Он вручил мне конверт с деньгами и повел в гостиную, где ждал мальчик, сидя на полу по-турецки с отсутствующим видом. Он встал, чтобы поздороваться.

— Мадемуазель, позвольте представить вам моего сына Пия. Пий, это мадемуазель Донуа, она будет приходить к тебе каждый день и помогать со школьной программой по французскому языку и литературе.

— Каждый день? — с досадой воскликнул он.

— Не строй такую мину, обормот. Тебе это необходимо, чтобы сдать экзамен на бакалавра.

— На бакалавра? — переспросила я. — В Бельгии нет бакалавриата.

— Пий учится во французском лицее. Ладно, оставляю вас знакомиться.

Стоило отцу выйти, как сын сразу стал со мной вежлив чуть ли не до подобострастия. Мы сели за стол, где лежали его тетради.

— Расскажите о себе.

— Меня зовут Пий Руссер, мне шестнадцать лет, я швейцарец. Моего отца зовут Грегуар Руссер, он камбист.

Камбист. Я не знала, что такое камбист, но поостереглась это обнаруживать.

— Мы недавно переехали в Брюссель.

— А раньше жили в Швейцарии?

— Лично я там никогда не был. Я родился в Нью-Йорке, а в школе учился на Каймановых островах.

— Там есть школы?

— Назовем это так.

Я воздержалась от дальнейших расспросов насчет сомнительных сторон деятельности его отца.

— А ваша мать?

— Кароль Руссер, без профессии. Я единственный ребенок.

— Хорошо. У вас дислексия. Объясните.

— У меня не получается читать.

Мне показалось, что это какая-то бессмыслица. Я схватила первую попавшуюся книгу, “Красное и черное”, и вручила ему, открыв на первой странице:

— Почитайте вслух.

Катастрофа! Он спотыкался на каждом слове и в большинстве случаев произносил их наоборот.

— А про себя у вас получается читать?

— Не знаю.

— Как не знаете?

Его охватила дрожь.

— А чем вы интересуетесь?

— Оружием.

Я посмотрела на него с тревогой. Он заметил мое беспокойство и засмеялся:

— Не волнуйтесь, я против насилия. Я интересуюсь оружием, но у меня его нет. Люблю рассматривать красивое оружие в интернете: аркебузы, шпаги, штыки. Изучаю материалы на эту тему.

— То есть читаете?

— Да.

— Значит, читать вы умеете.

— Это совсем другое. Мне это интересно.

— Можно прочесть роман, который вас заинтересует.

Он недоуменно посмотрел на меня, давая понять, что таких романов не бывает.

— Какие книги вы проходили в средней школе?

Изумленное лицо, словно он не уловил суть вопроса.

Я сформулировала иначе:

— Вы помните, какие книги были в списке обязательного чтения?

— Обязательного чтения? Да они никогда не посмели бы!

Лексикон главаря мафии меня позабавил.

— Значит, за всю жизнь вы не прочли ни одного романа целиком?

— Ни даже частично. И что, я должен читать это? — выдохнул он, указывая на “Красное и черное”.

— Естественно. Это прекрасная классика, в самый раз для вашего возраста.

— И как мне это одолеть?

— Рецептов нет. Надо просто начать читать, и все.

— А вы на что?

— Вы ожидали, что я прочту это за вас?

— Вы ведь уже читали эту книгу, правда? Почему бы вам не пересказать ее мне?

— Потому что пересказ не заменит вам чтения. И хорошо, что не заменит. Это же такое удовольствие читать Стендаля!

В его взгляде я прочла, что у меня не все в порядке с мозгами.

Урок длился слишком недолго. Я немножко потянула время.

— Вас зовут Пий, очень красивое имя. Вы первый человек с таким именем, которого я встречаю.

— Я бы предпочел без и краткого на конце.

— Любите математику?

— Обожаю. Это хотя бы умно.

Я проигнорировала наезд.

— Занятно, имя Пия еще встречается, а мужская форма — нет. Наверно, из-за последнего римского папы, которого так звали.

— Вы о чем? — спросил он с презрением, которое я как бы не заметила.

— Пий Двенадцатый — это вам ни о чем не говорит? Он был папой во время Второй мировой войны. И не только не протестовал против Холокоста, но чуть ли не одобрял его.

— Меня назвали не в честь этого типа.

— Догадываюсь. Пий — значит “благочестивый”. Вы молитесь?

— Посмотрите на меня хорошенько!

Я встала.

— На сегодня достаточно, — сказала я. — К следующему разу прочтите, пожалуйста, “Красное и черное” до конца.

— Мне на это понадобится несколько недель! — воскликнул он.

— Ваш отец хочет, чтобы я приходила каждый день. Теоретически вам надлежало бы прочесть это к завтрашнему занятию. Не вижу тут ничего невозможного.

— Погодите! — запротестовал он. — Я в жизни не прочел ни одной книжки, и вы хотите, чтобы я осилил такой кирпич до завтра?

