Я накрыла мехенди влажным полотенцем, налила в ладони гвоздичного масла, потерла руки, чтобы его согреть, и принялась убирать излишки высохшей пасты с кистей Парвати.

— Считайте, джи, что одну из моих прародительниц соблазнил Марко Поло. Или Александр Македонский. — Я массировала пальцы Парвати, хлопья хны сыпались на полотенце, и постепенно на кистях проступал узор. — Кто знает, быть может, во мне, как и в вас, течет кровь воинов.

— Ох, Лакшми, тебе всё шутки! — Парвати снова расхохоталась, и в ушах ее весело заплясали сережки — золотые колокольчики с жемчужными язычками. Обе мы принадлежали к высшим кастам: я — к брахманам, Парвати — к кшатриям, но она не видела и никогда не увидит во мне ровню, поскольку я, рисуя мехенди, прикасаюсь к чужим ступням, то есть занимаюсь грязным делом, которое приличествует только шудрам. И хотя брахманы веками учили детей кшатриев и отправляли религиозные ритуалы, в глазах элиты Джайпура я опозорила свою касту.

Но женщины вроде Парвати щедро платят. А потому, не обращая внимания на ее язвительные замечания, я убирала остатки пасты с ее кистей. За эти годы мне удалось скопить немало денег, и я была как никогда близка к осуществлению мечты о собственном доме. Его мраморные полы будут приятно холодить мои ноги после целого дня беготни по городу. Еще в нем будет водопровод, и мне больше не придется упрашивать хозяйку налить воды в мутки. И ключ от дверей будет только у меня. Из этого дома меня никто никогда не выгонит. В пятнадцать лет меня силой выдали замуж в другую деревню: родители посчитали, что дольше не в состоянии меня прокормить. Теперь я сама их прокормлю и позабочусь о них. Все эти годы я посылала им деньги, писала письма, они не ответили ни на одно, но ведь наверняка они передумают, когда я перевезу их в Джайпур, в мой собственный дом? И тогда родители поймут, что моя жизнь удалась. А до нашей встречи я гордость попридержу. Как говорил Ганди-джи, «око за око — весь мир ослепнет».

Послышался звон разбитого стекла, и мы вздрогнули. По ковру прокатился крикетный мяч и замер подле оттоманки. В следующий миг с веранды в комнату вошел Рави, старший сын Парвати, и в открытую дверь потянуло ноябрьским холодом.

— Бета! Немедленно закрой дверь!

Рави ухмыльнулся.

— Говинд прозевал мою подачу. — Он заметил мяч у дивана, подошел и поднял его.

— Он же намного младше тебя.

Парвати во всем потакала сыновьям, особенно младшему, Говинду, рождением которого она, по ее убеждению, была обязана моему мастерству (впрочем, я ее не разубеждала).

С тех пор как я в прошлый раз видела Рави, он очень вытянулся, раздался в плечах. Квадратный подбородок — точь-в-точь как у отца — оттеняла щетина: он уже начал бриться. Румяный, с длинными, как у матери, ресницами, он, пожалуй, мог считаться красавцем.

Рави подбросил мяч, одной рукой поймал его за спиной.

— Чай есть? — поинтересовался он с отцовскими интонациями: тот же выговор ученика частной английской школы.

Парвати позвонила в серебряный колокольчик, который держала возле оттоманки.

— Вы с Говиндом попьете чаю на улице. И скажи чокидару, чтобы вызвал стекольщика-валлу.

Рави улыбнулся, подмигнул мне и вышел, так хлопнув дверью, что из нее выпал очередной осколок стекла. Он грациозно пробежал по лужайке. Три садовника, обернув головы шарфами, пропалывали, поливали, подстригали кусты гибискуса и каприфоли.

Появление Рави послужило прекрасным предлогом якобы невзначай упомянуть о том, ради чего я пришла. Однако действовать следовало осторожно.

— Приехал из пансиона?

— Хан. Я попросила Рави помочь мне перерезать ленточку на открытии нового джимхана. Ты же знаешь Неру-джи — как он старается модернизировать Индию. — Она со вздохом откинула голову на подушки, словно премьер-министр каждый день осаждает ее звонками. Насколько мне известно, так и было.

Лала внесла серебряный поднос с чаем. Я принялась доставать из судков угощение, которое приготовила специально для Парвати, и услышала, как она укоряет старуху:

— Разве я не говорила отослать ее прочь?

Служанка молитвенно сложила руки, прикоснулась к губам.

— Моей племяннице некуда пойти. Кроме меня, у нее никого не осталось. Пожалуйста, джи. Мы в вашей власти. Быть может, вы передумаете?

Никогда я не видела Лалу в таком отчаянии. Я отвернулась, опасаясь, что служанка вот-вот упадет на колени. На столике у кровати с балдахином было устроено святилище Ганеши. Статуэтку украшал венок из гардений и еще один, из листьев туласи; у ног ее горела дия. Парвати называла себя «современной», но каждое утро молилась. Я и сама раньше молилась Лакшми, в честь которой меня назвали, богине красоты и достатка. Маа частенько рассказывала мне историю о крестьянине-брахмане, который пожертвовал богине косу — всё, что у него было, а Лакшми в благодарность даровала ему волшебную корзину, в которой, стоило ему захотеть, появлялась пища. Но это всего лишь сказка, как и прочие мамины истории; в семнадцать лет я отвернулась от богов, точь-в-точь как сейчас от святилища Ганеши.

