Я смотрела на него в замешательстве. Его отчаяние поразило меня. Первый раз в жизни я читала в чьем-то взгляде, что человек остро нуждается во мне.

Взволнованная, хоть и раздосадованная, я сказала, что приду завтра.

— Спасибо, — ответил он и бросился вон из комнаты.

Что за безумная семейка, думала я, выходя. И не успела подумать, как путь мне преградил Грегуар Руссер с сияющим взором.

— Браво, мадемуазель.

“Я и забыла про этого психа”, — отметила я про себя.

— Ловкий маневр.

— Вы о чем?

— Мой сын вел себя недопустимо дерзко. Вы отлично поставили его на место.

— Ваш сын не более дерзок, чем все в этом возрасте, у меня не было необходимости обороняться. Он больше не страдает дислексией, не понимаю, почему он утверждает, что нуждается в моих услугах.

— Он прав, по французской литературе он тупица.

— Он прекрасно говорит, читает лучше, чем большинство людей.

— Потому что вы его стимулируете.

— А почему вы сами его не стимулируете?

— У меня нет времени.

— Время подсматривать за нашими уроками у вас есть, а поговорить с Пием — нет?

Он вздохнул:

— У нас с ним трудности в отношениях.

— Может быть, этим и надо заняться в первую очередь?

— Послушайте, экзамены на носу. Глубинную психологию отложим до лучших времен.

— В отношениях с матерью у вашего сына тоже трудности?

— Нет. Ничего подобного.

— Тогда почему бы ей не увлечь его чтением?

Он усмехнулся:

— Как бы вам объяснить… Увлекать не ее талант.

Я почувствовала его презрение и вдруг осознала, до какой степени ненавижу этого человека. Не потому ли он протянул мне в этот миг конверт с гонораром?

— Я посчитал вам и за пропущенные четыре дня.

— Не стоило, — запротестовала я.

— Нет, стоило. В вашем графике это время закреплено за нами. Наш маленький паршивец повел себя с вами крайне некорректно.

— Я не нахожу ничего странного в том, что ему понадобилось четыре дня, чтобы прочесть “Одиссею”.

— Он мог позвонить вам и не дочитав до конца. Вы помогаете нам больше, чем вам кажется, мадемуазель.

“Нам?” — подумала я. Но желание поскорее уйти взяло верх. На улице я наконец вздохнула полной грудью.

Этот урок настолько выбил меня из колеи, что мне почти полегчало от допроса Донаты.

— Мальчик влюбился в “Илиаду”. Он прочел ее за сутки и говорил о ней просто блестяще и очень необычно.

— Поэтому у тебя такая кислая мина?

Я рассказала ей, что было дальше. Она скривилась:

— Какой отвратный папаша!

— Да уж.

— Камбист — это кто?

— Я посмотрела в словаре. “Специалист по валютным операциям в банке”. Думаю, у этого слова должно быть и менее респектабельное значение. Этот тип ужасно богат, он смердит. Он провел пятнадцать лет на Каймановых островах.

— Это попахивает махинациями, лучше тебе свалить от них.

— Если б не мальчишка, я бы так и поступила. Сегодня он умолял меня остаться, и я почувствовала в нем настоящее отчаяние. Это не похоже на каприз избалованного ребенка.

— Он тебе нравится, да?

— Да нет. Но он мне интересен, и он трогательный.

— Вряд ли в тебе говорит материнский инстинкт, по-моему, ты слишком молода для этого.

— Есть и другие виды привязанности, помимо любви и материнского инстинкта, представь себе.

— Неужели? Какие же?

— Дружба. Любопытство.

— Любопытство — вид привязанности?

— В данном случае да.

Теперь я ежедневно, кроме выходных, ходила к Руссерам. Поскольку я больше не должна была бороться с дислексией, я позволяла себе иногда разговаривать с ним о посторонних вещах. За это мне приходилось выслушивать замечания его отца:

— Ваша беседа о дирижаблях, как мне показалось, имела мало отношения к литературе.

— Все может иметь отношение к литературе.

— Разумеется. Но вы рассматривали эту тему не под литературным углом.

— Вы сказали, что вашего сына нужно стимулировать. Доверьтесь мне.

— Я вам доверяю.

— И поэтому продолжаете за мной шпионить?

— Я не за вами шпионю, а за ним.

— Чего вы опасаетесь?

— Неуважительного поведения по отношению к вам.

— Мы уже говорили об этом. Я способна постоять за себя. Настоящее неуважение — подсматривать.

— Мадемуазель, это не обсуждается.

Я с трудом выносила его, зато намного лучше ладила теперь с Пием, который казался мне с каждым днем все интереснее.

Он действительно много рассказывал мне о дирижаблях. И сетовал на их почти полное исчезновение.

