— Тебе обязательно нужно было брать мое лучшее полотенце?! — орала она. — Нельзя, что ли, было взять тряпку? Полюбуйся на эти пятна на ковре! Теперь мы можем потерять залог за ущерб имуществу! Ты об этом подумал? Нет. Ты никогда не думаешь. Ты только гадишь, а я должна за тобой убирать!

Я ретировался в ванную комнату. Чтобы спрятаться от мамы, ну и побыть с Джереми на случай, если он вдруг испугался. Правда, он не испугался. Он никогда не пугался. А если и пугался, то никогда этого не показывал. Он обратил ко мне лицо, которое всем остальным наверняка показалось бы ничего не выражающим, но я увидел в его глазах тень своего предательства. И сколько бы я ни старался забыть эту ночь, пытаясь похоронить ее в недрах своей души, воспоминания о том, как Джереми поднимает на меня глаза, продолжают бередить мне душу.

Теперь Джереми уже исполнилось восемнадцать и он достаточно взрослый, чтобы его можно было на пару часов оставить в квартире одного, но само собой не на несколько дней. Когда в тот вечер я свернул на подъездную дорожку к маминой квартире, «Твинс» и «Индианс» получили по очку в третьем иннинге. Я открыл дверь своим ключом, вошел внутрь и обнаружил, что Джереми смотрит «Пиратов Карибского моря», свой новый любимый фильм. На секунду в глазах брата мелькнуло удивление, но он тотчас же уставился в пол между нами.

— Привет, дружище, — сказал я. — Как поживает мой маленький братишка?

— Привет, Джо, — ответил он.

Когда Джереми начал учиться в средней школе, округ прикрепил к нему учительницу, которую звали Хелен Болинджер. Она знала все об аутизме, понимала потребность Джереми в ограниченных и повторяющихся действиях, его любовь к одиночеству, острое неприятие прикосновений и неспособность постигать что-то новое, помимо основных навыков и черно-белых инструкций. И если миссис Болинджер отчаянно пыталась вытащить Джереми из темноты, наша мать всячески старалась сделать так, чтобы его было видно, но не слышно. Борцовский поединок между двумя дамами продолжался без малого семь лет, причем чаще всего и с наименьшими потерями побеждала миссис Болинджер. И когда Джереми окончил среднюю школу, я получил брата, способного поддерживать некое подобие разговора, хотя ему не всегда удавалось смотреть собеседнику прямо в глаза.

— Может, я думал, что ты в колледже, — произнес Джереми в ритме стаккато, будто укладывая каждое слово на конвейерную ленту.

— Я вернулся повидаться с тобой, — ответил я.

— О… ладно. — Джереми повернулся обратно к экрану досматривать фильм.

— Мне звонила мама, — сказал я. — У нее встреча, и она какое-то время будет отсутствовать.

Врать Джереми было легко, его доверчивая натура была неспособна распознать обман. Я никогда не врал ему из вредности. Нет, это был мой способ объяснить ему какие-то вещи, избегая сложностей или некоторых нюансов, выплывающих вместе с правдой. Когда маму впервые отправили на детоксикацию, я сказал Джереми, что у нее встреча. После этого я говорил брату, что у мамы встреча, всякий раз, как она сбегала в одно из этих индейских казино или зависала на целую ночь в доме очередного парня. Джереми никогда не спрашивал, что это за встреча, не задавался вопросом, почему одни встречи продолжались всего несколько часов, а другие затягивались на несколько дней, не удивлялся, почему встречи возникали так неожиданно.

— Эта встреча будет длинной, — сообщил я брату. — Тебе придется пару дней пожить у меня.

Джереми отвернулся от экрана и принялся разглядывать пол, на лбу у него залегла тонкая морщинка. Брат явно пытался заставить себя посмотреть мне в глаза, что требовало от него определенных усилий.

— Может, я останусь здесь и подожду маму? — предложил Джереми.

— Ты не можешь остаться здесь. У меня завтра занятия. Мне придется взять тебя с собой к себе домой.

— Может, ты сумеешь переночевать здесь и утром пойти на занятия?

— У меня занятия в колледже. А это в нескольких часах езды отсюда. Я не могу здесь остаться, дружище. — Я держался спокойно, но твердо.

— Может, я останусь один?

— Джереми, ты не можешь здесь остаться. Мама велела забрать тебя. Ты можешь пожить в моей квартире в кампусе.

Джереми принялся тереть большой палец левой руки о костяшки правой. Он всегда так делал, когда рушился его мир.

— Может, я подожду здесь?

Я сел на диван возле Джереми:

— Это будет весело. Только я и ты. Я возьму DVD-плеер, и ты будешь смотреть любой фильм, какой пожелаешь. Можешь уложить в сумку только DVD с фильмами.

Джереми напряженно думал минуту-другую, а потом сказал:

— Может, я возьму «Пиратов Карибского моря»?

