Ася Петрова
Наверно, я еще маленький
Быть другим
Все вечно говорят, что надо быть собой. Но собой быть просто невозможно. Если вдуматься, я лично никогда толком не был собой. Я подражал многим героям книг и фильмов, некоторым реальным людям — не всем сразу, конечно, а по очереди и не целиком и полностью, а в той или иной мере. Это длилось постоянно с самого моего раннего детства. Раньше я подражал супергероям, сейчас переключился на персонажей медицинских сериалов, сильных духом, стойких, уверенных, — они, в общем, тоже в какой-то степени супергерои. Я подражаю проницательности хитрых злодеев, спокойствию добродетельных смельчаков, остроумию гениальных одиночек, я даже одеваюсь и выгляжу немножко по-разному в зависимости от того, под кого кошу. Где в этом компоте я, не очень понятно. Может, я — все мои любимые герои? А может, я так ничтожен, что меня вообще нет?
— Ты — это набор качеств, характер, короче говоря, — умничал Паша.
— Ну и как узнать, какой у настоящего меня характер? — я забрался на подоконник с ногами и посмотрел в окно.
— Ну, ты вот подумай… Ты добрый? Хорошо относишься к людям? — Паша сел на пол, прислонился к стене и запрокинул голову.
Я всерьез задумался. Напрягся. Вспомнил сначала всех, к кому не очень хорошо относился.
— По-разному бывает, — честно признался я. — Многие люди кажутся мне лицемерными… Они подмазываются и льстят, если им что-то нужно. Они равнодушны, если им не нужно ничего. Они готовы посочувствовать, если что-то не так. Но одновременно они радуются, что неприятность приключилась с тобой, а не с ними. Они страшно завидуют, если тебя постигла удача. Они никого не любят так, как самих себя… В общем, нет, я не так уж и хорошо отношусь к людям.
— Ладно, — скептически ухмыльнулся Паша. — Замнем это. Давай о чем-нибудь еще спрошу. У тебя есть друзья?
Мы расхохотались.
— Только… ты? Упс.
— Ладно. Ты маму с папой любишь?
— Да.
— Любимая группа?
— Ну, Элвис Костелло.
— Это не группа.
— Тогда любимой нет.
— Любимый фильм?
— Ой, навалом!
— Ну хоть один!
— «Гражданин Кейн» и «Касабланка». Нет, шучу, это скучища. «Убить Билла», вот.
— Любимая еда?
— Чипсы.
— Твое самое положительное качество?
— Ты шутишь? У меня их миллион.
— Выбирай, — строго произнес Паша.
— Ну, например, я умею думать.
— Ладно. А самое дурное качество?
— Ты скажи.
— Ты эгоистичный нарцисс. Это я любя.
— Согласен. А ты добряк мягкотелый. Это я тоже любя.
— Итак, теперь мы можем ответить на вопрос, кто ты.
Я сел на подоконнике прямо, как зритель в театре, и приготовился услышать приговор. Паша встал и приготовился вынести приговор:
— Ты ненавидящий людей эгоистичный нарцисс, который считает классику мирового кинематографа скукой, не знает ни одной группы и обжирается чипсами.
Как и положено в театре, я зааплодировал.
— Очевидно, что лучшее в тебе — это я, — Паша мне подмигнул.
Я рассмеялся и снова сел на подоконник.
— Дело в том… дело в том, что половина моих ответов липовая. Про Костелло, например. Да и про чипсы не совсем правда. И про Билла — это не самый мой любимый фильм. Но остальное правда.
— Да знаю я. Нашел чем удивить.
Я спрыгнул с подоконника.
— Раз ты знаешь, что я — это не я, все супер. Сходим в боулинг?
И мы пошли играть в боулинг. Удобно быть другим. А самим собой я побуду как-нибудь в другой раз. Уж очень это сложно. И кстати, для сведения — боулинг не самая моя любимая игра.
Я ей не нравлюсь
Она меня не любила. Так не любила, что иногда доходило до смешного. Если я нормально готовился к уроку, она говорила, что я не подготовился. Если я отлично готовился, она говорила, что сочинение за меня написали родители. Когда я обращался к ней очень вежливо, она была недовольна тем, что я подлизываюсь. Когда я обращался к ней просто вежливо, ей казалось, что я хамлю. Когда я поднимал руку, чтобы ответить на вопрос, она обвиняла меня в том, что я в каждой бочке затычка. Когда я сидел тихо, ей не нравилось, что я молчу. Я не мог ей угодить никогда и никак. Она меня не любила, и я не мог понять почему.
Еще ладно, если бы она была просто злой тетей, ненавидящей всех детей подряд, так ведь нет! С другими она была очень милой, симпатичной, веселой, хотя иногда и строгой.
Я не сдавался. Я думал — если буду прилагать усилия, она в конце концов поймет, что я хороший и учусь хорошо, поэтому относиться ко мне надо тоже хорошо. Я выполнял все ее задания и все поручения. Она постоянно гоняла меня за мелом, просила намочить в туалете тряпку для доски, вытереть с доски после урока, помочь нашему двоечнику Вале с домашним заданием, позаниматься с второклашками. Я делал все и никогда не отказывал, но она продолжала злиться. Она говорила:
— А можно вытирать с доски так, чтобы разводов не оставалось?
