Амадей Ашар

В огонь и в воду

Глава I

ИГОРНЫЙ ДОМ В ОСЕННЮЮ НОЧЬ

Граф Гедеон-Поль де Монтестрюк, известный также под именем графа де Шаржполя, считался около 164* года одним из богатейших и счастливейших дворян Южной Франции. У него были обширные владения, и хотя дворянство его не восходило до первых времен монархии и его предки не попали в число рыцарей-завоевателей Палестины, но он был в родстве со знатнейшими фамилиями королевства, которое только что было вверено Провидением рукам еще неопытного Людовика Четырнадцатого.

Этим завидным положением фамилия де Монтестрюк, стоявшая наравне с первыми домами в Арманьяке, обязана была странным обстоятельствам, ознаменовавшим начало её известности и особенному благоволению короля Генриха IV, славной памяти.

Граф Гедеон, которого соседи звали так, в отличие от его отца, графа Ильи, сына того героя, которому дом их был обязан своим величием, нашел богатство у себя в колыбели и не очень-то стеснялся проматывать его. Своей пышностью он удивлял даже придворных, приезжавших по делам или для удовольствия в Лангедок. К несчастью, богатство это досталось ему рано вместе с такими привычками и таким горячим темпераментом, которые не знали ни усталости, ни пресыщения. Его жизнь можно бы сравнить с безумной скачкой молодого коня, вырвавшегося на волю во время грозы: ни узды, ни правил.

После причудливой и расточительной жизни граф Гедеон овдовел бездетным и в сорок лет опять женился, чтобы продлить род Монтестрюков; но, не жалея ни молодости, ни красоты своей жены, которая готова была посвятить себя его счастью, он принялся за прежнюю жизнь, как только она родила ему сына, окрещенного под именем Гуго-Поля.

В молодости граф Гедеон бывал в Париже и в Сен-Жерменском дворце; он держал сторону короля в смутах Франции, сломал не одну шпагу в стычках с испанцами и громко кричал в схватках: «Бей! Руби!» — старинный клич и девиз своего дома. Возвратясь в свой замок, в окрестностях Жеро, он убивал время на всякие безрассудства: на охоту, дуэли, маскарады и пиры, нимало не заботясь о графине, которая тоскливо поджидала его за стенами и башнями Монтестрюка. Дворяне, с которыми он рубился или играл в карты, любили его за ум и веселость, а мелкий люд обожал за щедрость. Если случайно он и потреплет, бывало, мимоходом кого-нибудь из крестьян, никто на него не сердился; так мило и любезно бросал он золотой в шапку бедняги.

Граф Гедеон, статный, щедрый, обожаемый окрестными красавицами, имел также, подобно благодетелю его рода, королю Генриху, солидную репутацию храбреца в такой стране, где все храбры. Каким только опасностям ни подвергал он свою жизнь; из каких только бед ни выпутывался он со шпагой!

В то время как начинается наша история, стали уже носиться слухи, что состояние графа де Монтестрюка быстро идет к упадку. Не было уж ни блистательных праздников в его замке, ни сумасшедших поездок в Тулузу и Бордо, где все привыкли видеть его с огромной свитой слуг и лошадей; ни шумных охот с соседями, герцогами де Роклор, большими буянами и отчаянными кутилами. Видны были иногда и жиды по дороге к родовому замку; выходили они оттуда, потирая руки, с радостными лицами. «Жид смеется, а крещеный плачет» — так говорит пословица. Веселость графа Гедеона стала исчезать; случалось заставать его в задумчивости. Граф Гедеон скучает! Это приводило всех в изумление. Такое чудо только и можно было объяснить себе одним разорением. Но как же он мог разориться, он — владелец стольких лесов, виноградников, лугов, ферм, прудов? Старики, сидевшие по своим наследственным поместьям, только качали головой и, жалея его жену, говорили: да ведь он играл!

В самом деле, граф Гедеон играл азартно. И при всяком случае он всё еще продолжал играть.

Около этого времени, когда дурные слухи более и более распространялись по провинции, из замков в хижины, граф Гедеон, верхом на любимом коне, выехал раз ночью из замка Монтестрюк.

Небо было весь день мрачно. К вечеру поднялся сильный ветер и разорвал густые тучи; между ними засветились звезды, то погасая, то опять показываясь. В дремучем лесу стонала буря; всё покрыто было густой темнотой, которую вдруг прорезывал то там, то сям бледный луч тонкого, как стальной клинок, месяца, несшегося, казалось, в тучах каким-то безумным бегом. Собаки выли в поле и своим воем еще усиливали тоскливое настроение природы.

Граф Гедеон, подъехав к наружным воротам замка, кликнул часового, который стоял, скрестив руки на старинной пищали, и велел опустить мост. Зеленая вода стояла неподвижно во рву, в тени высоких стен. На досках моста раздался стук от копыт коня, который нетерпеливо перебирал ногами и грыз удила: потом цепи опять завизжали в пазах, и граф Гедеон очутился за рвом.