— Не вопрос, — ответил я. — Это будет весело. Устроим небольшое приключение. Ты станешь Капитаном Джеком Воробьем, а я — Уиллом Тернером. Ну, что скажешь?

Джереми посмотрел на меня и произнес свою любимую фразу, подражая Капитану Джеку Воробью:

— Друзья, запомните этот день, когда вами чуть не был пойман Капитан Джек Воробей.

Брат расхохотался и хохотал до тех пор, пока у него не покраснели щеки, а я смеялся вместе с ним, как делал всегда, когда Джереми отмачивал какую-нибудь шутку. Схватив пару мешков для мусора, я вручил один Джереми под DVD и одежду, а затем проверил, что брат упаковал достаточно вещей, чтобы продержаться на случай, если маме не удастся выйти под залог.

Отъезжая от дома, я обдумывал расписание работы и учебных занятий в поисках «окна», чтобы присмотреть за Джереми. А еще мой мозг назойливо сверлили вопросы, на которые у меня пока не было ответа. Приспособится ли Джереми к незнакомому миру моей квартиры? Где найти время или деньги на залог, чтобы вытащить мать из тюрьмы? И как, черт возьми, вышло так, что я стал родителем в этом жалком подобии семьи?!

Глава 3

На обратном пути в «города-близнецы» я видел, как беспокойство бродит туда-сюда в мозгу брата и по мере осознания происходящего его лоб то озабоченно хмурился, то снова разглаживался. И пока колеса моего автомобиля наматывали милю за милей, Джереми мало-помалу свыкался с нашим приключением. Наконец он расслабился и глубоко вдохнул, совсем как сторожевой пес, бдительность которого пала в неравной борьбе со сном. Джереми, мой младший братишка, на протяжении восемнадцати лет спавший на нижнем уровне нашей двухъярусной кровати, деливший со мной комнату, платяной шкаф и ящики комода, был снова со мной. Ведь раньше мы никогда с ним не разлучались больше чем на пару ночей. Но месяц назад я переехал в кампус, оставив его женщине, барахтавшейся в хаосе жизненных обстоятельств.

Сколько я себя помню, мама всегда была подвержена резким перепадам настроения. Она могла в какой-то момент смеяться и танцевать в гостиной, а через минуту уже швырять на кухне посуду — классический пример биполярного расстройства, с моей дилетантской точки зрения. Впрочем, этот диагноз не был поставлен ей официально, поскольку мама категорически отказывалась от помощи специалистов. Мама жила, точно заткнув уши пальцами, искренне считая, что если она не услышит произнесенных вслух слов, то можно отмахнуться от правды. А если добавить в этот котел кипящих страстей море дешевой водки — ее излюбленный способ самолечения, чтобы заглушить душевную боль, но усилить внешние проявления безумия, — то можно получить портрет матери, которую я оставил.

Хотя она не всегда была такой. В ранние годы она умела держать свое настроение в определенных рамках, не допускавших в нашу жизнь ни соседей, ни Службу защиты детей. У нас даже были хорошие времена. Помню, как наша троица ходила в Музей науки, на фестиваль Ренессанса и в парк развлечений Вэллифейр. Помню, как мама помогала мне с домашней работой по математике, когда я мучился с умножением двузначных чисел. Иногда мне удавалось отыскать трещину в выросшей между нами стене и вспомнить, как мама вместе с нами смеялась и даже любила нас. Очень постаравшись, я мог вспомнить мать, которая умела быть сердечной и мягкой, когда враждебный мир переставал на нее давить.

Но все изменилось в тот день, когда умер дедушка Билл. В тот день нашу троицу закрутило жестоким бурным потоком, словно смерть дедушки оборвала последнюю нить, дававшую маме ощущение стабильности. После его смерти она окончательно забила на все сдерживающие центры и пустилась в плавание по волнам своего настроения. Она стала больше плакать, больше орать и набрасываться на нас каждый раз, когда ее доставала жизнь. Похоже, она задалась целью дойти до опасного края и принять это как новую нормальность.

Первым изменением правил игры стала ее манера чуть что распускать руки. Мало-помалу у мамы вошло в привычку бить меня по лицу всякий раз, как у нее закипали мозги. Когда я подрос и стал менее чувствительным к пощечинам, она приноровилась бить меня в ухо. Это было ужасно. Иногда она пользовалась подручными средствами типа деревянных ложек или проволочных ручек от мухобойки. Как-то в седьмом классе я пропустил соревнование по борьбе, поскольку спортивная форма не закрывала рубцов на бедрах и мама заставила меня остаться дома. Первые годы она не втягивала Джереми в наши домашние баталии, предпочитая вымещать на мне свои фрустрации. Но со временем мама перестала себя контролировать и с ним тоже, и тогда она орала на него, используя обширный запас ненормативной лексики.