Аманда Макклелланд
Только неотложные случаи
— У тебя когда-нибудь будет нормальная жизнь?
Моя сестра широким жестом обвела приметы такой «нормальной жизни»: мы сидели в просторной гостиной ее нарядного дома в Квинсленде с белым заборчиком по фасаду и бассейном на заднем дворе. На стене висел громадный телевизор, в гараже стоял внедорожник, а в одной из многочисленных комнат спал ее ребенок.
У меня ничего этого не было — ни красивого дома в пригороде, ни дорогого джипа, ни бассейна, ни детей, но на то имелись веские причины. Почти двадцать лет я ездила по миру с гуманитарными миссиями. Помогала жертвам гражданских войн, засух, цунами, эпидемий — и мне это нравилось. Моя работа и была нормальной жизнью, по крайней мере, для меня. Просто немного другой.
1
Маленький город Элис
Дорога, ведущая в Элис-Спрингс и из него, всего одна, и она тянется в каждую сторону на полторы тысячи километров. Точка на карте в центре трассы Стюарт, среди пустыни, Элис — крошечный пыльный городишко с редкими пальмами, выжженными добела улицами, парой пивных баров и затоптанным футбольным полем. Четырехэтажный госпиталь там — самое высокое здание, по крайней мере, было, когда я приехала. Мне исполнился двадцать один год, я только что получила диплом медсестры. С Элис все и началось.
Вообще, я никогда не собиралась становиться медсестрой. Не мечтала, как буду перевязывать раны и выносить ночные горшки при свете ночника в халате с вышитым красным крестом на кармане. Я думала, что стану мультипликатором. Или учительницей. Потом всерьез планировала пойти служить в полицию, но мама меня отговорила. Ей казалось, если я стану полицейским, то никогда не обзаведусь семьей — как будто женщины-полицейские принимают обет безбрачия. Зато если работать медсестрой, можно нарожать детишек, рассуждала она. Однако тут я ее разочаровала.
Мама работала в процедурном кабинете, брала на анализ кровь. Она всегда считала, что мое призвание — помогать людям, ведь я хочу сделать мир лучше, но я решила стать медсестрой, потому что работа казалась мне интересной, а вовсе не потому, что собиралась спасать человечество. Собственно, у меня не хватило баллов, чтобы сразу поступить на физиотерапевта, поэтому я пошла на сестринское отделение, планируя потом перевестись. Но учеба оказалась такой захватывающей, что я передумала уходить.
За три года обучения я прошла несколько стажировок — на них мы знакомились с важными практическими аспектами будущей работы и составляли представление о разных областях медицины. Я работала в центре планирования семьи в Брисбене, в квартале красных фонарей, где медсестры консультировали беременных девочек-подростков и лечили венерические заболевания. Там я усвоила, как важно в нашей профессии общение (а еще приобрела стойкий страх перед заболеваниями, передаваемыми половым путем). Моя следующая стажировка проходила в психиатрической лечебнице, где один обаятельный джентльмен, одетый только в подгузник, убеждал меня в том, как замечательно пить кофе из детской соски. Потом я побывала в доме престарелых, и, в возрасте восемнадцати лет, впервые купала в ванне очень пожилого мужчину.
В тот раз я с трудом сдерживала хохот, но со временем подобные неловкие ситуации превратились для меня просто в часть работы.
Наконец, я оказалась в Королевском детском госпитале в Брисбене, чистеньком здании с персонажами мультиков на стенах. Стоило мне приступить к работе, и я сразу поняла, что хочу быть медсестрой в педиатрии. Дети оказались требовательными пациентами. Со взрослыми куда проще: ошибки персонала представляют для них не такую серьезную угрозу, и они всегда могут сказать, если с ними что-то не так. Дети ничего не говорят, а если им становится плохо, то стремительно. Права на ошибку в педиатрии практически нет, и для меня это очень важно. А еще в этой работе много радости. Да, я трудилась в поте лица, но в то же время делала зверей из надутых резиновых перчаток и играла с пациентами в PlayStation. И вообще, считала, что быть медсестрой в детской больнице — круто.
Помню, в самом начале я оказалась в ортопедическом отделении, куда только что доставили малыша после ампутации: ему отрезали ногу ниже бедра. Он отходил от наркоза, и все в отделении за него сильно переживали. Старшая сестра попросила меня понаблюдать за ребенком, пока остальные будут обсуждать с его родителями стратегию дальнейшей реабилитации. Ему придется заново научиться переворачиваться, садиться и потом, возможно, ходить. Пациенту предстоял долгий и трудный путь.
И только представьте — когда я вошла в палату, малыш уже стоял на ногах (ну, точнее, на одной). С заинтересованным видом он выглядывал между перекладинами кроватки, удивляясь, что все вдруг куда-то ушли. Стоило мне шагнуть вперед, как он плюхнулся на попку, все с тем же довольным личиком. Молодец, кроха! — улыбнулась я. В соседнем кабинете специалисты с серьезными лицами обсуждали, как заново научить его держать равновесие и вернуть подвижность, но мальчуган за пять минут сообразил все сам. Самой большой проблемой, с которой мы столкнулись в его случае, был подгузник, который никак не хотел держаться на месте, хоть скотчем его приклей.
