Глава II

НОЧНОЕ СВИДАНИЕ

Если бы граф Гедеон, уезжая из Монтестрюка, вместо того чтобы ехать в Лектур, поехал по дороге, которая огибала замок, он бы заметил, что свет от месяца, как уверял Франц, на окне в комнате графини, не исчезал и даже не слабел, когда месяц скрывался за тучей. Этот огонь дрожал на окне башни, стена которой была выведена на отвесной скале; внизу этой башни не заметно было никакого отверстия. В этой стороне замка, слывшей неприступною, никто даже и не подумал вырыть ров.

Если бы на вышке, прилепленной, будто каменное гнездо, к одному из углов башни, стоял часовой, он бы непременно заметил неясную фигуру человека, вышедшего из чащи деревьев, шагах в ста от замка, и пробиравшегося потихоньку к башне, по склонам и по кустарникам.

Подойдя к подошве скалы, над которой высилась башня с огоньком наверху, незнакомец вынул из кармана свисток и взял три жалобные и тихие ноты, раздавшиеся в ночной тишине подобно крику птицы. В ту же минуту свет исчез, и скоро к самой подошве скалы спустился конец длинной шелковой веревки с узлами, брошенной вниз женской рукою. Незнакомец схватил его и стал подниматься вверх по скале и по каменной стене. Сильные порывы ветра раскачивали его в воздухе, но он всё лез выше и выше, с помощью сильной воли и упругих мускулов.

В несколько минут он добрался до окна; две руки обхватили его со всей силой страсти, и он очутился в комнате графини, у ног её. Она вся дрожала и упала в кресло. Руки её, минуту назад такие крепкие, а теперь бессильные, сжимали голову молодого человека; он схватил их и покрывал поцелуями.

— Ах! Как вы рискуете, — прошептала она. — Под ногами — пропасть, кругом — пустота; когда-нибудь быть беде, а я не переживу вас!

— Чего мне бояться, когда вы ждете меня, когда я люблю вас! — вскричал он в порыве любви, которая верит чудесам и может сама их совершать. — Разве я не знаю, что вы там? Разве не к вам ведет меня эта шелковая веревка, по которой я взбираюсь? Мне тогда чудится, что я возношусь к небесам, что у меня крылья… Ах! Луиза, как я люблю вас!

Луиза обняла шею молодого человека и, склоняясь к нему в упоении, смотрела на него. Грудь её вздымалась, слезы показались на глазах.

— А я, разве я не люблю вас? Ах! Для вас я всё забыла, всё, даже то, что мне дороже жизни! Но однако же, даже при вас, я всё боюсь, что когда-нибудь меня постигнет наказание…

Она вздрогнула. Молодой человек сел рядом с нею и привлек к себе. Она склонилась, как тростник, и опустила голову к нему на плечо.

— Я видела грустный сон, друг мой; вы только что ушли от меня, и черные предчувствия преследовали меня целый день… Ах! Зачем вы сюда приехали? Зачем я вас здесь встретила? Я не рождена для зла, я не из тех, кто может легко притворяться… Пока я вас не узнала, я жила в одиночестве, я не была счастлива, я была покинута, но я не страдала…

— Луиза, ты плачешь… а я готов отдать за тебя всю свою кровь!

Она страстно прижала его к сердцу и продолжала:

— Но однако же, милый, обожаемый друг, я ни о чём не жалею… Что значат мои слезы, если через меня ты узнал счастье! Да! Бывают часы, после которых всё остальное ничего не значит. Моя ли вина, что с первого же дня, как я тебя увидела, я полюбила тебя?.. Я пошла к тебе, как будто невидимая рука вела меня, и, отдавшись тебе, я как будто исполняла волю судьбы.

Вдруг раздался крик филина, летавшего вокруг замка. Графиня вздрогнула и, бледная, посмотрела кругом.

— Ах! Этот зловещий крик!.. Быть беде в эту ночь.

— Беде! Оттого, что ночная птица кричит, отыскивая себе добычу?

— Сегодня мне всюду чудятся дурные предзнаменования. Вот сегодня утром, выходя из церкви, я наткнулась на гроб, который несли туда… А вечером, когда я возвращалась в замок, у меня лопнул шнурок на четках, и черные и белые косточки все рассыпались. Беда грозит мне со всех сторон!

— Что за мрачные мысли! Они приходят вам просто от вашей замкнутой жизни в этих старых стенах. В ваши лета и при вашей красоте эта жизнь вас истощает, делает и вас больною. Вам нужен воздух двора, воздух Парижа и Сен-Жермена, воздух праздников, на которых расцветает молодость. Вот где ваше место!

— С вами, не так ли?

— А почему же нет? Хотите вверить мне свою судьбу? Я сделаю вас счастливой. Рука и шпага — ваши, сердце — тоже. Имя Колиньи довольно знатное; ему всюду будет блестящее и завидное место. Куда бы ни пошел я, всюду меня примут, в Испании и в Италии, а Европе грозит столько войн теперь, что дворянин хорошего рода легко может составить себе состояние, особенно когда он уже показал себя и когда его зовут графом Жаком де Колиньи.

