— Как думаешь, Матти заболела? — забормотал Гектор, тоже вытянув голову из-за угла. — Может, стоит позвать лекаря?

— Ох, Гектор. — Я улыбнулась, умиленная, и тихонько похлопала его по плечу. — Боюсь, любовь — болезнь неизлечимая.

— Какая еще любовь?! — скривился он, резко повысив голос, и я шикнула, боясь, что Матти услышит. Мне не хотелось быть той, кто откроет Гектору глаза на очевидное, поэтому я уклончиво ответила:

— Такая же, какая все время следует за тобой по пятам.

— А?

Гектор обернулся. Его глаза — зеленее, чем Изумрудное море, — испуганно округлились, будто он увидел за собой на лестнице тень дикого медведя, а не девочки с косами и веретеном на пояске. Впрочем, то рвение, с которым Тесея преследовала Гектора, и впрямь наводило жуть, как и ее завидные способности охотника, перенятые от старшего брата. Кралась Тесея бесшумно, легко сливалась с окружением и пряталась так хорошо, что почти никогда не попадалась. Все, что могло ее выдать — смущенное хихиканье, с которым она сразу сбегала, стоило Гектору не вовремя повернуться. Прямо как сейчас.

— Знаешь, Тесея отлично шьет, — прошептала я, пытаясь справиться со смехом. — И хозяйка хорошая, Кочевник говорил. Из нее получится славная жена!

Щеки Гектора налились пунцовым.

— Что ты такое говоришь! Ей всего десять.

— Двенадцать, — поправила я. — Ты всего на четыре года ее старше.

— Вот именно! Целых четыре года! Она еще совсем дитя.

— Зато теперь ты понимаешь, каково мне, — усмехнулась я, и Гектор растерянно заморгал.

— Что? В каком смысле?

Я прикусила себе язык и уж больно хотела извиниться за неуместную шутку — в конце концов, кому как не мне знать, что мы не выбираем, кого любить. Но голос Матти из-за угла спас меня от позора, а Гектора — от уязвленного самолюбия:

— Долго вы там копошиться будете, как блохи? Волки в зимний Эсбат и то тише воют!

Мы оба втянули головы в плечи и покаянно вышли из-за угла.

Оставшись сидеть в алькове, Матти повернулась к нам и многозначительно нахмурилась. Если она услышала, как мы обсуждаем Тесею, то наверняка слышала и то, как мы обсуждали ее саму. Тем не менее вертеть в пальцах сапфировый медальон Маттиола не перестала, да и не сердилась вроде бы. Звенья золотой цепи позвякивали, а сам камень, чья форма напоминала желудь, расписывал альков васильковыми бликами. Только настоящие драконьи драгоценности могли так сиять: даже алмазной песчинке, привезенной из Сердца, было достаточно одного зажженного серного черенка, чтобы озарить светом целый зал.

— Мы не хотели нарушать твой покой, Матти, — сказала я извиняющимся тоном, ступив к ней в альков.

— Какой уж с вами покой, — вздохнула она, подперев ладошкой подбородок с очаровательной ямочкой под нижней губой. — Разве что посмертный.

Маттиола снова повертела в руке медальон, под цвет которого будто специально подбирала платье, и я заметила, что на коленях у нее, оказывается, лежит наполовину исписанный рунами пергамент, а рядом — стопка писем и воронье перо с уже высохшими чернилами.

Так вот почему она прячется здесь! Неужто ведет с кем-то переписку?

— Ну, чего стоите? Присаживайтесь, коль пришли.

Матти пододвинулась, освобождая мне и Гектору место на скамье. Та была длинной и изогнутой, охватывала три-четыре окна в ряд, но половину ее занимала раскинувшаяся юбка Маттиолы и те самые письма, мятые и неаккуратно сложенные. Я не удержалась и развернула одно из них, пока Гектор пытался пристроиться на самом краешке, ничего не задев и не сломав (он рос так быстро, что сам не успевал к этому привыкнуть).

— Ох, боги! Чье это? — ахнула я, пробежав взглядом по строчкам: корявым, размазанным, где руны путались между собой, образуя какие-то бессвязные предложения неправильной длины и формы. — Если бы Солярис писал с таким количеством ошибок, я бы от него отреклась!

Маттиола встрепенулась и выхватила у меня письмо, не дав Гектору, вытянувшему шею, тоже подглядеть.

— Он всего полгода учится! — фыркнула она. Черные локоны, вьющиеся по бокам от фарфорового лица, всколыхнулись, как от ветра, хотя поблизости не было открытых окон. — Это сейчас общий язык кажется нам простым, а вспомни себя в детстве…

— Подожди… О ком ты говоришь? — нахмурился Гектор, и я закусила нижнюю губу, уже зная ответ.

«Читать и писать? Драконам не нужно ни то, ни другое!» — заявил Вельгар однажды, пытаясь унизить Соляриса и человеческий быт, который тот вел. Все, что было привнесено в драконий мир людьми, он априори считал бесполезным и отвратительным. Но, видимо, лишь до тех пор, пока оно не понадобилось ему самому.