У меня случилось прозрение. Я поняла, что хочу работать с детьми, потому что они полны жизненных сил и очень быстро приходят в норму. А когда результаты радуют, то и работа приносит настоящее удовлетворение. За прошедшие годы у меня появилось от него что-то вроде зависимости. Некоторые готовы трудиться всю жизнь ради маленьких, постепенных изменений, но точно не я. Я предпочитаю стремительный сюжет и эффектную развязку.
Закончив учебу, я вышла на постоянную должность в Королевский детский госпиталь и проработала там полтора года. Мне повезло, что меня пригласили, и работа нравилась тоже, но я не собиралась всю жизнь прослужить на одном месте. Меня поражали пожилые сестры, которые не работали больше нигде.
Молодежь поговаривала о годовой командировке в Лондон — у нас существовала программа обмена персоналом с госпиталем на Ормонд-стрит, — но я знала, что это не для меня. Я не хотела жить в перенаселенном европейском городе, а по выходным напиваться и ходить на вечеринки. Я думала лучше узнать Австралию, прежде чем ехать за океан.
Однажды к нам в госпиталь из южного Квинсленда привезли девочку, аборигена, с серьезными ожогами промежности и ягодиц. Она потянула с плиты горячую кастрюлю и ошпарилась кипятком. Родные быстро отнесли ее в ванную и стали поливать холодной водой, но не сняли подгузник. Кипяток затек под непромокаемую ткань и причинил сильнейшие ожоги, оставив на коже розовые язвы.
Когда маленький ребенок попадает в ожоговое отделение, персоналу нужна помощь его родителей. При тяжелых ожогах сестры промывают язвы и обрабатывают их, удаляя отмерший эпидермис. Конечно, ребенку дают седативное, но процедура все равно крайне болезненная, так что очень важно, чтобы родители были рядом, поддерживали и успокаивали малыша. Но мать этой девочки в палате не показывалась. Я слышала, как перешептываются медсестры, удивленные ее отсутствием. С момента поступления ребенка никто из родных ее не навестил.
Наконец, мать пришла — она выглядела растерянной и напуганной. В госпитале была сотрудница, отвечавшая за взаимодействие с представителями коренного населения, но она, равно как и медсестры, не смогла разобраться, что произошло и где та пропадала. Сотрудница спросила, воспользовалась ли она ваучером на такси, который ей дали, но мать понятия не имела, как вызвать такси. Выдали ей и банковскую карту, но она ими никогда не пользовалась. Женщина ничего не ела, потому что не знала, где взять еду. Идти в супермаркет она боялась. Почему-то — точно мы так и не поняли, — город ее ужасно пугал. Я не знала, чем ей помочь, но ясно понимала, что так быть не должно.
Примерно через неделю после той истории я наткнулась на объявление о вакансии в больнице Элис-Спрингс. Работа предлагалась в педиатрическом отделении с аборигенным населением, сосредоточенным посреди пустыни, в крошечном городишке, отстоящем от Брисбена на три тысячи километров по выжженному солнцем шоссе. Я подумала о той маленькой девочке и ее матери, о том, что могла бы сделать для них. Идея работать в глуши мне нравилась. Да и момент подходил идеально — я только что купила внедорожник.
Переезд в Элис-Спрингс превратился в целое приключение, первое в последовавшей за ним длинной цепи. После двух дней непрерывной езды мой джип сломался где-то в окрестностях Джулия-Крик. Все выходные я ждала, пока доставят запчасти, питаясь хот-догами на единственной тамошней заправке и отбиваясь от настойчивых ухаживаний любвеобильных дальнобойщиков. Я не рассчитывала задерживаться и боялась опоздать к началу своего первого рабочего дня, поэтому, починив машину, свернула на короткую дорогу, чтобы нагнать потерянное время. В результате я оказалась на разъезженном в месиво проселке, на полпути между Джулия-Крик и преисподней. Где-то на рассвете в мой джип сбоку врезался двухметровый кенгуру. Он возмущенно на меня покосился, а потом, живой и здоровый, ускакал прочь, оставив здоровенную вмятину на арке заднего колеса. Я до кости порезала руку, пытаясь выправить ее обратно, потом вымокла до нитки под внезапным ливнем и торчала на дороге в полном одиночестве, пока меня не выручили случайные автотуристы. В общем, так или иначе, на работу я опоздала. К госпиталю Элис-Спрингс я подкатила с головы до ног в брызгах крови и грязи, с рукой, кое-как замотанной бинтами, на джипе в спекшейся красной дорожной пыли. Народ там, однако, видал и не такое. Никто даже бровью не повел.
