— Ну что еще?

Потемкин помялся, подбирая нужные слова. Видя его сомнения, Салтыков сел обратно, нетерпеливо постукивая тростью по мыску сапога.

— Да я как раз об университетах этих, — произнес степенный подьячий, по привычке неспешно растягивая слова. — Много ли пользы принесла нам отправка юношей в Европу для обучения наукам медицинским? И дорого, и хлопотно, а пополнения собственных врачей в державе нашей как не было, так и нет.

— Что предлагаешь? — вопросительно кивнул головой удивленный Салтыков.

— А предлагаю я при Аптекарском приказе организовать лекарскую школу и брать в ученье стрелецких детей, и иных всяких чинов, не из служилых людей, кои к воинской службе неприспособленные. Обучать в школе четыре года лекарскому, аптекарскому, костоправному и алхимическому делу. Учить же обязать врачей-иностранцев и наших опытных лекарей. С четвертого года учеников распределять между лекарями для изучения хирургии и с оными наставниками посылать их в войска, которые в ту пору военные действия вести будут. Делать это необходимо для приобретения учениками опыта и уверенности в мастерстве своем. Тем самым, считаю, пользы державе нашей куда больше будет, нежели сейчас есть!

Потемкин замолчал, вопросительно посмотрев на своего начальника. Тот задумчиво почесал нос.

— Маетно как-то. Хлопот много. Но вообще я не против. Мысль толковая. Попробуй, может, и получится. Пиши челобитную царю. Считай, мое согласие на то у тебя есть.

Ободренный словами Салтыкова Потемкин решил выложить перед начальником еще одну из своих толковых мыслей.

— Я еще о чем думаю, Михайло Михайлович, надо бы нам людишками новыми в приказе прирасти!

— Зачем? — Салтыков посмотрел на своего подьячего с откровенным недоумением.

— Мало нас. А дел много. На все рук не хватает. Сам посуди! Числится за приказом два доктора, пять лекарей, один аптекарь, один целитель по глазным болезням да пара толмачей, вот и весь расклад!

— И ты считаешь, этого мало? — развел руками Салтыков. — По мне, и два врача — обуза. Что за служба? Придут в приказ ко второй страже [9 часов утра. // Дружба, удовольствия и добродетель — // Не что иное, как ветер, как дым, // Иными словами, — ничто (фр.).], спросят о здоровье государя и свободны до следующего утра. Дармоеды. Добросовестно они только жалованье получают. Балсырь 50 рублей в год имеет, доктор Валентин — 200, и это — не считая кормовых. Десяток таких Балсырей, и казна опустеет!

— Все так, — охотно согласился Потемкин, ожидавший от своего начальника подобную отповедь, — только вот слышал я, посылает государь боярина Шереметева произвести обыск здоровья бывшей невесты своей, Марии Хлоповой, и посылает с ним доктора Бильса и хирурга Иоганна Бальцера. Других врачей в приказе нет, а ежели понадобятся? Где их брать? Опять у немчуры просить?

Потемкин замолчал, почесал затылок и добавил задумчиво:

— А скажи, Михайло Михайлович, почему царь послал к Хлоповой боярина Шереметева? Кажется, было бы разумно поручить это дело тебе?

Михаил неожиданно помрачнел и насупился, видимо, Потемкин, сам того не желая, наступил начальнику на больное место.

— Государь не обязан извещать о причинах, — буркнул он сердито и, поднявшись с лавки, направился к выходу, — пиши, Потемкин, челобитную, я пошел обедать. К первой ночной страже [18.00.] вернусь.

Потемкин встрепенулся и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Михайло Михайлович, чуть не забыл, черница из Вознесенского монастыря приходила с посланием. Матушка твоя, старица Евникея, к себе обедать звала.

Салтыков поморщился, словно кислицу надкусил.

— В общем так, Потемкин, ты меня здесь не видел, ничьих слов не передавал. Понял?

— Понял, — ответил рассудительный подьячий, видимо нисколько не удивившийся такому ответу.

— И вот еще, — уже в дверях добавил Салтыков, — я у тебя чухонца горбатого, лекаря Преториуса забираю.

— Надолго?

— Не знаю. Как получится. Оформи ему подорожную, врачебные аттестации и пусть ждет меня.

Салтыков вышел на улицу. Порыв холодного ветра задрал полы его бархатного охабня и едва не сбросил в большой сугроб у крыльца щегольскую мурмолку [Высокая шапка с плоской тульей.] из роскошного алтабаса [Плотная шелковая ткань с орнаментом или фоном из волоченой серебряной или золотой нити. // Ночная стража моего бытия! (нем.) ] с соболиным отворотом. Михаил поправил шапку, плотнее запахнул на себе края охабня и осмотрелся. Шел конец апреля, а весна пока едва обозначила свое присутствие в городе серой глазурью проседавших сугробов и талыми ручьями, струящимися вдоль деревянных мостовых. Солнце припекало по-весеннему, а до костей пробиравший ветер был вполне себе зимним. Кажется, уже сама природа устала от затянувшегося ненастья.

— А ведь где-то сейчас тепло, — сокрушенно произнес Салтыков, — людишки в одних дудяшниках [Длинная вышитая рубаха.] без порток бегают!