— А можно так отжать тряпку, чтобы с нее вода не капала?
— А нельзя было догадаться принести сразу три куска мела?
— Я просила помочь Вале с домашним заданием, а не писать за него!
— Я просила позаниматься со вторым классом, а не изнурять их!
— Оставь эту чрезмерную вежливость!
— Опусти руку!
— Перестань молчать!
— Перестань тараторить!
— Перестань!
— Прекрати!
— Не надо!
Я не сдавался. Пытался вспомнить, что такого в своей жизни мог натворить, из-за чего она меня не любит. Не мог понять.
— Может, подарить ей цветы или конфеты? Задобрить как-нибудь? — Паша пытался найти выход.
— Во-первых, она решит, что я подлизываюсь, а во-вторых, помнишь Новый год?
На Новый год я решил подарить ей конфеты. Вообще я купил их в сентябре, когда мы с классом ездили по обмену в Париж, но подарить решил на Новый год, чтобы повод был, а не с бухты-барахты. Три с половиной месяца конфеты лежали в холодильнике и ждали своего часа. Я заранее удостоверился в том, что они сделаны из невероятной химии, а значит, могут пролежать достаточно долго. И вот в конце декабря, перед каникулами, я взял конфеты, положил в рюкзак и пришел в школу.
На первом уроке я долго думал и решил: ладно, подарю лучше в конце дня. В конце я зашел к ней в класс. Она проверяла работы. Подняла на меня равнодушные холодные глаза, с досадой произнесла:
— Твою контрольную еще не проверила.
И снова уткнулась в тетради.
— Да нет, я…
Я почувствовал, что не могу. Я не мог ей ничего подарить. Это было бы странно, неискренне и глупо. Но особенно — неискренне. Я так и ушел вместе с конфетами и потом еще через месяц подарил их лору в поликлинике. Кстати, лор совсем не обрадовался, ну да ладно.
— Но ведь подарить ты хотел искренне? — донимал меня Паша.
— Искренне я хотел, пока сидел дома, а когда увидел ее… расхотел.
— Ну тогда забей! На оценках ведь это пока не отражается. Ну или попробуй с ней поговорить. Приди и прямо скажи, что не понимаешь, за что она тебя так не любит.
Наверное, в другом случае я бы именно это и сделал, но я чувствовал, что с ней — не сработает. Обезоруживающая наивность ее не обезоружит. Она только в очередной раз посмотрит на меня непонимающим взглядом.
В общем, целый год я маялся с этой новой учительницей, а потом весной вдруг заболел гриппом. И тут у меня случилась настоящая истерика. Я плакал и боялся не прийти в школу. Я думал, что, если не приду, она невзлюбит меня еще сильнее. Я уговаривал маму отпустить меня, но мама есть мама. К тому же температура просто свалила меня с ног. И впервые за год я не пошел на урок литературы.
— Ну как в школе? — хрипел я по телефону.
— Да нормально. Все передавали тебе, чтобы ты поправлялся, — говорил Паша.
— А она что?
— Тоже просила передать, чтобы ты выздоравливал.
— Правда?
Я ужасно обрадовался и подумал, что, может быть, теперь, когда я заболел, она меня пожалела и перестанет ненавидеть. На следующий день Паша передал мне, что она просила меня ни о чем не беспокоиться и спокойно поправляться. А еще через день она спросила у Паши, как я себя чувствую.
Ура! После болезни в школу я возвращался окрыленный. Я думал: сейчас войду, а она мне улыбнется, обрадуется, что я выздоровел.
Я открыл дверь в класс и поздоровался, она повернула голову, кивнула мне:
— За мелом сходи, пожалуйста.
Я ушам своим не поверил, но, как всегда, безропотно отправился за этим самым мелом. По дороге за мелом я сначала злился, обижался, придумывал, что скажу ей, когда вернусь в класс, а потом понял, что сказать-то мне нечего, мне даже не в чем ее по большому счету обвинить. Кроме того, что я ей не нравлюсь. И вдруг мне пришло в голову, что, может быть, для этого нет никаких причин. Ведь иногда мне тоже кто-то не нравится просто так. Почему-то. Сам по себе. Не нравится и все. Я могу скрывать свою неприязнь, а могу не скрывать. Это уже зависит от меня. От того, кто мне не нравится, ничего не зависит именно потому, что для неприязни нет причин.
Я не нравился своей учительнице, и она этого не скрывала.
Я взял пять кусков мела и положил ей на стол.
— А нельзя было принести сразу… ого! Целых пять! Щедро! — она иронически мне улыбнулась, и я прямо от кончиков пальцев ног до кончиков волос ощутил, как сильно я ей не нравлюсь. И тогда я подумал: а ведь она мне тоже не нравится, и в этом нет ничего особенного.