— Да! Хорошо, конечно!

Хуанита бросилась в кухню. Но перед тем, как скрыться за дверью кухни, проходя мимо Юлии, быстро сжала ее руки во влажных и мягких, совершенно как у отца, ладонях.

— Как мы рады вас видеть, сеньорита Юлия… как рады, — бормотал Мигель, выпучивая и без того выпуклые круглые глаза за толстыми стеклами очков в роговой оправе.

— И я… я тоже… очень…

— Мы часто вспоминаем вас, сеньорита, — тихо сообщил Хуан, которому даже врожденная вежливость не мешала смотреть на нее не отрываясь. — Знаете, почти каждый день с тех самых пор, как…

— Да-да, и я, я тоже вас вспоминала…

Боже… какие же они родные! Это даже странно, обычно такая радость бывает, когда вернешься домой из очень долгой и утомительной поездки, а у нее — все наоборот. В чужой стране, у посторонних, в принципе, людей… но они такие родные и милые, и с этим уж ничего не поделаешь. Да и не нужно, и еще… АНТОНИО ЖИВ!

— Но как ты…

Несколько придя в себя после жасминового чая Хуаниты, Юлия устремила на Антонио изумленный

взгляд.

— …как ты остался жив? Я ведь своими глазами видела, как ты… как…

Антонио нахмурился. Махнул рукой, раздраженно отвернувшись.

— Не надо об этом, — попросил он, — потом это… А что с тобой? Почему ты здесь?

— Я здесь потому… — она запнулась, не представляя, с чего начать свой рассказ, и сомневаясь, нужно ли его начинать, — потому…

И вдруг вскинула на Антонио глаза. Она даже забыла на миг об ужасных обстоятельствах, приведших ее сюда.

— Ты так хорошо говоришь по-русски?! Даже почти без акцента… С каких это пор, интересно, а?

— С некоторых… кх-м… — со странной ухмылкой ответил Антонио и тут же повторил вопрос. — Так почему ты здесь?

Радость Юлии погасла так же быстро, как и загорелась.

Она вспомнила все, и тяжесть, навалившаяся ей на плечи, сделалась еще тяжелее и невыносимее от сознания того, что она собирается часть ее перекинуть на плечи этих ни в чем не повинных людей. Она подняла глаза, понимая, что когда-нибудь ведь придется все-таки это сказать.

Взгляд упал на одну из парадоксальных картин Хуаниты. Ту, где фиолетово-черный монстр держит на руках тонкое, невесомое существо, некоего полупрозрачного светящегося эльфа. Как?! Откуда эта несчастная помешанная девочка могла знать тогда обо всем? Юлию посетило отчаянное желание прямо сейчас, здесь всучить Хуаните в руки кисти и бумагу. Быть может, она уже знает, чем все это закончится?!

Но Хуанита, явно находясь в эйфории от перевозбуждения, только глядела на нее выпуклыми глазами, такими же точно, как у отца, и глупо улыбалась. Губы Юлии растянулись в горькой усмешке.

Взгляд снова магнитом притянуло к картине, где два существа, такие разные, такие несовместимые, как свет и тьма, как добро и зло, так явно и совершенно любили друг друга. Тяжесть воспоминаний отдалась знакомой болью в спине.

— Мне нужна помощь.

Выговорила она наконец, после того как долгая звенящая южными цикадами пауза заполнила стены теплой комнаты холодом тревоги.

— Да. Мне очень нужна помощь, и я не знаю, к кому обратиться, кроме вас.

…Потом они, конечно, сидели все вместе за круглым столом, покрытым все той же брусничной скатертью.

И конечно, Юлию угощали ее любимыми блюдами, которые странно было видеть в таком изобилии именно здесь. Она ела и хамон, и мидии, и хрустящий хлеб, и еще что-то такое, не чувствуя вкуса пищи. Впрочем, его особенно никто не чувствовал в этой странной компании.

Все они галдели, как и подобает шумным испанцам, оживленно жестикулируя, пока она рассказывала, что в Москве у нее большие проблемы. И что она приехала сюда надолго. И если честно — опасность угрожает ее жизни.

После потрясенной паузы, нужно отдать должное такту этих странных людей, все стали деловито предлагать варианты.

