— Поэтому тебя волнует Нзир-Налабах и участь колдунов? Дело не в страхе, а в гибели?

— Я был рожден для этого, — отозвался Дарен и добавил жестче: — И намерен положить конец страданиям колдунов.

— Но как ты понимаешь, когда вмешаться, а когда дать кому-то справиться самому?

— Никак. — Он вдруг нашел мою руку и стиснул ее. — Я ведь не бог.

Аспид резко нырнул в подавшуюся нам навстречу тьму елового бора, и мне пришлось оставить свое удивление беззвездному небу.

Порой мне казалось, что мы с Дареном говорим об одном и том же, но каждый раз я не знаю, чего от него ждать. Нас разделяло всего несколько слоев одежды, но он по-прежнему оставался далек и непостижим. Похоже, я больше не смогу понять его.

Но одно я теперь поняла — он привез меня сюда, чтобы показать что-то страшное.

Змей опустился на окраине леса. Подлесок уже оплело снежное кружево, и чудь, веселясь, носилась меж веток, то и дело свиваясь в клубки под еловыми корбами. Я стащила рукавицу и поймала одну из снежинок.

— Первый снег, — сказала я. — В Светлолесье выпал первый снег. У Феда была песня про это. Он пел ее в Сиирелл…

Змей взмыл обратно в ночное небо и издал такой протяжный крик, что вся лесная чудь бросилась врассыпную. Широкие взмахи крыльев подняли снег на опушке.

— Куда это он?

— Аспиды не любят землю, — ответил Дарен, вынимая из воздуха посох. — И не любят чудь.

— Ты нашел их в горах? А как их приручил?

— Хочешь поговорить со мной про аспидов?

Я вспыхнула.

— Мне жаль, что я убила одного из них, но, если бы пришлось, сделала бы это снова.

Он кивнул с таким видом, будто нашел в моем ответе ответ и для себя.

— Идем.

Он пошел через опушку, и я последовала за ним. Тьма сомкнулась, деревья обрели дрожащие серебристые очертания.

— Я уважаю тебя, Лесёна, за силу твоей воли, но это не значит, что буду потворствовать тому, что ты делаешь. Особенно если ты намерена вставать мне поперек дороги.

Тишина в лесу стала всепоглощающей. Я словно оказалась внутри сновидения. Все, кроме Дарена, подернулось кровавой пеленой.

— Что это значит?

Дарен бросил на Червоточину резкий, презрительный взгляд.

— Обернись.

За мной, по другую сторону опушки, уходила вверх глухая стена из терновника. Зимнее серебро инея прочно обхватило ветви и шипы и топорщилось морозными иглами во все стороны.

— Что здесь стряслось?

Ни оберег, ни Дарен не дали ответа; я почувствовала их негласное желание предоставить мне самой получить его.

Я подошла ближе и услышала, как от терновника исходят тихие голоса. Это были самые печальные звуки, какие только слышала в своей жизни, и сердце преисполнилось сострадания к существам, заключенным по ту сторону.

Не по ту, вдруг поняла я.

Терновник поглотил их так же, как и Мечислава когда-то…

— Там люди? — выдохнула я. — Дарен, они… все они… там?

Я обернулась, не в силах объять происходящее разумом. Дарен молчал.

— Как ты это допустил?

— Как я это допустил? — переспросил он зло. — Ты настолько ослеплена верой в справедливого Полуденного царя, Лесёна?

Я ощутила, как осознание хватает меня за горло.

— Ты велел Ворону это сделать…

— Слушай меня внимательно, Лесёна, — его голос задрожал от гнева, а между ключиц забилась жилка. — Я не остановлюсь ни перед чем, пока колдуны не обретут свое место.

Я хотела сказать, что знаю это и так, но слова все еще терялись в горле, не находя выхода.

Он подошел ближе.

— Что же ты молчишь?

— Как это поможет колдунам обрести свое место?

— Чудова Рать тянется к той земле, в которой пролилась кровь колдунов, Лесёна. Чтобы сдержать ее, нужно приносить большие жертвы. Нужно много крови.

— Ты отдал их? Всех этих людей?

— Они спят, как спал Мечислав. Ворон и его Рать черпают их жизненные силы… пьют. Капля за каплей.

— Как же ты мог допустить такое зло!

— Зло? — насмешливо спросил он. — Они остались живы. Мы должны прекратить войну между колдунами и людьми, и только тогда я смогу отпустить Рать.

— Ты не Полуденный царь, — произнесла я звенящим от ненависти голосом. — Ты не он.

— Посмотри хорошенько, Лесёна, — хрипло сказал он. — Вот во что ты лезешь. Вот где ты сама можешь оказаться. Посмотри еще раз на то, что стало с Линдозером.

9. Альдан. Золотое наследие

Альдан натянул поводья и окинул взглядом простиравшийся перед ним город. Злат — достояние Святобории. Не даром из самоцветных пещер день за днем добывали и вывозили руду, потому что крыши на закате блестели нестерпимым огнем жаркого, раскаленного золота. Альдан, никогда не бывавший прежде за пределами родного Линдозера и знавший о мире вокруг лишь со слов заезжих купцов и червенцев, теперь стоял, впитывая в себя эти всполохи величия и красоты. Вот он, город с Врат Милосердия. Первый город, построенный после победы над царем Полуночи и Чудовой Ратью. Детище Мечислава окрепло за три сотни лет, и Дан жалел, что не может сейчас спросить своего предка, каково это — наследовать миру нечто великое.