За ним молчаливо ехали два всадника. Концы их длинных рапир стучали о железные стремена. Они, как и сам граф, были закутаны в длинные плащи, а на головах у них были широкие серые шляпы, времен покойного короля Людовика Тринадцатого. Как только граф Гедеон проехал сырой откос, отделявший ров от торной дороги, он смело пустился в галоп и оба спутника за ним. Ничего не видно было между обрывами дороги, по которым сплошь рос густой кустарник, и испуганные лошади только фыркали. Вскоре они прискакали к долине, которая открывалась, как плато, в конце дороги; тут стало немного светлее. Низкие, покрытые соломой домики смутно показались между деревьями. Тишину нарушал только шум ветра в листьях. Даже собаки совсем замолкли.

При начале дороги, тянувшейся желтою лентой в темную долину, граф удержал свою лошадь и обернулся на седле. На полупрозрачном небе смутно рисовались стены, куртины и башни Монтестрюка. На одном углу замка ему показался свет, будто звезда на невидимой нитке.

— Посмотри, Франц. Что это такое? — сказал он одному из всадников, которые тоже остановились за ним неподвижно.

Франц посмотрел и отвечал с лотарингским акцентом:

— Это месяц отражается на стекле.

— Да, в окне у графини. Когда я уезжал, она сидела еще со своими дамами!..

Граф вздохнул. Еще раз он окинул замок долгим взглядом и, дав шпоры коню, пустил его во весь карьер, как человек, который не хочет дать себе время подумать.

Франц и его товарищ поскакали за ним, и при повороте дороги и замок, и окно исчезли за пригорком.

Все трое скакали, как призраки, по пустынной дороге, молчаливо склоняясь на шеи лошадей, которые метали брызги жидкой грязи из-под копыт. Когда ветер врывался под складки их плащей и раскрывал их, в кобурах седел виднелись ручки тяжелых пистолетов, а на кожаных полукафтанах, стянутых ремнем, блестела рукоятка кинжала. У всех троих на луке седла было по кожаной сумке с набитыми карманами по обе стороны. Осенний ветер нес им в лицо сухие листья, пугавшие лошадей.

Когда они подъезжали к дороге, пролегающей между Ошем и Ажаном, на горизонте вдруг показался яркий свет и покрыл красным заревом широкую полосу неба. Темнота на большой равнине стала еще гуще. Освещенные этим заревом в своих глухих берегах, грязные воды Жера совершенно покраснели. Граф де Монтестрюк невольно потянул повод своей лошади, и она на минуту замедлила свой бешеный галоп.

— Дом горит, — сказал он, — а, может быть, и целая деревня; опять несчастье, как при прежних войнах!

Товарищ, скакавший рядом с Францем, покачал головой и сказал с сильным итальянским акцентом:

— Совсем не несчастье, а преступление!

— А! А почему ты думаешь, что этот пожар…

— От поджога? А разве барон де Саккаро не приехал сюда дня четыре или пять тому?.. Это он забавляется!..

— А! Барон де Саккаро! Мошенник в шкуре незаконнорожденного! — вскричал граф Гедеон с гневом и презрением. — Про него говорят, что он родился от актрисы, как ублюдок от волчицы, и хвастает, что у него отец — испанский гранд, от которого ему досталось всё состояние!.. А я думал, что он всё еще по ту сторону Пиренеев.

— Нет… Он уехал из своей горной башни. В Испании он — граф Фрескос, но становится французским бароном каждый раз, как у него случается разлад с судами его католического величества, и скрывается в своем поместье на границах Арманьяка, точно кабан в своем логовище, когда за ним гонятся собаки.

— Там ли он или здесь — все равно: и был он разбойником, и всегда им будет! Что за славная вещь граница для такого народа! И шайка его с ним, без сомнения?

— Разумеется! Барон никогда не ездил один. Когда старый волк идет в поле, волчата воют вслед за ним. Человек пятнадцать или двадцать негодяев едут за ним следом на добычу.

— У меня есть старый счет с этим бандитом… а всякий счет требует и расчета.

— Особенно когда граф де Монтестрюк представляет его к уплате.

— Именно так, мой старый Джузеппе, и мне сдается, что когда-нибудь он попадет ко мне в лапы — не поздоровится ему в тот день!

— Чёрт и возьмет его душу! — проворчал Франц.

В эту минуту огромный сноп искр поднялся к небу и исчез.

— Конец празднику, — сказал Джузеппе.

— Предчувствие говорит мне, что я ему задам другой когда-нибудь, — проворчал граф.

Он отпустил повод коню, который рванул вперед, и три всадника поскакали опять к Лектуру.