О! Вы можете остаться здесь, у нас, конечно же, сеньорита Юлия, остаться у нас… — гостеприимно гудел синьор Мигель. — И комната Моники… моей милой Моники… если вам, конечно, не… — он смущенно замолчал.

— Она не может здесь остаться без вида на жительство, папа, — Хуан, единственный здравомыслящий человек в этой семье, внес свою лепту в попытку решить вопрос.

— Как нелегал! — азартно воскликнул синьор Мигель! Пусть остается как нелегал — здесь полно нелегалов из России, о! Их столько!!

— И с каждым годом их становится все больше и больше, — печально и обреченно вставил Хуан.

— А можно еще…

Они продолжали предлагать варианты, один наивнее и бредовее другого. Все это время Антонио молчал, не сводя внимательных, пытливых с то и дело меняющейся в лице Юлии. Она то розовела, то бледнела, то вновь покрывалась румянцем. И во многом именно благодаря этим взглядам.

— Спасибо вам… Я не могу вас так обременять, — пробормотала наконец она. — Не могу, не имею права, я понимаю, но… — она обвела затравленным взглядом стены уютной гостиной, — у меня правда нет другого выхода. Правда.

Она замолчала, виновато опустив плечи.

— Есть.

Это произнес Антонио, вставая из-за стола и решительно ставя на стол пустой бокал.

Взгляды обратились на него. И они были такими, будто уже все, кроме Юлии, знали, что это за выход.

…Она, конечно, была в шоке. Еще бы! Еще в каком! После бегства из квартиры Вячеслава, после перелета, после разочарования, пережитого перед дверями «новой» Трамонтаны. А уж после воскресения Антонио — это и вовсе немудрено.

И находилась в шоке все то время, пока он, решительно взяв ее за руку и вытащив из-за стола, простился с хозяевами. Те, кстати, не возразили ему ни словом, ни жестом. А потом Антонио увел Юлию на темные, благоухающие сигарами и цветами улицы Тоссы де Мар. Она была в шоке и дальше. Когда тот самый Антонио, которому еще не так давно не хватало денег на лишнюю дозу, открыл перед ней дверь отличнейшего авто. И повез по серпантину, вызывающему тошноту, в сторону Барселоны.

— Но я живу в «Дон Жуане», — попробовала возразить Юлия.

— Ты живешь у меня, — твердо сказал Антонио. — И не спорь.

— Я не спорю… — ошеломленно согласилась она, — только вот…

— Что — только?

— …где ты сам-то живешь?

Он, кажется, хотел сказать что-то другое. Но сдержался и, коротко ответив «увидишь», сосредоточился на дороге.

Его пальцы, длинные, смуглые, сильные, крепко держат руль.

Мимо мелькают знакомые очертания пригородов и огни придорожных кафе. В приоткрытое окно ароматный ночной воздух врывается наглым сорванцом и ласково треплет ей волосы… Естественно, что, отдавшись чувству безопасности, организм сказал «все!». Странно было бы по-другому. Прикрыв на мгновение воспаленные уставшие глаза, Юлия крепко уснула.

— Спи, мой ангел… — услышала она уже на грани реальности и грез смягченный нежной хрипотцой голос. — Спи и уже ничего не бойся.

Глава 9. Влюбленный вампир

«…Буса Белояра и 70 иных князей распяли в ночь с четверга на пятницу 20/21 марта 368 года. Затмение продолжалось с полночи до трех часов 21 марта. И это были первые часы Нового Дня Сварога.

Сняли с крестов тела Буса и иных князей в пятницу. Потом их повезли на родину. По кавказскому преданию, на родину тело Буса и иных князей привезли восемь пар волов. Жена Буса повелела насыпать над их могилой курган на берегу реки Этоко (приток Подкумка) и воздвигла на кургане памятник, сделанный греческими мастерами (“хотя памятник ниже его, но сходство с ним уязвило мое сердце…” — пела она, согласно легенде). Она же, дабы увековечить память Буса, повелела переименовать реку Альтуд в Баксан (реку Буса)…»…

Больше полугода прошло с того момента, как он снова увидел Юлию. И жизнь, то есть то, что они со Стефанией называли жизнью, вновь обрела смысл, надежду и… цель.