— Мне будет жаль с тобой расстаться, Лала, — сказала Парвати. — Сегодня же прогони девчонку. — И она так сердито взглянула на служанку, что та потупилась, понурила плечи и поплелась прочь.

Я проводила Лалу глазами. Она даже не обернулась. Чем ее племянница так разгневала госпожу?

Парвати взяла с подноса чашку с блюдцем — знак, что мне тоже можно выпить чаю. Сервиз был в английском вкусе: леди в корсетах, джентльмены в панталонах, кудрявые девушки в длинных платьях. До независимости такие вещи символизировали любовь к Британии. Теперь же выражали презрение. У моих клиенток не изменилось ничего, кроме поводов для притворства. Если я чему и научилась у них, так тому, что только дурак, живя в воде, враждует с крокодилом.

Я отпила глоток чаю и приподняла брови.

— Ваш сын совсем мужчина, и такой красавец!

— Не то что сынок Рао, который считает себя главным девдасом Раджастана.

Парвати, как и все мои клиентки, говорила мне такое, чего никогда не сказала бы ровне. Детей у меня не было, и клиентки меня жалели, хоть и с оттенком превосходства. Мне было тридцать, я не юная дурочка и не болтливая матрона. Клиентки полагали, что муж от меня ушел; я не разубеждала их. На лбу у меня по-прежнему алела бинди [Ярко-красная бинди означала принадлежность к касте брахманов (черная — к касте кшатриев).], сообщая всему свету, что я замужем. Без этой своеобразной верительной грамоты мне не удалось бы войти ни в доверие к клиенткам, ни в спальни наподобие той, где я была сейчас — с полом из розового салумбарского мрамора и палисандровой оттоманкой, на которой восседала моя госпожа.

Я сделала еще глоток.

— Непросто найти идеальную пару такому идеальному сыну! Не завидую я вам.

— Ему всего семнадцать. В двенадцать он оставил меня, уехал в Мейо-Колледж. Через год он снова меня оставит: уедет в Оксфорд. И пока я даже думать не хочу о том, что он оставит меня ради жены.

Я поправила сари.

— Вы поступаете дальновидно. А вот Датты, по-моему, поспешили.

Глаза ее блеснули.

— В смысле?

— Они устроили помолвку сына с дочерью Кумаров. Да вы ее знаете — такая, с родинкой на щеке. Разумеется, свадьба состоится лишь после того, как он кончит курс. — Я посмотрела в окно на ее сыновей в белых костюмах для крикета. — Хороших разбирают как горячую джалеби. Родители боятся, что сын уедет учиться в Америку или Англию и вернется с женой, которая ни слова не знает на хинди.

— И правильно. Самые счастливые браки — когда невесту выбирают родители. Взять хотя бы нас с Самиром.

Мне было что возразить, но я удержалась и притворно подула на чай.

— Я слышала, дочь Акбаров обещали за сына Мухаммада Исмаила. Кажется, он одноклассник Рави?

Я отхлебнула глоток и посмотрела на Парвати.

Та выпрямилась, взглянула в окно. Племянница Лалы принесла мальчикам чай. Рави о чем-то разговорился с девушкой и даже игриво щелкнул ее по носу, отчего та захихикала.

Парвати нахмурилась и, не сводя глаз с сыновей, потянулась ко мне, как птенец: покорми. Я сунула ей в рот намкин с петрушкой, который приготовила утром. Парвати, как и все мои клиентки, даже не подозревала, что ингредиенты, которые я кладу в свои угощения и которыми рисую узоры на их руках и ногах, распаляют ее желание и похоть ее супруга.

Парвати отвернулась от окна, аккуратно поставила чашку на поднос.

— Если бы я искала сыну невесту — я не говорю, что собираюсь… — Она вытерла губы салфеткой. — Нет ли у тебя кого на примете?

— Сами знаете, в Джайпуре много достойных девиц. — Я улыбнулась ей и поднесла чашку к губам. — Но ведь Рави — мальчик особенный.

Парвати снова посмотрела на сыновей. Племянница Лалы ушла, и Парвати успокоилась.

— Когда я прошу Рави приехать домой из колледжа, он всегда соглашается. Самир сердится: зачем мы тогда вообще посылали его учиться. — Она усмехнулась. — Но я так по нему скучаю. И Говинд тоже. Ему было всего три года, когда Рави уехал учиться.

Она взяла чайник и налила себе еще чаю.

— Знаешь дочку Рая Сингха? Говорят, прехорошенькая.

— К сожалению, ее только вчера сговорили за сына миссис Ратор. — Я вздохнула. Тема была деликатная, и ни я, ни Парвати не собирались раньше времени раскрывать свои карты.