— Ники, дорогой, — ответила Александра удивлённо, — зачем тебе это? Ты же сам не раз говорил, что тебя более по душе время Алексея Михайловича. И зачем тебе… — но, видимо, уловив поднимающийся гнев Петра, пошла на попятную. — Но раз таково твоё желание, прочитаем тебе. Помнится мне, в библиотеке было «Руководство по русской истории» Дмитри-я Ил-ловайско-го. Принести?

— Принеси, конечно, — не скрывая раздражения, ответил Пётр-Николай. На этом первая размолвка и закончилась, но осадок от неё остался как у императрицы, так и у Петра.

Принесённую книгу читала либо Александра Фёдоровна, либо сам Пётр-Николай, когда чувствовал себя достаточно хорошо. Причём он замечал, что по мере чтения у него всплывали из глубины воспоминания бывшего хозяина тела, помогая понять прочитанное.

Между тем болезнь понемногу отступала.

И наконец тридцатого ноября с разрешения докторов Николай впервые оделся и самостоятельно вышел на балкон.

Пётр в очередной раз отметил для себя, как непривычно видеть всех людей не сверху вниз, а на уровне глаз. Да и потолки с дверными проёмами словно выросли в высоту (а последние и в ширину). Причём при самостоятельном передвижении этот эффект оказался ещё более выраженным, чем при тех двух-трёх шагах по комнате, которые позволяли ему во время болезни. Он даже чуть было не промахнулся, пытаясь взять со стула рубаху, чем вызвал очередной приступ паники у Аликс.

А ещё очень хотелось покурить трубку, но внутренний голос объяснил ему, что ОН курит только папиросы. Тут уж ничего не поделаешь, приходилось привыкать, как и ко всем остальным неудобствам в этой сказочной ситуации. Утешила только погода — солнечная, тёплая и тихая…

Российская Империя, Крым, Ливадийский дворец, декабрь 1900 г.

Жизнь во дворце, казалось, входила в нормальную колею. Единственное, что стало необычным, — Николай пока не занёс в дневник ни одной записи, зато много и усиленно читал, правда, газеты, журналы и справочники вместо столь любимой им ранее художественной литературы.

Второго декабря царь с женой, великим князем Александром Михайловичем и его женой Ксенией долго гуляли на балконе Ливадийского дворца. Николай был задумчив и неразговорчив, зато князь Сандро, как его звали в семье, очень интересно рассказывал о своём проекте броненосца береговой обороны с восьмидюймовыми орудиями. Николай-Пётр, слушавший его вначале невнимательно, неожиданно заинтересовался проектом. А после прогулки они уединились в кабинете. Попросив повторить описание проекта броненосца, царь неожиданно спросил:

— Сандро, я не понимаю, почему именно восьмидюймовые орудия? Ведь на остальных подобных броненосцах стоят, насколько я помню, десятидюймовки? Как же он будет бороться против сильнее вооружённых и защищённых броней эскадренных броненосцев? — Пётр как раз вчера прочёл об обстреле Кинбурна неуязвимыми для русских орудий броненосными батареями в Крымскую войну. А затем потратил вечер, прочитав всё, что нашёл в библиотеке, о боях броненосных кораблей. Из-за чего, надо заметить, в очередной раз имел не очень приятный разговор с императрицей.

— Понимаешь, Ники, — если Александр и удивился, то внешне это никак не проявилось, — для современных дистанций боя бронепробиваемость орудий средних и крупных калибров отличается не столь значительно, как их скорострельность. А более скорострельная среднекалиберная артиллерия позволяет обрушить на врага больше снарядов и привести его в небоеспособное состояние или затопить. Как японцы китайцев в Ялуцзянском сражении.

— Но… — Николай-Пётр задумался, — японцы не сумели уничтожить ни одного броненосца. Артиллерию их повредили, коя не защищена броней была, и более ничего. И, как я помню, в начале боя китайцы смогли поразить на дальней для них дистанции, кажется, в двадцать пять кабельтов японский крейсер двенадцатидюймовым снарядом.