В Каталонию, в пригород Барселоны, в одинокий дом на холме снова пришла весна.

…Антонио почти засыпает. Бриз ласково трепет его по щекам. Разглядывая на просвет солнца красно-желтые, дрожащие пятна своих век, он, не открывая глаз, знает, что Стефания, расположившись невдалеке на таком же валуне, полулежит, глядя на блестящие, сине-зеленые волны.

Откуда-то снизу, не давая окончательно отключиться, раздаются негромкие, непрерывно-ритмичные звуки. Это Юлия, лежа на животе, увлеченно колет плоским камушком молодые миндальные орехи. Целый пакет, плотно набитый ими, лежит с одной стороны от нее, ожидая своей участи, а с другой зеленеет и уверенно увеличивается внушительная кучка бархатно-оливковых скорлупок. Юлия действует почти как автомат, четкими, отлаженными движениями: укладывает на плоскую поверхность очередной орех, затем наносит несильный точный удар, сопровождаемый приятным хрустящим звуком расколовшейся скорлупы, и вот уже нетерпеливые пальцы проворно достают белоснежную сердцевину, скорлупа летит в сторону, орех — за щеку, а на «плаху» уже возложена следующая «жертва».

Он посмотрел сверху вниз, увидел, как разлетаются от ветра блестящие пряди волос, разбавленных серебром седой пряди, обнажая время от времени трогательно-розовую кожу головы. А ведь раньше волосы у нее были… Белые. Да — в памяти неустойчиво мерцает теплым, душистым облаком что-то растрепанно-трогательное, похожее на перышки встрепанного ангела.

Юлия повернулась, посмотрела на него, сощурив глаза от солнца.

— Хочешь? — спросила она с полным ртом орехов и, не дожидаясь ответа, протянула через минуту горстку ровных, продолговатых ядрышек. Она улыбалась.

— Спасибо.

Он свесил руку, принимая угощение, и с удовольствием ощутил во рту их упругую молочную сладость. Стоило почувствовать вкус еды, как он обнаружил, что снова хочет есть.

«Просто поразительно, насколько быстро нагуливается аппетит, когда она рядом со мной!»

Он приподнялся на камне. От движения стало жарко. Почувствовав, как над губами медленно выступает испарина, он поспешно провел по лицу ладонью, прогоняя сон.

Небольшие волны, поднимаясь светло-зеленой зеркальной стеной, рассыпались горько-соленой пеной, брызгая на прибрежные камни. От этих брызг сонные, не хуже них разомлевшие, матово-бурые крабы, ежевечерне выползающие погреться на последних лучах, так стремительно скатываются со скользкого валуна, что кажется — это пьяный гуляка, куражась, вдруг сдернул со стола скатерть. И все же их квадратные спинки успевают стать глянцево-коричневыми от тяжелых капель.

Освещенная ярким солнцем, вода казалась теплой.

— Ух, жарища! — подтвердила его мысли Юлия. — Кто пойдет купаться?

— Купаться?

— Ага… А что? — Она отряхнула ладошки от прилипших кусочков скорлупы.

— Что, сейчас? В конце мая?

— Ну да… Жарко же…

— Да, но вода, наверное, холодная? — разумно предположил Антонио.

— Конечно холодная, а как же? — засмеялась она.

И на полном серьезе стала раздеваться.

Сегодня она была одета не как обычно. Обтрепанные джинсы уступили место широкой и длинной, вызывающе-пестрой почти цыганской юбке в мелкий цветочек. Ее дополняет такой широкий, такой массивный, такой нарочито-грубый этнический браслет, что на тонком запястье Юлии он неизбежно вызывает ассоциации с кандалами, которыми сковывали на этом пляже прекрасных, непокорных невольниц перед отправкой в гаремы султанов.

Увидев ее сегодня утром в таком виде, Антонио убедился, что она принадлежит к той породе счастливых женщин, которым не нужно тратить последние деньги на фирменные шмотки — любая рыночная тряпка по непонятным причинам смотрится на них не хуже, чем последний всхлип парижских «бутиков».