У Альдана все внутри обмерло, когда он увидел посреди степи город, а за ним — голубую ленту Моинского моря. Такого простора Альдан никогда в жизни не видывал, и по началу от вида даже закружилась голова, а в груди стало тесно от распирающего воздуха, будто от широченных степей и щедрого, вызолоченного солнцем неба он и сам сделался больше. Льнули к ногам низенькие степные травы. Одной лишь разновидности полыни Альдан насчитал не меньше дюжины, прежде чем опомнился, что не травником сюда пожаловал, а княжем Линдозерским.

Взгляд его скользнул еще дальше, к приметной даже за высокими посадскими стенами маковке жреческой Цитадели.

При мысли, что Мечислав уже рядом, Альдан ощутил толику утешения. Он найдет опору в словах своего предка. Кто, как не первый жрец, сокрушивший царя Полуночи, восставший из мертвых, сумеет вселить в сердце огонь пламенной веры? Кто, как не Мечислав, сумеет разделить с ним гнев на колдовскую скверну? Уж он-то, Мечислав, как никто поймет, как жаждет Альдан оборвать нити жизни проклятого Дарена и его Ворона.

— Ввечеру поспеем, — сказал Усор, поравнявшись с ним. — Дозволь оставить Стрелы в рощице с моими самыми лучшими людьми.

— Хорошо. Так правильнее. Ни к чему они в городе.

— Сам тоже останусь, а дружина с девчонкой пусть с тобой поезжают.

— Но ты мне тоже будешь нужен.

Воевода улыбнулся в бороду, скрывая довольство. Видит Единый, у них было слишком мало поводов для радости. Все они, выжившие, измучились долгой и разбитой осенней непогодой дорогой. Яния, увязавшаяся с ними, хоть Альдан и предлагал ей остаться в Березани, тоже терпеливо сносила поход. Одна, среди мужиков, она поначалу осторожничала, а затем, пообвыкшись, радовала мужичье родными линдозерскими песнями и прибаутками.

— А этого что же? — Воевода качнул головой в сторону пленника. — С собой потащим?

Помимо Стрел привезли они с собой клеть, и в той клети сидел Колхат. Сейчас бывший червенец-каратель был облачен в плащ, скрывающий его увечья.

Пока они жили в Линдозере, днем и большую часть ночей Колхат вел себя тихо, но, когда Червоточина всходила над миром, кидался на стены клети и выл не своим голосом.

Тогда Альдан сторожил его сам.

Не раз и не два Усор предлагал заколоть чудовище, но Альдан не позволил — первое время они сам подумывал об этом, но потом понял, что тогда лишится источника знаний о своих врагах, ведь Колхат был слугой Ворона и долгое время охотился за Дареном. К тому же именно на Колхате Альдан придумал проверять целебное действие своей мази.

Альдан пытался вытравить из Колхата скверну: потчевал его толченым свирюллом и Живой. Это дало свои плоды. К исходу осени Колхат перестал дичать в ночи Червоточины. Даже шрамы на его лице немного рассосались, перестав напоминать стежки неумелой швеи.

Колхат же, и без того благоговеющий перед Альданом, стал охотно делиться с ним всем, что знал. Не хотелось признавать, но именно рассказы о придумках Ворона в Ардонии навели Альдана на мысли о создании Стрел.

Для этого, правда, пришлось половину лета выуживать из линдозерских болот лиственницу: топленое дерево обладало именно той необходимой крепостью, что требовалась для Стрел. Но враги научили Альдана терпению, и теперь два орудия были в его распоряжении.

Когда Чудова Рать напала на город, Колхат оказался в числе тех, кого Рать не тронула. И пришлось Альдану везти его вместе с остальными в Злат.

Теперь, размышляя о дальнейшей доле Колхата, Альдан понял, что должен отвезти его в Цитадель.

Многие, многие искали прибежища в Злате.

По большаку тянулись караваны купцов и телеги весчан: их тощие коровы и козы жались к обозам, но тоже упрямо брели к Злату. Вести про колдунов, про пропавшие города, про чудь, ползущую из лесов, вынудили людей сняться с обжитых мест и податься за защитой в столицу.

Перемены случились и в червенских обыкновениях. Помимо червенцев-карателей, орудовавших по Святобории, теперь, по распоряжению Цитадели, оставшиеся червоные жрецы стерегли большак вместе со святоборийскими воинами. Если раньше червенцы годами протирали штаны в хоромах, изредка вылавливая для острастки местных шептуний, то теперь им приходилось вставать стеной на большаке, проверять каждого, дрожа на осеннему промозглом ветру. Злые — а по мнению Альдана, изнеженные — червенцы цеплялись к путникам, пороча свои плащи поборами и, хуже того, замутненными страхом глазами. Страх червенцев перед колдовством рос, и побороть его в бою с истинным противником не получалось: колдуны засели в своем городе, чудь, кроме них, изловить никто не мог, а слухи о пропавших городах бередили думы, пугали народ, и желающих помочь правому делу становилось все меньше. То там, то здесь случалась резня меж жрецами и наемными купеческими воинами, потому что не все согласны были терпеть разгул жреческого самосуда. Дан насмотрелся дорогой на многое, и сердце его, оказавшись на острие собственной боли и чужой, каменело день ото дня.