Глава 3

Некоторое время Уилл просто лежал в темноте, наслаждаясь возможностью дышать. Бандиты ушли, и на него волной накатило облегчение, чувство неудержимой радости, что он жив. Чувство это выразилось в том, что его внезапно разобрал смех, но ребра отозвались таким возмущением, что удержаться все-таки удалось. Сломаны ли ребра? Каковы вообще внутренние повреждения? Ушибы органов? Уилл представил, как кровь сочится между пленками плевры [Плевра — оболочка легких.], сдавливая смятое легкое, не давая органу расправиться, хотя чудовище давно слезло у него с груди.

Рейвен выкинул этот образ из головы. Он дышал, и это все, что имело значение на данный момент: пока он дышал, у него были неплохие перспективы.

Уилл вновь ощупал щеку. Кожа была влажной от крови и податливой, точно помятый персик; рана — широкой и глубокой. Не могло быть и речи о том, чтобы возвращаться к мисс Черри, не показавшись врачу.

С трудом дотащившись до Инфермери-стрит, Рейвен счел, что проходную, где его вид, безусловно, вызовет много неприятных вопросов, лучше обойти стороной. Он двинулся вдоль ограды, пока не достиг участка, особенно ценимого местными хирургами за легкость, с которой его можно было перелезть. Генри с коллегами иногда проникали в больницу этим способом, если не желали привлекать излишнее внимание к своим ночным похождениям: такое могло стоить вызова пред очи правления больницы. Преодолеть ограду в его состоянии удалось далеко не с первой попытки, но вскоре Рейвен уже лез в окно на первом этаже, которое на всякий случай всегда оставалось незапертым.

Он ковылял по коридору, время от времени приваливаясь к стене, когда становилось совсем уж тяжело дышать. Сестринский пост получилось миновать без происшествий; из-за закрытой двери доносился громкий храп. Храпели, по всей вероятности, ночные сиделки: они частенько прикладывались к запасам алкоголя, выделенного для нужд пациентов, дабы обеспечить себе ночью спокойный сон.

Добравшись наконец до двери Генри, Рейвен постучал, потом еще раз и еще; с каждой секундой росли опасения, что друг до сих пор пребывал в пьяном ступоре. Но вот дверь отворилась, и из-за нее показалось опухшее, помятое со сна лицо Генри. Первой реакцией был ужас при виде явившегося среди ночи покойника, но потом его явно осенило.

— Господи, Рейвен… Что с тобой случилось, черт побери?

— Кто-то решил проигнорировать тот факт, что красть у меня нечего.

— Нам надо вниз. Здесь понадобится пара швов.

— Уж это мне диагностировать удалось. Может, подскажешь компетентного хирурга?

Генри обвел его негодующим взглядом.

— Не испытывай мое терпение.

***

Рейвен улегся на койку и попытался расслабиться, что было непросто, учитывая, что Генри только что вооружился хирургической иглой внушительных размеров. Уилл старался припомнить, сколько раз друг наполнял свою кружку, и прикидывал, насколько аккуратным будет шов. Но пьян Генри или трезв, никакое искусство хирурга не спасет от шрама на лице — первое, что люди будут теперь замечать. Вероятнее всего, это скажется на карьере Рейвена, но он просто не мог позволить себе думать еще и об этом. Единственное, что было важно в этот момент, — сохранять неподвижность. Но дело затрудняла то и дело пронзающая боль и предвкушение близкого знакомства с иголкой.

— Понимаю, это непросто, но я вынужден попросить тебя прекратить извиваться, а когда начну шить — то и не морщиться. Рана проходит вблизи от глаза, и если я наложу шов неверно, веко опустится и глаз закроется.

— Что ж, по крайней мере, у меня останется шанс преуспеть среди слепцов, — ответил Уилл.

— Почему? — осведомился было Генри; потом он вспомнил поговорку об одноглазом короле слепых. — Не торопи события.

Выражение лица у него было позабавнее самой шутки, но платой за испытанное облегчение стала острая боль в ребрах.