— Ну? Кто со мной?

Она была уже в купальнике — оказывается, заранее приготовилась! И уже доставала из холщовой сумки толстое махровое полотенце.

Антонио порадовался беспощадности солнца, до слез слепящего глаза. Ведь за этими слезами он надеялся скрыть слишком заинтересованный, если не сказать жадный взгляд, который не мог и не хотел отвести от открывшегося зрелища. А оно, признаться, его ошарашило.

Он, конечно, помнил о том, насколько хороша ее фигура — красоту ведь не скроешь, тем более джинсовыми шортиками и одетой на голое тело футболкой. Но то, что он увидел…

Судите сами. Когда-то давным-давно, первый раз прочитав «Властелина колец», он был очарован толкиеновской теорией о происхождении человеческих типов, мол, одни из нас — потомки гномов, другие — хоббитов, третьи — ужасных троллей… Долгое время он развлекался тем, что примерял эту теорию на знакомых и незнакомых, искренне радуясь нередким точнейшим совпадениям.

Так вот, если отталкиваться от этого, то Юлия была явной дочерью эльфов — тонкое, изящное существо, в котором немного удлиненным было все, от гладких голеней до золотистых предплечий. Свежая, покрытая легким южным загаром кожа мерцала теплом старинного золота. При этом оттенок кожи подчеркивался купальником цвета неспелого лимона, а изящество форм — неожиданно графичной, черной, почти мужской татуировкой, широко раскинувшейся у нее на лопатке рваным крылом не то демона, не то ангела…

А потом, как всегда, был вечер. И он, как всегда, не смог не пойти к ней.

— Как хорошо… Как же мне здесь хорошо! Даже странно…

Шепот Юлии сливался с тихим шелестом платанов, отделивших уютной ширмой дом на холме от ленты шоссе внизу. Холодный свет луны, проникающий в комнату, и теплые отблески камина на полу еще усиливали чувство покоя и умиротворения, которые всегда царят в помещении, где сладко сопит уснувший младенец.

— После всего… после того, что было здесь когда-то со мной… удивительно. Но я чувствую себя так, словно вернулась домой, — закончила она и благодарно улыбнулась человеку, стоящему рядом с ней у приоткрытого окна.

— Ты дома! — порывисто прошептал в ответ Антонио.

В глазах цвета кофе ярче замерцали рыжие искорки — отражения огня и что-то еще, гораздо более горячее. Юлия отрицательно помотала головой, и седая прядка снова упала ей на лицо.

— Я как дома, — уточнила она.

Антонио подался вперед, приблизившись почти вплотную, и она не почувствовала его запаха.

— Оставайся со мной!

Он взял ее руку в свои — они не были ни холодными, ни теплыми.

— Оставайся, и это будет твой дом.

Юлия безмолвствовала, и он заговорил быстро и горячо, воодушевленный надеждой, которую подарило ему это молчание.

— Ты ведь уже однажды оставила меня, помнишь? И что? Хорошо тебе было после этого?!

— Нет…

— Вот видишь!

— Тсс!!

Юлия приложила палец к губам и с тревогой оглянулась на кровать, где был едва различим в полумраке маленький кулек пеленок.

— Пожалуйста, тише!

Она умоляюще взглянула на высокого черноволосого красавца. А Антонио превратился в истинного красавца с той поры, как она видела его в последний раз. Тогда она думала, что действительно в последний… Теперь его кожа стала удивительно ровной, и хотя он так и остался смуглым испанцем, лицо его напоминало лицо прекрасной статуи.

— Тише, он ведь только что уснул…

Она инстинктивным останавливающим жестом положила руку на плечо Антонио и погладила его с ласковой небрежностью. Потому что уже знала, как может подействовать на ее спасителя упоминание о маленьком человечке, месяц назад рожденном в этом доме. Она очень надеялась, что сейчас такого не произойдет. Напрасно. Лицо прекрасной статуи приблизилось почти вплотную к ее лицу и ветерок дыхания, не имеющий запаха, взметнул в сторону серебристую прядь.

— Заметь, я даже не спрашиваю, чей это ребенок, хотя он родился в этом доме!

