ушах стучала кровь, которая бежала по капиллярам. На меня смотрели мои одноклассники и учительница литературы, меня слепил свет люминесцентной лампы над доской, у меня потели ноги и ладони, хотя три с половиной минуты назад все было хорошо.

— Самохин, ты меня слышишь?

— Да.

— Так какое стихотворение ты прочитаешь?

Какое стихотворение я прочитаю?

— Максимилиан Волошин. Четвертый сонет из венка сонетов Corona Astralis.

Я прочитал это стихотворение в детской энциклопедии по астрономии, когда мне было восемь лет. Тогда я понял, что поэзия как математика. Только математика упорядочивает Вселенную, а поэзия — мысли.

— Так начинай. Чего ты ждешь?

Чего я жду? Наверное, чтобы руки перестали дрожать и паника прекратилась. Я отвечал на прошлой неделе, а сейчас не должен был. Но меня все равно вызвали.

— Ну? — сказала Клара Ивановна. — Ты не готов?

— Полночных солнц к себе нас манят светы, — начал я.

— Четче. И громче. Перестань жевать слова.

Жевать слова. Какое интересное выражение. Будто бы правда можно набрать в рот слов и жевать их. Интересно, а проглотить их можно? А какие они на вкус?

— В колодцах труб пытливый тонет взгляд. Алмазный бег Вселенные стремят: Системы звезд, туманности, планеты.

Я замолчал, потому что шум в ушах стал слишком сильным, а свет люминесцентной лампы высасывал мои внутренности.

— Ну? Забыл?

Я не забыл.

— От Альфы Пса до Веги и от Беты Медведицы до трепетных Плеяд Они простор н-небесный бороздят.

О нет. Только не это.

— Творя во тьме свершенья и обеты, — я почти шептал.

— Громче говори, — велела Клара Ивановна.

— О пыль миров, о роль священных пчел.

— Не жуй слова. Произноси внятно.

— Я исследил, измерил, взвесил, счел, Дал имена, составил карты, сметы.

Осталось последнее трехстишье. У меня в горле пересохло, и уши были готовы взорваться.

— Но ужас звезд от знанья н-не потух.

Я замолчал, потому что мне надо было отдышаться.

— Мы помним все: н-наш древний темный дух…

Я спрятал руки за спину, потому что пальцы начали непроизвольно шевелиться. Я почувствовал судорогу. Обычно мои пальцы плохо выглядят, когда их сводит.

— Ах, н-не крещен в глубоких водах Леты, — выдохнул я.

Буква «н». В этот момент я ее просто ненавидел.

Клара Ивановна долго молчала. Кажется, еще дольше, чем я отвечал.

— Ну, что ж? — сказала она. — Видно, что не готовился. Стихотворение только сегодня прочитал первый раз, да?

Не первый, но я решил об этом не говорить.

— Ладно, садись. Придется поставить тройку. В следующий раз готовься заранее.

Я пошел на свое место.

— Вундеркинд, блин, — хмыкнул Саша Соколов.

Он и его соседка по парте Таня захихикали.

То ли Клара Ивановна услышала, то ли просто так совпало, но следующей она вызвала именно его. Саша Соколов вышел и бодро прочитал стихотворение Осипа Мандельштама «Железо». Ему поставили пятерку.

Ему всегда ставили пятерки — он был отличником. У него была только одна четверка — по химии. Учителя говорили, что Саша Соколов и Женя Смольникова получат серебряные медали, а Вика Веревкина — золотую.

Я завидовал. Я тоже хотел бы получить медаль. Но с моими устными ответами это невозможно.

Мне вновь стало стыдно за то, как я прочитал свое любимое стихотворение.

Весь оставшийся день я чувствовал себя космонавтом в вакууме. Все было не так. Слишком яркий свет, слишком громкие голоса, слишком неудобные ботинки, слишком сильно швы свитера впивались в плечи.

На перемене в класс вошла Зоя Викторовна и сказала, что после пар я должен пойти к Ольге Алексеевне, нашему школьному психологу.

Мне было очень страшно, что я сделал что-то не так, и оставшиеся две пары (геометрия и английский) я нервничал.

Почему меня вызвали к психологу?

После пар я собрал рюкзак и пошел к Ольге Алексеевне.

По всему кабинету были развешаны детские стенгазеты про психологию, профессии, экологию и инновации. Сама она сидела, глядя в ноутбук, и заносила какие-то данные.

Для психолога она казалась мне слишком неформальной. На ней не было пиджака, а была кофта с короткими рукавами и джинсы. И носила она не черное с белым, а синее с бежевым.

Но я знал, что Ольга Алексеевна училась на кафедре педагогической психологии в профильном учебном заведении, поскольку спросил, где она училась.

— Привет, — сказала она. — Заходи, садись.

Я сел напротив, и она отодвинула ноутбук.

— Я что-то сделал?

— Почему ты так решил?

— Потому что к психологу обычно отправляют, когда ты что-то сделал.

— Нет, — улыбнулась она. — Ты ничего не сделал. Я просто хотела с тобой поговорить.

Я напрягся от этой фразы. Даже желудок скрутило.

— Как тебе в новой школе? — спросила она, и я вспомнил, что ее зовут Ольгой.

— Нормально. А что?

— Ничего. Просто если у тебя проблемы…

— У меня нет проблем, — поспешно ответил я.

Ольга Алексеевна кивнула. Я заставил себя посмотреть ей в глаза и вдруг заметил, что один глаз у нее немного выше, чем другой. На самом деле это почти незаметно, но если уж начинаешь смотреть, то не замечать невозможно.

— Значит, все в порядке?

— Ну, я немного волнуюсь, конечно.

— По какому поводу?

— Я боюсь, что люди посчитают меня странным, — признался я.

— Почему они должны посчитать тебя странным?

— Потому что так было всегда. Наверное, дело в том, что я младше остальных. Мама говорит, что у меня все получится, потому что я умный. Да, наверное, я умный. Просто…

— Что?

— Иногда этого недостаточно.

Меня потянуло на откровенность, и я еле заставил себя замолчать.

— Да, я понимаю. Тебя сейчас никто не обижает?

— Нет.

— Это замечательно, — Ольга Алексеевна улыбнулась. — Ты ведь приехал в Москву с мамой? У вас здесь есть еще родственники? — спросила она.

— Бабушка по маминой линии. Людмила Сергеевна. Она приходит раз в два дня проверить меня, когда мама уезжает в командировки.

— Значит, ты остаешься один? А твоя мама часто уезжает?