— Я догадывалась, что ты поддерживаешь связь с Вельгаром, раз тот продолжает посылать тебе дары, но письма… — выдохнула я потрясенно и оглядела кипу на скамье еще раз.

Писем насчитывалось здесь порядка пятнадцати. Некоторые свертки пожелтели и пошли пятнами, навевая мысли о брызгах соленой воды, которую Кипящее море подбрасывало весьма высоко. Где-то же на бумаге пошли заломы — такие проступают, если складывать письмо, разворачивать и снова складывать по несколько раз на дню.

— Полгода, — повторила я. — Вы общаетесь с Вельгаром целых полгода?!

— Я бы не назвала это прямо-таки общением, — проблеяла Маттиола, быстро перевязывая письма кожаным шнурком и пряча их в потайной карман, вшитый в боковой шов ее юбки. — Я смогла разобрать, что он пишет, только с третьего письма. Но да, иногда мы… разговариваем. О всяком. Ничего такого, чему стоило бы так удивляться. И выпучивать глаза! — Последнее Матти добавила, взглянув на Гектора: хоть он и молчал, но выражение его лица было весьма красноречиво.

— Маттиола, ради тебя драконьи мужчины грамоту осваивают! И это ты называешь «ничего такого»? — Я всплеснула руками в негодовании. — Это же как сильно ты тогда стукнула Вельгара башмаком? Зато теперь понятно, что с тобой происходит.

— А что со мной происходит? — нахмурилась Матти.

— Сидишь тут вся в мечтах, взора с окна не сводишь. Сердце, от любви томящееся, за лигу видно. Но не горюй! Сильтан шустрый, уже завтра планировал возвращаться в Сердце, так что заодно и твой ответ Вельгару доставит. А попозже, может, тот и сам прилетит, кто знает…

Маттиола развернулась ко мне всем корпусом и вдруг расхохоталась, а затем постучала ногтем по оконному стеклу. То запотело от ее дыхания, настолько близко она прислонялась к нему. От этого Рубиновый лес сделался матовым. Но указывала Матти, однако, вовсе не на него.

— Я не мечтать сюда присела, а посмотреть за исходом поединка, — сказала Маттиола. — Ты что, не в курсе? Солярис с Кочевником дерутся уже второй час кряду. Вся прислуга глазеет на них с балконов.

Солярис с Кочевником? Дерутся?!

Я вскочила с места и кинулась к окну, да так яростно, что стукнулась диадемой о стекло и едва его не разбила. Хоть она и представляла собой всего лишь тонкий золотой обруч, покрытый тесьмой рунических ставов, но весила столько, чтобы ею можно было забить и гвоздь. Придержав ее рукой, я сощурилась, привыкая к яркому солнцу, чтобы разглядеть на маковом поле знакомые силуэты.

И действительно: средь высоких порослей мельтешили Солярис и Кочевник. Еще перед тем, как спуститься в катакомбы к Ллеу, я заповедовала первому разыскать второго, но лишь потому, что была уверена: время, когда они хотели убить друг друга, давно миновало.

Как же можно было так оплошать?!

Драконьи когти остервенело полосовали полотно топора, увенчанного талиесинским орнаментом. Тут и там мелькали вспышки перламутра — в отличие от сражения в неметоне сейчас Солярис больше нападал, нежели защищался. Они с Кочевником двигались по кругу, и никто не собирался отступать, словно на кону стояла их жизнь, а не обычная мужская гордость. Над маками вилась белоснежная ткань — несколько раз топор Кочевника прошелся в опасной близости от груди Сола и распорол на нем рубаху.

Лишь потому, что бились они на ковре из алых цветов, я не сразу смогла разглядеть на земле свежую кровь.

— Рубин, постой! — воскликнула Матти, но я не расслышала ни нее, ни Гектора, тоже крикнувшего что-то вдогонку. Не колеблясь ни секунды, я подхватила подол платья и бросилась по лестнице вниз.

Что в детстве, что сейчас замок Дейрдре казался мне бездонным, как чрево Дикого: не зная верной дороги, здесь легко можно было заблудиться и плутать до самого утра. Различать одинаковые коридоры помогали петроглифы — я отлично помнила, что там, где стены рассказывают о нисхождении Дейрдре из мира сидов в мир человеческий, начинается южное крыло, а там, где Дейрдре несет на руках мертворожденного сына Талиесина, возвращенного с острова Тир-на-Ног, оно заканчивается. Так я по наитию миновала несколько секций замка, следуя за рассеянным светом подвесных зеркал, и достигла ближайшего выхода во внутренний двор.

— Солярис! Кочевник!

Послышался треск — подол платья все-таки порвался, когда я преодолела ров, едва хускарлы успели поднять для меня герсу. Они оба дрались куда дальше от замка, чем казалось из окна: к тому моменту, как я добежала до края макового поля, мое дыхание успело сбиться, а лицо и спина вспотеть. Юбка путалась под ногами, и я, отринув приличия, подобрала ее почти до бедер, чтобы бежать еще быстрее.