— Антонио, я ведь тебе говорила…

— Да! — нетерпение сделало его голос, обычно смягченный приятной хрипотцой, резким, как порыв весеннего ветра, всколыхнувший занавесь на окне. — Да! Ты говорила и не раз, что не хочешь сообщать мне об этом! Что ж… я согласен.

— Антонио…

— Согласен растить его, как своего сына, согласен не спрашивать больше ни о чем никогда… Согласен даже не знать толком, от какой такой страшной опасности ты прячешься здесь, хотя, знай я об этом, мне было бы значительно легче тебя защитить! Я всего лишь прошу тебя… остаться со мной навсегда.

— Навсегда?

Юлия произнесла это слово без выражения, так, будто пыталась и не могла осознать его смысл.

— Навсегда?!

Внезапно почти крикнула она, отпрянув от испанца. В глазах-хамелеонах, сейчас темных, как ночное море, метались изумление и испуг.

— Это невозможно! — прошептала она и добавила уже более мягко: — И ты это прекрасно знаешь. К сожалению.

— К сожалению… — повторил Антонио, словно влюбленное эхо.

— Ты ведь теперь… — С губ чуть не сорвалось слово «вампир». Юлия осеклась и выговорила очень тихо:

— Бессмертный.

В глазах бессмертного появилось нечто страшное, но очень похожее на простое человеческое отчаяние.

— Да, черт возьми! Я проклят! И я знаю это, не нужно мне так часто напоминать о том, о чем я мечтаю забыть!! Так что же? Я сделался таким не без твоей помощи, а теперь из-за этого ты отказываешься от меня?! Не желаешь, значит, разделить со мной вечность?

Юлия невольно приподняла левую бровь. Ибо в его тоне при этих последних словах появилась абсолютно не свойственная ему ранее язвительность.

— Нет, не из-за этого, пожалуйста, не кричи… Не из-за этого.

— Нет? Интересно.

Он явно ожидал продолжения. Юлия устало вздохнула, досадуя на то, что сейчас ей придется объяснять столь элементарные и неприятные вещи.

— Я уже говорила тебе — мы оба изменились. Мы уже не те двое несчастных оболтусов, встретившиеся в давке «Мерсе» и бросившиеся друг другу в объятия от отчаяния и одиночества… Прости, — сказала она, увидев, как потемнело лицо Антонио от этих слов. — Но не это главное…

— Что же… главное?

Море явно штормило, очередной порыв ветра, более сильный, чем прежде, взметнул занавесь. В свете луны, теперь свободно проникающем в комнату, лицо Антонио стало совсем темным.

— Ты прекрасно знаешь. Я даже при желании не смогу разделить с тобой вечность.

Юлия решительно закрыла окно. Без шума ветра и листвы в спальне воцарилась уютная тишина, нарушаемая или скорее, наоборот, подчеркиваемая потрескиванием дров в камине.

— Если ты укусишь меня… ты умрешь… — она снова попыталась улыбнуться ему.

Это плохо получилось. Тем более что Антонио, отпрянув, как от удара, выкрикнул уже в дверях:

— Отлично! Тогда тебе придется хотя бы убить меня!

Дверь за ним захлопнулась с резким, пугающим звуком. На кровати в глубине комнаты захныкал сын Белояра. Юлия бросилась туда, и все остальное для нее перестало существовать.

…Это был редкий для Каталонии день без солнца, а без него все выглядело по-другому: дома и заборы, деревья и сточные канавы, и каменная кладка стен приняли наконец свои четкие очертания. Не позолоченные солнцем предметы казались какими-то слишком уж реальными. Черные изломы трещин на побелке мазанок, серость асфальта и седая белизна придорожных камней, потертые каменные ступени с забившимися в крупные щели сухими листьями — все это с непривычки бросалось в глаза, как и проржавевшее железо старых кованых калиток и облупившаяся грязно-зеленая ржавчина покатых крыш.

Но в то же время, и именно благодаря отсутствию солнца, естественнее и ярче проступала успокаивающая гармония всего этого вместе. Красота была в соединении несоединимого — древняя массивная тяжесть чугунных решеток на балконах старинных зданий и несерьезная легкость пластиковых столов и стульев в маленьких кафешках под ними.