Он резво спустился с высокого крыльца аптекарского приказа, пересек Ивановскую площадь и, пройдя по переулку между Патриаршим двором и Чудовым монастырем, направился к Собакиной башне, возле которой имел свои каменные палаты.

— Мишка, стервец, ты куда же это направился? — неожиданно прозвучал за его спиной властный голос, заставивший замереть на месте.

Глава третья

Михаил, изобразив на лице нечаянную радость, медленно повернулся на знакомый ему с рождения голос. Из остановившегося рядом возка с откинутым на крышу войлочным пологом выглядывала маленькая сухая женщина, одетая в монашеские одежды.

— Маменька, вот так оказия! А я как раз о вас вспоминал! Надо, думаю, велеть дворне возок заложить да съездить матушку проведать! Не успел подумать, и тут такое счастье!

— Счастье не корова, за титьки не выдоишь, — сузив глаза, ядовито прошипела старица Евникея, — врешь ты, Мишка, как дышишь!

Она откинулась в глубь возка и поманила за собой сына.

— Ладно, не суть! Садись, чадо, разговор у меня к тебе есть.

Михаил неуверенно потоптался у возка.

— Да я как бы домой шел… — произнес он с сомнением в голосе.

— А я подвезу! — холодно ответила старица, метнув на сына жесткий взгляд.

Недовольно кряхтя, Салтыков забрался в узкие возки и плюхнулся рядом с матерью на лавку, обитую мягкой английской бумазеей. Молчаливый возница стегнул коней вожжами, и повозка медленно заскользила в сторону Собакиной башни.

— С утра была у Великой государыни инокини Марфы Ивановны. Долго говорили! — произнесла старица и внимательно посмотрела на Михаила, видимо, ожидая вопросов, но Салтыков в ответ только кивнул головой, не проронив ни слова. Равнодушие сына раздосадовало монахиню.

— Тетка твоя сильно опечалена, — произнесла она обиженно, — но тебе, кажется, все равно, что беспокоит мать государя?

— Ну что вы, маменька, как можно такое говорить? Скажите скорее, что же тревожит тетушку-государыню?

Евникея скосила на сына недоверчивый взгляд и язвительно выговорила:

— А ты, Миша, будто не догадываешься?

— Истинный крест, не пойму, о чем вы, мама? — пылко перекрестился Салтыков.

Старица не поверила ни единому слову, но решила не обострять и без того сложные отношения с младшим сыном. Двусмысленно хмыкнув, она поманила его пальцем и с жаром зашептала на ухо, словно в возке, кроме них, находился кто-то третий, способный подслушать этот разговор.

— Государь наш своеволить стал, советы матушки не слушает. Хочет своим умом жить!

— Так на то он и самодержец, чтобы своим умом разуметь, — ухмыльнулся Салтыков.

— Мать дурного не посоветует! — сердито возразила монахиня. — Царь молод и горяч. Страстям своим не хозяин. Хочет из ссылки Машку Хлопову со всем ее горластым семейством возвратить, да чин царской невесты вернуть. Казалось, уже избавились мы от напасти, и вот опять!

— Да полно, матушка, — поморщился Салтыков, — в тот раз судьба нам благоволила. Облопалась девка сладостей до обидной неловкости, а пока животом маялась, государь прознал, что девица к царской радости непрочна.

Евникея возмущенно взмахнула руками.

— Не сам же прознал? Ты же ему и помог! А что сейчас мешает?

— Ну хотя бы то, что к Машке он не меня, а Федьку Шереметева с Богдашкой Глебовым посылает.

— Но врачи-то с ними твои едут? Прикажи! Ты же начальник.

Салтыков уныло посмотрел на мать.

— Моя власть в этом весьма ограничена, — произнес он с легкой тенью раздражения в голосе. — Они государевы люди. Что посчитают нужным, то и напишут во врачебной сказке.

— Вот развели басурман вокруг царя, плюнуть некуда, — проворчала Евникея и тут же больно схватила сына за запястье своими сухими, скрюченными от застарелого камчуга [Артрит. // Но — человек, коли залог нарушишь немоты (нем.). // Пер. М. Белорусца.] пальцами.

— Ты, Мишка, думай, что делать. Тетка твоя, Великая государыня, на тебя рассчитывает.

Салтыков покраснел от натуги, нахмурил брови и шумно выдохнул.

— Ну почему всегда я? Что других, никого нет? И что вам, матушка, далась эта пошлая девка? Хлопова — это тетушки забота, а нам надо Борьку из ссылки выручать…

Не дослушав до конца, старица Евникея молча отвесила сыну увесистый подзатыльник, от которого волосы на его голове встали дыбом.

— За что, матушка? — опешил Салтыков, растерянно глядя на рассерженную мать.

— Потому что дурак ты, Мишка! Как был дураком, так дураком и помрешь. Если Машка станет царицей, Хлоповы с Желябужскими нас, Салтыковых, со света сживут. Поедешь в дальние деревни коровам хвосты крутить. А поможешь тетке от постылой избавиться, уж она-то в благодарность найдет способ Борьку ко двору вернуть и тебя, дурака, возвысить. Понял? Ну ладно, иди теперь и думай!