Для того я написала текст объявления о найме и вручила его Катюше, велев немедля пойти в ближайшую редакцию. А после только и успела подумать, чем бы теперь заняться, как услышала требовательный звонок в дверь.

— Не волнуйтесь, я открою! — поспешила я наперерез Никите, который замешкался в дверях кухни, пытаясь избавиться от фартука.

Часы в гостиной едва пробили десять, в такое время даже маман никогда не пришла бы с визитом. Должно быть, Катя что-то забыла, решила я отчего-то.

Но на пороге стояла дама в пурпурном платье для прогулки, в пестрой шляпке, приколотой к волосам и украшенной короткою вуалеткой. Дама была моего роста, возрастом чуть больше двадцати. Брюнетка, весьма недурная внешне. Родинка на левой щеке придавала ей то, что французы называют charm, но красные заплаканные глаза под дымчатой вуалью сводили все на нет — так что дама была просто недурна.

— Могу чем-то помочь? — поинтересовалась я.

— Можете, — смерив меня взглядом, отозвалась незнакомка. И без приглашения шагнула за порог, тотчас принимаясь стягивать перчатки и осматриваться в передней. — Хозяина вашего позовите.

Я даже растерялась и уточнила зачем-то:

— Евгения Ивановича?

— Его самого, милочка. Да не вздумайте лгать, будто его нет дома — настроена я весьма решительно, так ему и передайте!

Я тряхнула головой — что за балаган! Меня в жизни никто еще за прислугу не принимал, в каком бы я ни была наряде. Но голосом я своего раздражения постаралась не выдать — да и заплаканные глаза незнакомки подсказывали, что она слишком расстроена, оттого и ведет себя неучтиво.

— Должно быть, вы все же ошиблись, Евгения Ивановича определенно нет дома — заявляю вам это со всей ответственностью, потому как я не горничная здесь, а хозяйка.

Дама вскинула брови:

— Так он женат? — Теперь она осмотрела меня с любопытством. И усмехнулась: — Чудесно! Вы позволите мне убедиться, что он и впрямь не дома?

Не дождавшись ответа, она сделала еще шаг, желая протиснуться в гостиную, но я предупреждающе уперла руку в косяк двери.

— Нет, — ответила вежливо, но однозначно.

Незнакомка поджала губы, подумала недолго и полезла в ярко-алый велюровый ридикюль, истерически пытаясь в нем что-то найти.

— В таком случае передайте ему записку, будьте так любезны!

Пока искала, руки ее тряслись столь сильно, что содержимое ридикюля, предмет за предметом, падало на паркет. Надушенный кружевной платок, на уголке которого я угадала вышитую букву «H», баночка с помадой, флакон духов, который я едва успела подхватить — не то разбился бы вдребезги и квартира пахла бы незнакомкой месяц как минимум. Когда я подняла, чтобы отдать, выпавшую тонкую книжицу, вроде документа, дама выхватила ее из моих рук с такой прытью, будто это был чек на миллион рублей.

Карандаша, впрочем, она так и не отыскала. И дышала глубоко и часто, а под вуалеткой уже блестели дорожки новых слез. Я почувствовала острую жалость — бог знает, кто она такая, но по всему видно, что у нее и впрямь что-то приключилось. Быть может, Женя как раз сумеет помочь?

Я подала ей карандаш и блокнот, что лежали здесь же, на столике у зеркала, а она, неловко поблагодарив, принялась наскоро писать что-то.

«Да кто же она такая? — Я мучительно перебирала в уме варианты, один другого неприятней. — Хоть бы имя назвала».

И все же мне было ее жаль.

— Евгения Ивановича и правда нет дома, но я обещаю передать записку, едва увижу его. Вам нехорошо?

На участливый вопрос незнакомка не ответила, теперь торопясь уйти. Оторвала блокнотный лист, неровно свернула его два раза и протянула мне:

— Будьте любезны передать.

Хлюпнула носом, развернулась и вышла вон, закрыв за собою дверь.

Хорошо начинается семейная жизнь.

Записка жгла мне руку, пока я несла ее в Женин кабинет… И ведь даже не запечатана — он никогда не узнает, если я загляну в нее. Немногие смогут понять, скольких сил мне стоило удержаться. Но я все-таки сделала это, просто оставив записку на столе и чуть придавив ее уголок лампой.

Я вышла замуж за Ильицкого, отдала свою судьбу в его руки, а значит, должна во всем доверять ему. Кроме того, я не была слишком наивной, чтобы не понимать — у моего мужа до встречи со мною была долгая и отнюдь не монашеская жизнь, подробности которой мне вовсе не хотелось знать. Потому я плотно закрыла дверь в кабинет и решила о записке больше не думать.

В конце концов, у нас с Женей настолько особенная близость, что он сам мне непременно все расскажет!

Однако я ошиблась.

— Никита сегодня превзошел сам себя, — сказала я за ужином, подливая мужу апельсинового соуса, — по-моему, он добавил к птице какие-то травы. Базилик, кажется.