— То, что они дорого стоят, для меня не довод. Авиация, исследования космоса — все это тоже стоит дико дорого. На самом деле их забросили потому, что они огромные и это создает массу сложностей, главным образом на земле. Вы представляете себе размеры ангара для цеппелина? Ведь это должно быть что-то поразительное. Хотелось бы увидеть такую громадину в ангаре.

— Это вроде бы возможно.

— Я узнавал. Дирижабли служат теперь исключительно для рекламы, и нужно обращаться в агентства по коммуникациям. По-моему, это мрак.

— Они легко воспламеняются, да?

— Да. Это еще одна проблема аэростатов, у которых проблем действительно много: непрочные, дорогие, громоздкие. Но они такие красивые, эти летучие киты, бесшумные и грациозные. В кои-то веки человек изобрел что-то поэтичное!

— Ваше пристрастие к ним связано с интересом к оружию?

— Не вполне. Военное применение цеппелинов обернулось провалом. Такой деликатный летательный аппарат мог использоваться только в мирное время. Но то, что его сослали к рекламщикам, меня огорчает. Я мечтал бы создать агентство дирижаблей. В идеале я бы управлял ими сам. У меня бы их арендовали для путешествий.

— Почему бы нет?

— Отец сказал мне, что это невозможно. Похоже, для современных людей невыносима мысль, что у них над головой болтается водородная бомба [Оболочка классического дирижабля наполняется газом, который легче воздуха; в прошлом чаще всего использовался водород.]. Хочется знать почему, особенно если посмотреть, какими они пользуются опасными штуками, хотя в них даже нет ничего красивого! Отец говорит, что я не имею ни малейшего представления о реальности.

— А вы как считаете?

— Хорошо бы сначала понять, что такое реальность для моего отца.

И у того и у другого с реальностью было очевидно плохо, чего я ему говорить не стала.

Этот недостаток у Грегуара Руссера представлялся мне, однако, более серьезным, поскольку, зарабатывая несметную кучу денег, он полагал, что близок к реальности.

Однажды дверь мне открыла шикарная женщина лет сорока.

— Наконец-то мы встретились! — воскликнула она. — Мой сын так много о вас рассказывал.

— Добрый день, мадам, — ответила я, не рискнув добавить, что ее сын не рассказывал мне о ней ни разу.

Она сообщила, что Пий придет с минуты на минуту. Я украдкой посматривала на нее, надеясь, что мое любопытство не слишком заметно. Она же безо всякого стеснения уставилась на меня в упор, разглядывая мою персону в мельчайших деталях.

— Мне очень нравится ваша юбка. Можно потрогать?

Не дожидаясь ответа, она села рядом со мной на диван и пощупала ткань моей юбки.

— Очень оригинальная модель. Разумеется, чтобы такое носить, нужно быть изящной. Сколько вы весите?

Посыпались нескончаемые вопросы. Мучаясь от неловкости, я отвечала на них, пока не сообразила, что лучший способ обороны — нападение.

— А чем вы занимаетесь, мадам?

Она восторженно улыбнулась и изобразила внутреннюю борьбу со скромностью, прежде чем признаться:

— Я коллекционерка.

Она сделала паузу, уверенная в том, что с моей стороны прозвучит следующий вопрос. Он и прозвучал:

— Что вы коллекционируете?

Кароль Руссер побежала за своим ноутбуком и, набрав несколько паролей, показала мне фотографию соусника.

— Вы коллекционируете соусники?

— Нет, что вы, какая вы шутница! Я коллекционирую предметы из фарфора. Этот соусник — мое последнее приобретение. Он принадлежал королю Баварии Людвигу Второму.

Я сочла, что соусник — наименее увлекательный способ познакомиться с правлением Людвига Второго Баварского, но сказала нечто любезное типа “Потрясающе!”.

— Правда же?

Неутомимая мать моего ученика принялась показывать мне фотографии внушительного количества чашек, блюдец, тарелок, кувшинов, компотниц, которые покупала у знатнейших семейств. Первые четверть часа я думала, что умру со скуки. Вторую четверть часа я об этом мечтала.

— А где вы храните все эти восхитительные вещи?

— В каком смысле?

— Такая коллекция наверняка занимает много места и требует специальных мер безопасности.

Мадам Руссер озадаченно похлопала глазами, потом жестом отмела изреченную мной чепуху:

— Эти соображения меня не касаются.

— Несомненно, у вас есть помощник, который берет это на себя.

— Не пойму, о чем вы, — сказала она не без раздражения.

И вдруг до меня дошло:

— Вы никогда не держали в руках ни один из этих предметов! Вы купили их в интернете, и они по-прежнему там.

Это “там”, означавшее некое весьма неопределенное местоположение, и было камнем преткновения.

— Разумеется, — ответила она, досадуя, что я могла хоть на миг подумать иначе.

— Вы полагаете, что все современные коллекционеры поступают так же?

Она удрученно посмотрела на меня, как бы недоумевая, с чего я интересуюсь такими глупостями, и вздохнула: