В другом посвящении, написанном на титульном листе книги переводов Давида Фришмана, в издании которой принимал участие дядя Иосеф, он со своими пожеланиями обращается ко мне как к третьему лицу:

Да преуспеет он на жизненном пути.

Наукой ему будут слова великих,

переведенных в сей книге:

следует идти путем, которым ведет совесть,

а не человеческое стадо —

не то большинство, что властвует в данный час.

От любящего

дяди Иосефа

Иерусалим, Тальпиот

5713 год от сотворения мира

33 день от первого снопа

Когда мне было лет пятнадцать, я решил оставить дом и жить в кибуце. Я надеялся превратиться в загорелого крепкого тракториста, социалиста-первопроходца, избавившегося от комплексов, свободного от библиотек, от всякой учености, всяких там примечаний, заметок на полях и прочих премудростей. А вот дядя Иосеф не верил в социализм (в его писаниях он назывался “социалисмус”), не любил кибуцы и все им подобное. Он надеялся, что убедит меня отказаться от моих намерений, и пригласил к себе в библиотеку для беседы с глазу на глаз, но не в субботу, как обычно, а в один из дней недели. Я готовился к этой беседе со всей тщательностью и серьезностью, подобрал огромное количество веских доводов в свою пользу — я намеревался геройски отстаивать свои убеждения, напомнить дяде, что идти надо “тем путем, которым ведет совесть, а не человеческое стадо”. Но из дома дяди Иосефа меня известили в последнюю минуту, что, к его великому сожалению, вдруг возникло какое-то срочное, безотлагательное дело, а посему он не может со мной встретиться, однако в ближайшее время он пригласит меня для беседы и прочее, и прочее, и прочее…

Так я начал свою жизнь первопроходца в кибуце Хулда без напутственного слова дяди Иосефа, но и без острого противостояния, где себе я отводил роль то ли Давида, вышедшего на бой с Голиафом, то ли маленького мальчика из сказки Андерсена “Новое платье короля”.

* * *

Обычно, вежливо попросив разрешения выйти из-за стола, на котором были и оладьи, и селедка, и ликер, и пирог-сметанник, и чай с вареньем, а во главе стола восседал дядя Иосеф, я полностью предавался своим восторженным странствиям по лабиринту дома, по закоулкам сада — сада, где вились и разбегались тропки моего детства. И все же мне запомнились некоторые из монологов дяди Иосефа. Он любил “отплывать” в Одессу и Варшаву, вспоминать о Гейдельберге, красивейшем из городов, о величественных горах Швейцарии, о журнале “Ха-Шилоах”, о своих противниках, о своем первом посещении Эрец-Исраэль в 1912 году, о том, как на корабле “Руслан”, вышедшем из Одессы в 1917 году, он окончательно прибыл на эту землю, о преступлениях большевизма, опасностях нигилизма, истоках фашизма… Он рассуждал о философах Греции, о великих еврейских поэтах, живших в Испании, об основании Еврейского университета в Иерусалиме, о кознях “огречившихся” (так, проводя историческую аналогию, называл он порой ненавистных ему профессора Магнеса, президента Еврейского университета, и других профессоров, выходцев из Германии, создавших группу “Брит шалом”, готовых ради примирения с арабами отказаться от идеи Еврейского государства), о том, как много еще заблуждающихся, обманутых фата-морганой социализма всякого вида и толка. А бывало, поднимал он якоря и отплывал в далекое плавание по морю иврита, полному чудес, говорил о поразительном возрождении этого древнего языка, об опасности порчи и засорения его, о вырожденцах-фанатиках, не способных произнести ни одной ивритской фразы, не сделав в ней семь ошибок, о наглости тех, кто ратует за идиш и требует своего права присутствовать здесь, у нас, в Эрец-Исраэль, и это после того, как они приложили столько усилий, чтобы опорочить эту землю и выкорчевать память о ней из сердца нашего народа. Однажды он поделился со слушателями идеей о срочной необходимости заселения еврейскими земледельцами просторов Заиорданья, в другой раз начал вслух размышлять о шансах убедить всех арабов, проживающих в Эрец-Исраэль (разумеется, без применения насилия, но соблазнив их щедрой компенсацией), по доброй воле подняться и перебраться в долину Арам-Нахараим, богатую, плодородную, но полупустынную.

* * *

Толкуя о разных проблемах, дядя Иосеф почти всегда рисовал битву двух противоборствующих сторон: сыны Света сражались с сынами Тьмы. Он утверждал, что был одним из первых, если не самым первым, кто четко отделил Свет от Тьмы, заклеймил позором тех, кто того заслуживал, и объявил праведную войну, в то время как лучшие из друзей нашептывали ему на ухо, что не следует подвергать опасности свое доброе имя и положение. Но он никого не слушал, он поднялся навстречу буре, он находился там, где поставила его собственная совесть, в соответствии с принципом “здесь стою и не могу иначе”. Ненавистники обливали его грязью, вредили ему всеми способами, праведными и неправедными, он испил горькую чашу яда, бед и невзгод, но в конце концов правда восторжествовала. Как известно, время все расставляет по своим местам, и в итоге вновь и вновь оказывается, что те, кто в меньшинстве, — они-то и есть праведники, и не всегда стоит идти за большинством, ведь совесть и гору одолеет.

