Ника взяла мои практически мёртвые, онемевшие ноги и поставила их на лавку, сделав всё, как я сказал.

— Что-то ещё? — спросила она, готовая прийти на помощь.

— Нет, дальше я сам, — ответил я.

Теперь мне оставалось только перекинуть свой корпус на скамейку. Я схватился за спинку и начал подтягиваться вверх, будучи полностью уверен в своей победе. Но, похоже, моих сил не хватило, и я осознал, что начинаю терять равновесие. Вдруг я почувствовал, как что-то, словно змея, обвило моё тело и начало тянуть вверх. Перед собой я увидел Нику, крепко держащую меня за руки. Наши глаза встретились, от чего мне стало до жути неловко, и я отвёл взгляд. Её шарф сделал петлю вокруг моего живота, приподнял и бережно опустил меня. Я не помню, как именно это произошло, но я, наконец, сидел на этой чёртовой лавке, облокотившись на неё и тяжело дыша.

— Спасибо, — еле выговорил я, посмотрев на девушку, сидевшую рядом.

Мне было очень стыдно. Я был таким слабым и неуклюжим. Я так глупо выглядел. Я был настолько беспомощным, что Нике и её шарфу пришлось вытаскивать меня из беды. Я не знал, как оправдать перед ней свою оплошность. Мне просто хотелось провалиться под землю, исчезнуть, как мои одноклассники, лишь бы больше не находиться здесь. Я отвернул голову от девочки и старался не смотреть в её сторону. Похоже, Ника хотела что-то сказать, но промолчала, увидев, что я пытаюсь отстраниться. Я долго смотрел в пустоту, представляя комичность сложившейся ситуации. Я подумал о том, что было бы, если бы здесь стояли мои знакомые. Да они бы просто подняли меня на смех. Так плохо мне не было давно. Я слышал, что она говорила что-то своему шарфу, но не вникал в слова.

Спустя минут десять я всё-таки собрался с силами и развернулся к ней.

— Прости, — выдавил я.

— За что? — с удивлением спросила она, явно не ожидая такого исхода.

— Не притворяйся. Ты знаешь, за что, — ответил я, — за то, как обращался с тобой в прошлый раз, за то, что накричал, за то, что говорил. Прости. Я не хотел, — твердил я, через боль произнося каждое слово. Я редко прошу прощения, поэтому это даётся мне особенно тяжело.

— Ничего, я не обижаюсь, — произнесла она, посмотрев мне в лицо.

— Нет, это неправда. Прости меня. Прости за то, что было сегодня. За мою убогость, мою беспомощность. Прости, что тебе приходится нянчиться со мной.

— Всё нормально. За это вообще не извиняйся. Ты не такой, как говоришь. Мы с Эдвардом лишь хотели помочь.

— Спасибо… Спасибо тебе, твоему шарфу. Просто спасибо, — повторил я ещё раз.

— Не за что, — Ника улыбнулась.

Потом мы опять замолкли. У нас не было общих тем для разговора. Мы ни в коем разе не были друзьями. Мы были незнакомцами, а в каком-то роде даже врагами. Поэтому мы просто рассматривали ночное небо, делая вид, что нам очень интересно. Хотя кто знает, может ей оно действительно нравилось. Оторвав взор от звёзд, я заметил, что на Нике вовсе не было обуви. Всё это время она проходила босиком и, похоже, это не вызывало у неё кого-либо дискомфорта.

— Почему на тебе нет туфель? — поинтересовался я.

— Никогда не любила их. Они тесные, — ответила она, пожав плечами.

— Но тебе разве не больно?

— Больно? Что такое больно?

В любой другой день после этих слов, я бы взорвался от гнева. Всё это звучало и выглядело как один огромный, хорошо спланированный розыгрыш. Ника будто специально задавала глупые детские вопросы, чтобы вывести меня из себя. В любой другой день я бы потерял контроль, но в этот раз сдержался. Я совершил уже слишком много ошибок и попросил прощения уже слишком много раз.

— Ты всё ещё хочешь знать, что это такое? — спросил я спустя какое-то время.

— Да, мне интересно.

Она будто испытывает меня, смотрит, насколько меня хватит. Но если это действительно испытание, я не должен его завалить.

— Это такое ощущение, будто в тебя впиваются ножи, разрезающие твою плоть на части, будто в тебя выпустили сотни стрел одновременно, будто тебя опалило пламенем костра… — я мог бы продолжать называть характеристики этого слова бесконечно. Ведь я, как никто другой знал, что оно поистине означает.

— Странно, не припомню такого, — равнодушно сказала она, вновь отвернувшись.

— Неужели ты никогда не чувствовала боли? — в недоумении спросил я.

— Нет, — ответила она, посмотрев на меня с невинным видом.