Луиза грустно покачала головой и сказала:

— А мой сын?

— Я приму его, как своего собственного.

— Вы добры и великодушны, — сказала она, пожимая руку Колиньи, — но меня приковал здесь долг, а я не изменю ему, что бы ни случилось. Чем сильней взывает моя совесть, тем больше я должна посвятить себя своему ребенку! А кто знает! Быть может, когда-нибудь я одна у него и останусь. И притом, если бы меня и ни держало в стенах этого замка самое сильное, самое святое чувство матери, никогда я не решусь — знайте это — взвалить на вашу молодость такое тяжелое бремя! Женщина, которая не будет носить вашего имени!.. К которой ваша честность прикует вас железными узами, которая всегда и повсюду будет для вас помехой и стеснением!.. Нет, никогда! Ни за что!.. Одна мысль, что когда-нибудь я увижу на вашем лице хоть самую легкую тень сожаления, заставляет меня дрожать… Ах, лучше тысячу мук, чем это страдание. Даже разлуку, неизвестность легче перенести, чем такое горе… — Вдруг она замолчала.

— Что я говорю о разлуке!.. Ах, несчастная! Разве ваш отъезд и так не близок? Разве это не скоро?.. Завтра, быть может?

Луиза страшно побледнела и вперила беспокойный взор в глаза графа де Колиньи.

— Да говорите же, умоляю вас! — сказала она. — Да, я теперь помню… Ведь вы мне говорили, что вас скоро призовут опять ко двору, что король возвращает вам свое благоволение, что друзья убеждают вас поскорей приехать, и что даже было приказание…

Она не в силах была продолжать; у нее во рту пересохло, она не могла выговорить ни слова.

— Луиза, ради бога…

— Нет, — сказала она с усилием, — я хочу всё знать… ваше молчание мне больней, чем правда… чего мне надо бояться, скажите… Это приказание, которое грозило мне… Правда ли, оно пришло?

— Да; я получил его вчера, и вчера у меня не хватило духу сказать вам об этом.

— Значит, вы уедете?

— Я ношу шпагу: мой долг повиноваться…

— Когда же? — спросила она в раздумье.

— Ах! Вы слишком рано об этом узнаете!

— Когда? — повторила она с усилием.

Он всё еще молчал.

— Завтра, может быть?

— Да, завтра…

Луиза вскрикнула. Он схватил ее на руки.

— А! Вот он, страшный час, — прошептал он.

— Да, страшный для меня! — сказала она, открыв лицо, залитое слезами. — Там вы забудете меня… Война, удовольствия, интриги… займут у вас всё время… И кто знает? скоро, может быть, новая любовь…

— Ах! Можете ли вы это думать?..

— И чем же я буду для вас, если не воспоминанием, сначала, быть может, живым, потому что вы меня любите, потом — отдаленным, и, наконец, оно неизбежно совсем исчезнет? Не говорите — нет! Разве вы знаете, что когда-нибудь возвратитесь сюда? Как далеко от Парижа наша провинция и как счастливы те, кто живет подле Компьеня или Фонтенебло! Они могут видеться с тем, кого любят… Простая хижина там, в лесу, была бы мне милее, чем этот большой замок, в котором я задыхаюсь.

Рыдания душили графиню. Колиньи упал к ногам её.

— Что же прикажете мне делать?.. Я принадлежу вам… прикажите… остаться мне?..

— Вы сделали бы это для меня, скажите?

— Да, клянусь вам.

Графиня страстно поцеловала его в лоб.

— Если бы ты знал, как я обожаю тебя! — сказала она. Потом, отстраняя его: — Нет! ваша честь — дороже спокойствия моей жизни… уезжайте… но, прошу вас, не завтра… О! нет, не завтра!.. Еще один день… я не думала, что страшная истина так близка… она разбила мне сердце… Дайте мне один день, чтобы я могла привыкнуть к мысли расстаться с вами… дайте мне время осушить слезы.

И, силясь улыбнуться, она прибавила:

— Я не хочу, чтобы вы во сне видели меня такою некрасивой, как теперь!

И опять раздались рыдания.

— Ах! Как тяжела бывает иногда жизнь… Один день еще, один только день!

— Хочешь, я останусь?

Луиза печально покачала головой.

— Нет, нет! — сказала она. — Это невозможно! Завтра я буду храбрее.

— Что ты захочешь, Луиза, то я и сделаю. Завтра я приду опять и на коленях поклянусь тебе в вечной любви!

Он привлек ее к себе; она раскрыла объятия, и их отчаяние погасло в поцелуе.

На рассвете, когда день начинается, разгоняя сумрак ночи, человек повис на тонкой, едва заметной веревке, спустившейся с вершины замка до подошвы замка Монтестрюк. Графиня смотрела влажными глазами на своего дорогого Колиньи, спускавшегося этим опасным путем; веревка качалась под тяжестью его тела. Крепкая шпага его царапала по стене, и когда одна из его рук выпускала шелковый узел, он посылал ею поцелуй нежной и грустной своей Луизе, склонившейся над окном. Слезы её падали капля за каплей на милого Жана.