— Не думаю, — качнул головой Женя. — Просто к тарелкам присохло что-то.

Меж тем он продолжал доедать курицу — не без аппетита даже. А вот меня слегка замутило. Прискорбно сознаваться, думала я, откладывая нож и вилку, но, несмотря на оконченный с отличием Смольный, хозяйкой я оказалась самой что ни на есть дрянной…

Но я старалась изо всех сил.

— Милый, — я потянулась через стол и игриво погладила Женину руку, — я подала сегодня объявление о найме кухарки, обещаю, что мы едим курицу последний раз в жизни.

Честное слово, я думала, он обрадуется.

— А чем плоха курица? — изумился Женя вполне серьезно. — Но насчет кухарки — это отличная новость. И тогда уж тебе следовало нанять и горничную.

— А Катя?..

— Что — Катя? Кто-то же должен вызывать прачку или хотя бы открывать дверь, когда звонят. Не знаю… если тебе ее жаль, повысь Катю в экономки. Сколько нынче платят экономкам?

— Надо в газетах почитать… — Я снова упрекнула себя за то, что ничего не смыслю в ведении хозяйства. — В любом случае Катя не может быть экономкой, потому как неграмотно пишет, невнимательная и перепутает нам все счета.

— Но и от Кати в роли горничной проку нет. Я же предлагал завести лучше канарейку — от нее тоже много шума и мало пользы.

— Тише, услышит… — Я покосилась на дверь.

А потом подперла рукою голову и некоторое время молча наблюдала, как муж разделывает птицу. Пока не поймала себя на том, что улыбаюсь совершенно по-глупому и думаю черт знает о чем.

— Что? — поинтересовался он, поймав этот мой взгляд.

— Ничего, только лишь смотрю, как ты ешь.

— Смотри не смотри, но мне еще поработать с бумагами нужно — раньше чем через два часа я в спальню не поднимусь.

— Я вовсе не затем на тебя смотрю! — смутилась я и вскочила с места, чтобы он не заметил, как вспыхнули мои щеки.

— А зря — могла бы попытаться. У тебя был шанс.

Я же сделала вид, что больше в упор его не вижу, и прошла мимо. Правда, достаточно близко для того, чтобы он смог поймать меня, обхватив за талию, и усадить себе на колени.

— Не дуйся. — Он легко поцеловал меня. — Неужто до сих пор не научилась различать, когда я пытаюсь пошутить?

— Кто тебе сказал, что не научилась? — Я положила руки Жене на плечи и, добившись чего хотела, с обожанием глядела в любимые черные глаза. — А тебе бы следует научиться понимать, что дуюсь я лишь для того, чтобы ты меня обнял.

— А тебе кто сказал, что я не научился?

Мы улыбнулись одновременно, и на этот раз я поцеловала его сама. Легким прикосновением губ теперь не обошлось, мы немного увлеклись и очнулись только от вскрика Катюши от двери.

— Ой! — ахнула она, однако тотчас выйти не поторопилась. — Я, право, думала в столовой убрать да спать лечь пораньше.

Я как ужаленная вскочила на ноги, чтобы оправить юбку. Один чулок Женя все-таки успел отстегнуть, и он гармошкой ниспал к щиколотке. Я готова была со стыда сгореть.

— Вы не будете уже кушать? Можно убирать? — невозмутимо поинтересовалась Катюша.

— Будем, Катя, будем, ты иди… иди, пожалуйста, куда-нибудь!

Даже Ильицкого ей удалось смутить.

— Как скажете, — фыркнула она, кажется, обидевшись.

Когда Катюша вышла, я мучительно закрыла лицо руками. Потом отняла ладони, поглядела на Женю, и оба мы прыснули со смеху — сразу стало легче.

— Ну вот, — упрекнула я его, — ты говорил, что Катя безнадежна, а она даже вызвалась помыть посуду.

— Как думаешь, может, теперь она сама уволится? — не разделил он моей радости.

— Тише! Услышит, нехорошо будет…

Я подошла к двери и, не дыша, приоткрыла — Катюша с той же невозмутимостью удалялась в судомойную и уже закрывала за собой. Огромнейший плюс нашей горничной, который перекрывал многие-многие недостатки: Катя была совершенно нелюбопытна. Ей и впрямь не было до нас дела, ни капельки.

— Ушла, — прокомментировала я.

— Тогда зови снова, пока она не передумала — надобно все же убрать. — А на мой вопросительный взгляд развел руками: — Лида, мне и впрямь следует поработать, но я обещаю, что управлюсь быстро. Не скучай.

— Постой-ка…

Надо признать, я только сейчас, поняв, что он вот-вот направится в кабинет, вспомнила о незнакомке и злополучной записке, оставленной на Женином столе.

— Утром, едва ты ушел, к нам заглянула женщина… Искала тебя.

Он нахмурился.

— Брюнетка, совсем молодая. С родинкой на щеке.

— Я не знаю такой, — с сомнением пожал плечами Женя. — Она представилась? Быть может, адресом ошиблась?