— Вот здесь с нами ребенок, единственный сын Фани и Иехуды Арье, столь дорогих мне, маленький Амос, мальчик умный и благородный, нет ему равных, хоть порой он и слишком уж шумный и за ним числятся всякие шалости… Ведь мальчик назван так в честь Амоса из Текоа, “надрезающего плоды сикомор”, как сказано о нем в Священном Писании, пророка Амоса, на которого снизошел высший дух, и выступил он с гневными обличениями против всех вельмож Самарии. Говоря языком Бялика, “не сбежит человек, мне подобный…” В этом его стихотворении, кроме мужества и морального превосходства, есть еще и тонкая ирония, некий крестьянско-народный выпад против сильных мира сего, против властей предержащих. И, между прочим, “надрезать плоды сикомор” — это значит “проводить по ним ножом”, чтобы ускорить их созревание, и, думаю, не будет с моей стороны преувеличением, если скажу вам, что в свое время я лично немного помог Элиэзеру Бен-Иехуде связать это единственное в своем роде слово, звучащее на иврите как болес (надрезать), со словом балус, что означает “нечистый”. И понапрасну тяжко трудились мудрецы Кройс, Когут и Леви, ища здесь иранский или греческий корень, их толкования — натяжка, чтобы не сказать, что они искусственны во всем. Но как мы вдруг пришли к Кройсу и Когуту? Разве мы говорили не об Элиэзере Бен-Иехуде? Он пришел ко мне однажды субботним утром и сказал: “Послушайте, Клаузнер, ведь мы оба знаем, что секрет жизнеспособности языков заключается в том, что они вбирают в себя из других языков и усваивают слова и понятия — почти все, что попадается под руку, переваривают их целиком, со всеми потрохами, мнут и гнут их по своей собственной логике, в соответствии с собственной морфологией. А узколобые пуристы всех мастей, по глупости своей, грудью встают на защиту нашего языка, стремясь не допустить проникновения в него чужеземных слов. При этом они не улавливают и не помнят о том, что наш язык с самого начала насыщен словами, пришедшими из полудюжины других языков, и мы сами не подозреваем, что слова эти когда-то были усвоены ивритом. Подобный процесс жизненно важен для любого языка, а уж для возрождающегося иврита — тем более”. И я ответил Элиэзеру Бен-Иехуде: “Как раз подобные процессы содействуют обогащению основ морфологии, синтаксиса, фразеологии — короче, они служат духу языка, его geist, его esprit, самой глубинной его сущности, той, что вечна и неизменна”.

Я уже писал об этом десятилетия назад в своих тетрадях “Язык иврит — живой язык”. Эти свои тетради, переработав их, я вновь опубликовал здесь, в Эрец-Исраэль, и уже слышал от целого ряда людей, чье мнение для меня весьма важно, что эта публикация открыла им глаза, настроив их “языковые часы” на более точное время. Это я удостоился услышать от самого Зеэва Жаботинского, а также из уст некоторых мудрых ученых Германии, эрудитов, знатоков сокровищ древнего иврита, — еще до того, как фашизм и национал-социализм сделали для меня абсолютно невозможными какие-либо контакты со всем тем, чего коснулась хотя бы тень “немецкого духа”. А ведь — к моему сожалению и нашему стыду, — совсем не так повели себя некоторые из моих коллег, идейные вдохновители общества “Брит шалом”, создавшие в нашем Еврейском университете атмосферу немецко-пацифистскую, атмосферу космополитическую и антинациональную. А нынче они прямо с ног сбиваются, все силы прилагают, дабы выдать Германии полное отпущение грехов за горсть немецких марок или за тевтонские коврижки. Даже сосед наш, писатель, что живет на нашей улице, даже он примкнул к этим миротворцам, и вполне вероятно, что сделал он это потому, что, будучи человеком прозорливым, хитроумно рассчитывает, что его присоединение к секте “Брит шалом” принесет ему международное признание, увеличит его популярность.

Но как это вообще мы сбились с пути и пришли к Германии, к Буберу, к Магнесу, к Агнону? Разве не вели мы разговор о пророке Амосе, которому я собираюсь посвятить статью, и статья эта перевернет с ног на голову немало затертых, чтобы не сказать насквозь фальшивых, клише, начало которым было положено некоторыми мудрецами Израиля, которым так и не хватило разума, чтобы увидеть в израильских пророках то, что надлежало…