Амадей Ашар

Смерть во имя любви

Глава I

МОЛНИЯ ПЕРЕД ГРОМОМ

Дела шли так странно в это давнее время, сообщения были так медленны и так затруднительны, писать можно было так редко, что три искавшие одна другую армии: одна — графа де Колиньи, которая спешила, пройдя через Баварское курфюршество, на защиту Вены, другая — графа де Гассиона, которая должна была с ней соединиться и направлялась через венецианские владения и Тироль, и наконец третья — Монтекукулли, стоявшая против турок, — все три маневрировали в сравнительно тесной местности и никак не могли сойтись, не зная ничего одна о другой.

Они шли наудачу по испорченным дорогам и среди перепуганного населения. На границе Венгрии, беспрерывно опустошаемой толпами татар, местность превратилась почти в пустыню.

Успокоившись насчет Орфизы, Гуго вспомнил о поручении графа де Колиньи. Невольно он находил смешными и неприличными все эти празднества, на которые австрийский двор издерживал свои последние деньги. Он удивлялся, как можно веселиться на пирах и на маскарадах, когда каждый курьер из Венгрии может привезти известие о каком-нибудь новом несчастье. Все, казалось, сошли с ума: переходили от сильного страха к невероятной доверчивости, смотря по тому, получалось ли известие о нашествии татар, или о прибытии вспомогательного полка, вступавшего в столицу с распущенными знаменами. Всем управлял самонадеянный и нерадивый старик Порчиа.

Что женщины отдавались на волю этому вихрю удовольствий, — это было еще понятно; но мужчине нашлось бы и другое дело в тот час, когда империи грозило разрушение.

Среди всех случайностей своей жизни Гуго оставался все прежним человеком, порывистым, полным энтузиазма и веры. Мысль, что Орфиза предприняла опасную поездку для того только, чтобы быть поближе к нему, приводила его в восторг. На что решится он, чтобы доказать ей, что он достоин своей храбростью такого знака уважения и нежности? Довольно ли было для такой глубокой любви, чтобы она внушала ему подвиги обыкновенные, в которых выказывается только мужество и преданность солдата? Но это называется просто — долг. Для нее он хотел чего-нибудь гораздо большего.

Вдруг одна мысль озарила его ум. Он читал когда-то в Тестере, в дорогих книгах с картинками, подаренных ему герцогом де Мирпуа, чудную историю об одном саксонском короле, который проник, переодетый, в неприятельский лагерь и узнал тайну силы своих врагов и тайну их планов.

Что сделал у датчан Альфред Великий для спасения своего народа, почему ему, Гуго де Монтестрюку, не сделать того же у турок для спасения всего христианского мира?

Если встретится опасность, даже смертельная, тем лучше! Именно путем преданности и жертв он и хотел достигнуть торжества.

Задумав план, он решился тотчас же. Он не хотел никому говорить об этом, чтобы избежать советов и увещеваний, а также и из опасения нескромности, которая могла бы повредить успеху. Одного только маленького Угренка он хотел взять с собой: его детский возраст мог обеспечить от всяких подозрений. Он имел уже случай убедиться в молчаливости и деятельности этого мальчика, осторожного и твердого не по летам. Как и он сам, Угренок, служивший прежде у итальянца-трактирщика, говорил бегло по-итальянски. Со своим проворством и веселым лицом, он мог быть отличным помощником в роли разносчика, которую Гуго решился взять на себя, чтобы пробраться в лагерь великого визиря.

Он приказал Угренку быть готовым к отъезду через два-три дня и никому не говорить об этом.

— Даже Коклико и Кадуру? — спросил мальчик.

— Ни тому, ни другому. Они наверняка захотели бы ехать со мной, а по разным причинам, которые ты узнаешь со временем, их присутствие мне скорее может навредить, чем принести пользу.

— Хорошо, не скажу ни слова, — отвечал Угренок.

В два или три дня, остававшиеся до отъезда, Гуго достал себе платье, вьючную лошадь и кое-какого товара. Но перед отъездом он пошел как-то поутру к маркизу де Сент-Эллису и, сунув ему в руку пакет, спросил его:

— Можешь ли ты не отвечать мне ни слова, когда я с тобой заговорю?

Маркиз вскочил с места.

— Это что за загадки? — вскричал он. — Да теперь и слишком рано, чтобы задавать их!

— А все-таки слушай: я уезжаю из Вены на несколько дней… На шесть дней, на шесть недель, — сам еще не знаю.

— Это что значит?

— Молчи! Помни условие… говорю только я, а ты только слушаешь. Хоть ты еще на него и не успел согласиться, но все равно — я считаю его неизменным…

— Согласен… Ты говори, а я буду слушать. Итак, ты говоришь, что уезжаешь и вернешься через шесть дней или через шесть недель. Дальше?

— Может статься, что и совсем не вернусь.

Лицо маркиза выразило полнейшее недоумение.

— Совсем не вернешься! — проворчал он. — Почему же совсем? Куда же это ты едешь? Что тебя гонит? и зачем?..

— Довольно! — крикнул Монтестрюк, перебивая его. — Это вовсе не значит, чтобы я сам не хотел вернуться, но надо же все предвидеть. Вот поэтому-то я и отдаю тебе этот пакет, в котором лежит моя последняя воля…

Ошеломленный маркиз принялся вертеть пакет между пальцами.

— Боже праведный! Этот молодец толкует о своей смерти, как поэт о сонете! Что же мне делать с этим пакетом, загадчик ты этакой?

— Я хочу, чтобы ты раскрыл его, если не получишь обо мне известия через месяц.

— Э! как долго! Положим-ка лучше двое суток.

— Нет… разве можно что-нибудь сделать за такой короткий срок?..

— Ну, так и быть, согласен на три дня… У меня, право, дальше не хватит терпения.

— Нет, по крайней мере две недели!

— Ну, хоть неделю, пожалуй… и ни одной минуты больше.

— Когда так, то двенадцать дней.

— А через двенадцать дней я могу сломать печать?

— Ломай себе — тогда все узнаешь… и куда я уехал, и что там буду делать.

— Воображаю, как мне будет жалко, что я не поехал с тобой!

— Когда принцесса Мамиани в Вене? Когда ты видишь ее каждый день? Полно, пожалуйста, шутить, маркиз!

— И ты больше ничего не хочешь сказать?

— Ничего.

— Вечный упрямец!.. Ну, нечего делать — подожду.

Накануне отъезда Гуго простился с графиней де Монлюсон, которая собиралась на следующий день на охоту, приготовленную двором для своих знатных гостей. Он сказал о своей поездке как о деле, устроенном графом де Колиньи, предал ей значение военного поручения и простился с Орфизой и с принцессой без малейшего смущения и волнения.

— Мой предок, — говорил он себе, — тот, что спас короля Генриха Четвертого, был бы доволен теперь мной.

Если граф Самуил, покоившийся в земле, в Арманьяке, и был бы доволен, то Орфиза испытывала совсем другое чувство. Женщины, мало-мальски избалованные красотой и поклонением, с трудом понимают, как можно от них уезжать; самая важная, самая серьезная причина всегда им кажется вздорной. Как только Монтестрюк уехал, ею овладела мимолетная досада. Цезарь тотчас же заметил следы этой досады и отгадал ее по встреченному им ласковому приему. Он удвоил внимательность и пышность и, среди вихря удовольствий, расточаемых австрийским двором союзным французам, мог подумать, что Орфиза внимает ему наконец-то с мыслями менее озабоченными.

Графиню де Монлюсон скоро окружили все, кто еще оставался в Вене из блестящей молодежи. Как будто самая близость несчастья, которое многие считали совершенно неизбежным, усиливала еще более жажду развлечений. Балы и карусели следовали беспрерывной чередой; игру вели адскую. Граф де Шиври не захотел остаться позади прочих в пышных сюрпризах. Он окружил ими Орфизу; но чтобы поддержать такую роскошь, у него не хватало состояния, давно уже расстроенного бурей страстей, волновавших его всю жизнь, а он их испытал все до единой; ему пришлось прибегнуть к картам и к костям. После переменного счастья проигрышей и выигрышей — и кости, и карты наконец совсем ему изменили: однажды утром, после бессонной ночи за зеленым столом, у Цезаря вдруг не осталось ровно ничего.

— Скверно, — проворчал Лудеак, — ты лишился главной силы для войны!

— Ба! — произнес дворянин насмешливо, мешая карты и держа стаканы с костями. — Что проиграно, то можно и вернуть. И что же нужно для этого? Немного смелости — и только!

Цезарь взглянул на него; он отвел его в сторону.

— Долой маски и будем играть в открытую!.. Мы с вами знакомы, граф: я был в Париже, однажды вечером, когда сильно шумели в гостинице «Поросенок», а другой раз еще в Зальцбурге…

— Капитан д'Арпальер!..

— Тише, граф, тише! У меня ведь не одна тетива на луке… Когда нужно — бандит, при случае — дворянин, я меняю перья, смотря по погоде… Я знаю такое место, где готовы всегда помочь кавалерам, которые обижены счастьем, но при одном только условии, чтобы они не были неблагодарны и умели, при случае, отплатить услугой за услугу. Хотите, пойдем туда? По тому, что вы сделали для меня, я могу судить, что сделают для вас.

— Ступайте, — отвечал холодно Цезарь, — я иду за вами.

Капитан закутался в длинный плащ и повел графа де Шиври прямо к императорскому дворцу.

— Вы знакомы со стариком Порчиа, — продолжал он дорогой, — этим странным человеком, который был прежде учителем при его величестве императоре Леопольде, а потом сделался его ближайшим поверенным и первым министром?