Рейвен замер и попытался мысленно перенестись в другое место и время, надеясь отвлечься от предстоящей ему процедуры. К сожалению, первое, куда он попал, была комната Иви, и ее застывшее в муках тело предстало перед его мысленным взором, как раз когда игла Генри пронзила его щеку. Он ощутил, как острие, проколов кожу, прошивает мягкие ткани, и, не в силах удержаться, представил, как кривая игла, стягивая края, вновь появляется на другой стороне раны. И в этот момент почувствовал, как петля кетгут́а [Кетгут — медицинская шовная нить, изготовленная из кишечника жвачных полорогих домашних животных.] затягивается на истерзанной коже. Было гораздо больнее, чем когда Хорек резал ему лицо: тот управился всего за пару секунд.

Уилл поднял руку как раз тогда, когда Генри собрался наложить второй шов.

— А эфира нет? — спросил он.

Друг неодобрительно посмотрел на него.

— Нет. Придется просто потерпеть. Не ногу же отнимаю.

— Легко сказать… Тебе когда-нибудь зашивали лицо?

— Нет, и это приятное обстоятельство может быть связано с тем, что у меня нет привычки задирать всякую шваль из Старого города.

— Никого я не задира… Ой!

— Хватит болтать, — сказал Генри, вновь приступая к делу. — Будь добр, не дергай щекой, или я ничего не смогу сделать.

Рейвен ответил ему взглядом, в котором отсутствовала всякая благодарность.

— В любом случае эфир, похоже, далеко не надежен, — сказал друг, затягивая следующую петлю. — Сайм практически отказался от его применения, да тут еще эти смерти… Думаю, с эфиром покончено.

— Кто-то умер от эфира?

— Да. Где-то в Англии. Коронер сказал, это было прямое следствие применения эфира, но Симпсон продолжает защищать его. — Генри ненадолго остановился, держа иголку на весу. — Можешь сам спросить с утра, когда явишься на работу.

Латающий вернулся к своему занятию, так низко склонившись к лицу латаемого, что тот чувствовал запах пива в его дыхании. Тем не менее Генри уверенно продолжал шить, и вскоре Уилл уже приноровился к ритму проколов и рывков затягивающегося кетгута. Каждый новый стежок был не менее болезненным, чем предыдущий, но все они вместе не способны были заглушить боль в ребрах.

Генри отступил на шаг, чтобы оценить свою работу.

— Неплохо, — решительно заявил он. — Может, мне стоит всякий раз перед операциями наносить визит Эйткену…

Он смочил немного корпии [Корпия — перевязочный материал.] в холодной воде и наложил на рану. Прохладное прикосновение немного утишило боль — первое приятное ощущение, которое Рейвену довелось испытать, с тех пор как он сделал последний глоток эля.

— Не могу я отправить тебя в объятия миссис Черри в таком виде, — сказал Генри. — Дам-ка дозу лауданума [Лауданум — спиртовая опиумная настойка.], и ляжешь у меня на кровати. Сам посплю на полу остаток ночи.

— Я твой должник, Генри, правда. Но умоляю тебя, никогда больше не ссылайся на объятия миссис Черри. Или я могу сблевать.

Друг по своему обыкновению окинул Уилла изучающим взглядом, но в его голосе прозвучали веселые нотки.

— Тебе ведь известно, что она оказывает дополнительные услуги, и за совсем небольшую плату? — сказал он. — Я так понимаю, многие из вас, ее юных постояльцев, искали утешения в этих самых объятьях. В конце концов, она вдова и нуждается в деньгах. Не вижу ничего постыдного. Видишь ли, с этим твоим новым шрамом и поплывшим глазом тебе надо снизить стандарты.

Генри помог Рейвену добраться до своей кровати, где тот очень осторожно улегся. За один раз он получил больше травм, чем в сумме за всю предыдущую жизнь. Лицо было увито кетгутом, и — шутки в сторону — может, ему и в самом деле стоило пересмотреть свои ожидания относительно женитьбы. Но все могло быть гораздо, гораздо хуже. Он не был мертв, а завтра с утра его ждала новая жизнь.

— Так, — сказал Генри. — А теперь — лауданум. И если затошнит, будь добр, помни: рядом на полу лежу я, так что меть лучше в ноги, чем в голову.