Я заткнулся, обдумывая всё то, что она сказала. Может ли человек не чувствовать боль? Нет. Боль — это сам человек, без неё он не может существовать. Ника не может быть призраком, потому что их не бывает. Мои подозрения с каждой минутой всё больше подтверждались. Она безумна и об этом говорило буквально всё: начиная от прикида, заканчивая её речами и действиями. Или же всё может быть намного проще. Она просто плод моего воображения.

— Но как это возможно? Ты не можешь не чувствовать боль. Это чувствуют все. Даже если бы человек шёл босиком по улицам, то он бы стёр ноги в кровь. А твои полностью чисты. Я не вижу никаких кровавых следов и отметин. Кто ты? Может, ты не человек? Инопланетянка? Монстр? Вампир? Кто? Ответь мне, — говорил я, смотря на девушку. Ника глядела мне в глаза и качала головой, будто прося меня прекратить. Её взор буквально молил меня замолчать, но я уже не мог.

— Реальна ли ты вообще? — продолжал я, уже не в силах остановиться. — Потому что мне кажется, что всё это просто мой сон. Ты первый человек, который хочет быть рядом, у которого не вызывает рвотный рефлекс моё присутствие. Хотя может и вызывает, но ты просто умело подавляешь его. Может, у тебя есть какая-то миссия в отношении меня? Я не знаю.

— Нет, нет… — шептала она. — У меня нет миссии. Не говори ничего, пожалуйста. Ничего.

— Скажи, что это правда. Прошу. Мне нужна правда. Я не в силах поверить в обратное. Я знаю, что ты нереальна.

Я поднимаю голову и вижу повисшую над собой учительницу истории, которая с грозным и осуждающим выражением лица смотрит на меня. Со всех сторон до моих ушей стали доноситься едкие смешки и замечания. Оглядевшись по сторонам, я увидел полный класс смеющихся и тыкающих в меня пальцами детей.

Глава 6 «Врунишка»

Я просто моргнул и задремал. Не знаю, как это вышло. Зато знаю то, что случилось потом. Разъярённая училка орала на меня весь оставшийся урок, после чего отвела к директору. Им плевать, что ребята на год старше меня подрались в коридоре, после чего один из них чуть не упал в обморок. Им всё равно, что некоторые девочки ходят в школу практически голыми. Их не интересует, что мой одноклассник-торчок опять нанюхался вчера. Они обращают внимание лишь на инвалида, от усталости и скуки заснувшего на уроке. Но я заснул не по своей вине. Я не хотел этого делать. Хотел, но несознательно. Разве можно ругать за то, что я не мог контролировать?

Они позвонили моим родителям. Они достали даже моего отца, находившегося на работе, чтобы рассказать, какой их ребёнок плохой. Не знаю, на что они рассчитывали в этот момент, потому что мне было всё равно. Никто не сможет ничего сделать. Никто не сможет наказать меня сильнее, чем это сделала судьба. Может, это и кажется избитой фразой, но что поделать, если это правда.

Единственное, чего я все ещё боялся — это быть осмеянным. А сегодня это происходило многократно: на уроках, в коридоре и даже по дороге домой. Мне было не страшно возвращаться туда. Вину я могу чувствовать лишь перед родителями, но в этот раз не было и её. Я знал, что прав. Меня было не за что отчитывать.

Я въехал в гостиную, где сидела моя мама. Она молчала и смотрела на меня взглядом, от которого моё сердце разрывалось на части. Я почти никогда не плакал, но каждый раз, видя её расстроенную, и особенно по моей вине, я становлюсь соплей, готовой разрыдаться в любую секунду. Но я вновь сдержался, высоко поднял голову и втянул воздух носом. Я проехал мимо, не глядя ей в глаза. Я закрыл дверь в свою комнату на замок и застыл на месте. Я ещё долго сидел так, не двигаясь и практически не моргая. Прямо передо мной стояло большое зеркало, через которое я мог наблюдать за собой. Обычно я пытаюсь обойти его стороной. Ненавижу своё убогое отражение, которое заставляет меня страдать. Глядясь в него, я вижу лишь урода, у которого нет шансов прожить достойную жизнь. Да и зачем нужно зеркало в мальчишеской комнате? Не знаю, почему-то моя мать запрещает выкинуть его. Почему я только до сих пор не разбил его в очередном порыве злости? Придя в себя, я вытащил из своего шкафа покрывало и завесил им зеркало. Теперь перед собой я видел только тёмно-синюю пелену, которая перекрывала столь ненавистное мне изображение. Так лучше. Теперь мне не придётся видеть себя каждую минуту и думать о своём убожестве так часто.

Я не хотел ничего делать. Мои руки опускались сами собой. Я всё сильнее чувствовал бессмысленность своего существования. Я живу лишь для того, чтобы делать уроки, делаю уроки лишь для того, чтобы после найти работу. Найти работу, чтобы не стать бомжом. Всё это слишком бессмысленно. Страдать сейчас, чтобы не страдать потом. Глупое устройство. Особенно если учесть, что того прекрасного «потом» никогда не наступит.