Возражение показалось мне логичным.

— Хорошо, я приду послезавтра. До свидания.

Я оставила его в подавленном состоянии, он со мной даже не попрощался.

Отец перехватил меня в вестибюле:

— Браво! Вы здорово держались! Наглость этого мальчишки меня бесит.

— Вы подслушивали?

— Разумеется. Большое зеркало в гостиной — одностороннее. Я все вижу и слышу из своего кабинета.

— Это неприятно.

— Я делаю это, чтобы вас защитить.

— Я не чувствую себя в опасности. Ваш сын против насилия, вы же слышали.

— Мне хотелось посмотреть, как вы за него возьметесь. Теперь я вам полностью доверяю. Единственное, с чем я не согласен: вам не следовало уступать насчет Стендаля. Надо было, чтобы он прочел его к завтрашнему дню.

— Пий за всю свою жизнь еще не прочел ни одной книги, а вы хотите, чтобы он проглотил “Красное и черное” за день? Его довод показался мне убедительным, и я не жалею, что уступила. Иначе у него может навсегда выработаться отвращение к чтению.

— С этим мальчиком нужна твердость.

— Вы не находите, что я ее проявила?

— Да, вполне.

— Он знает, что вы подслушиваете и подглядываете?

— Нет, конечно.

— По правде говоря, я бы предпочла, чтобы в дальнейшем это не повторялось.

Моя дерзость ошеломила меня саму и явно очень не понравилась отцу моего подопечного. Он ничего не ответил. Я поняла, что он намерен и впредь поступать, как ему заблагорассудится. Он проводил меня к выходу и назначил следующую встречу на послезавтра.

Повернув за угол, я вскрыла конверт и пересчитала купюры. “Серьезно человек подошел к делу!” — подумала я, ликуя.

Вечером я не могла отделаться от странного ощущения, которое вызвали у меня эти двое. Мне было сложно его проанализировать.

Я старалась не принимать в расчет весьма нетривиальную информацию, которую сообщил мне Пий о своей прошлой жизни. Но и без этого они оба, и отец и сын, каждый на свой лад, были в высшей степени загадочными персонажами.

Манеры Грегуара Руссера были до крайности неприятными; то, что он позволил себе без предупреждения шпионить за нами во время урока, меня возмутило. Вдобавок что-то отталкивало меня в нем самом, но я не могла определить это словами.

В мои обязанности входило заниматься не с отцом, а с сыном. Я сочувствовала ему. Понимала, как ему трудно. Шестнадцать лет — само по себе испытание, и еще какое, а уж тем более когда ты прибыл с Каймановых островов в Брюссель, город, чье гостеприимство вечно преувеличивают. За всю жизнь он не прочел ни одной книги! Винить в этом школьное образование казалось мне упрощением. Разве родители не могли его к этому подтолкнуть? И почему папаша, который хотел, чтобы сын прочел “Красное и черное” за одну ночь, не догадался за шестнадцать лет приобщить его к радостям чтения?

Я была всего на три года старше Пия, и у меня это произошло совершенно естественно. Мама читала мне сказки Перро, сидя у моей кровати, и подразумевалось, что со временем я сама освою эти колдовские письмена. С восьми лет я пристрастилась к погружениям в волшебный мир разных чудодеев — Гектора Мало, Жюля Верна и графини де Сегюр. Путь был открыт, школе оставалось лишь двигаться в том же направлении.

“Сейчас он, видимо, как раз читает”, — сказала я себе, думая о Пие. На каком он месте? Отождествляет себя с Жюльеном или презирает его? Он так явно не в ладу с самим собой! Обычное дело, кризис переходного возраста, или что-то другое?

Внешне он не красавец, но при этом совсем не урод, просто худой и нескладный, как все подростки. Похож ли он на отца? Мне показалось, что нет. Судя по некоторым признакам, отца он не любил. Тут я его понимала!

Через день Пий встретил меня с подчеркнутой вежливостью, которую демонстрировал в отсутствие отца. Я села на диван и указала ему место рядом с собой.

— Вы прочли “Красное и черное” до конца?

— Да.

— Ну и как?

— Я прочел. Вы ведь этого от меня требовали?

— Да. И что вы думаете?

— А я должен еще что-то думать?

— Как же иначе.

— Что вы называете словом “думать”?

— Вам понравилась книга?

— Нет! Нет, конечно!

— Почему конечно?

— Потому что я мог бы потратить это время на кучу более стоящих вещей.

— Например?

— Да хоть на математику.

— Согласитесь, что это не есть фундаментальная причина, позволяющая считать книгу плохой.

— Вы хотите фундаментальную причину? Так бы и говорили. Я считаю книгу плохой, потому что это литература для девчонок.

— Жюльен Сорель не девчонка, и Стендаль тоже.

— Сразу чувствуется, что эта история адресована девушкам. Стендаль хотел, чтобы читательницы влюбились в Жюльена Сореля.