— Но это попадание ничего не решило, — усмехнулся Сандро. — Зато потом японцы приблизились до пятнадцати кабельтов и уже не отходили более чем на двадцать в ходе всего боя…

— Но мне кажется…

В кабинет заглянула Александра. Укоризненно взглянув на забитую окурками пепельницу и ополовиненный полуштоф смирновского «Столового вина № 58», она проговорила мягка — Извини, Сандро… — но таким тоном, что Александр Михайлович немедленно извинился и попросил разрешения удалиться к «заждавшейся его Ксении».

— Ники, извини меня, но ты опять забываешь о своём состоянии. А у тебя ещё встреча с Ламсдорфом… И ты опять курил и пил без меры, да ещё эту варварскую водку! Ещё и плебейским обычаем — даже не из графинчика!

Пётр мгновенно придавил вспыхнувший гнев и после нескольких мгновений гнетущей тишины ответил:

— Да, душка, ты права. Я несколько увлёкся… Пойду отдохну до приёма, — не дожидаясь ответа императрицы, вышел из кабинета в свою комнату, аккуратно закрыв дверь. Александра, остолбенев от неожиданности, осталась стоять. Её лицо медленно краснело, губы тряслись, в уголках глаз застыли слёзы. Казалось, она едва сдерживается, чтобы не впасть в истерику..

Министр иностранных дел Российской Империи граф Ламсдорф, как всегда тщательно причёсанный, завитый и надушенный, появился в кабинете государя точно в полдень. Это был человек маленького роста, выглядевший чрезвычайно молодым для своего возраста, со светлыми рыжеватыми волосами и небольшими усами, при всей внешней привлекательности — не слишком решительного характера.

— Ваше Императорское Величество, — начал он свой доклад после обмена приветствиями, — в первую очередь вынужден обратить ваше внимание на ситуацию в Китае. Окончательное подавление восстания «боксёров» ставит перед нами задачу вывода наших войск из Маньчжурии…

— А зачем, э… Владимир Николаевич? — искренне удивился царь.

— Хм… простите, Ваше Императорское Величество, как же… — министр был поражён до глубины его бюрократической души. — Наложи мы руку на Маньчжурию или побережье Чжилийского залива… этим будет дан сигнал для занятия обширных областей Германией в Шаньдуне, Великобританией — в долине Янцзыцзяна и других местах, Францией — на юге и в остальных выгодных для них местах — прочими державами. Вместо старого и слабого соседа мы будем граничить в Азии с сильными и воинственными державами. Тогда придётся стать лицом к лицу с большими затруднениями. Настанет полный раздел Китая. Особенно опасно для нашего дела на Востоке будет водворение Японии на Азиатском континенте, вероятнее всего, в Корее. Нам следует как можно скорее приступить к эвакуации Маньчжурии, дабы не быть втянутыми в невыгодную борьбу с Японией в период этого наибольшего подъёма её национального духа, самоуверенности и самоотверженности… — растерянность министра, казалось, забавляла императора. Петру действительно было интересно смотреть, как будет выкручиваться его министр, которого считали красноречивым и профессиональным дипломатом. Как показалось Петру, Шафиров в этой ситуации выглядел бы куда лучше.

— Хорошо, Владимир Николаевич, ситуация мне понятна. Я обдумаю этот вопрос и дам соответствующие указания вам и военному министру. Какие ещё новости?

Слушая вполуха постепенно приходящего в себя Ламсдорфа, «Николай» пытался вспомнить, почему ему кажутся связанными вместе Сандро и Япония. При этом император старательно делал вид, что внимательно слушает доклад. Но судя по тому, как смотрел на него Ламсдорф, это не всегда удавалось. Впрочем, как опытный царедворец, министр быстро закруглил доклад, тем более что ничего особо важного, с его точки зрения, больше нигде в мире не происходило.

После ухода графа император передал через слугу, что плохо себя чувствует и будет отдыхать в одиночестве.

За ужином «Николай» был, наоборот, оживлён и весел. Вот только Александра сидела словно холодная ледяная статуя, а Ксения и Александр чувствовали себя неловко. Однако царь не сдавался и к концу ужина сумел-таки рассмешить и императрицу, и гостей заодно.

Следующим утром, отстояв вместе с Аликс службу в церкви, Николай-Пётр отправился на прогулку вместе с Сандро. О чём они столь оживлённо беседовали, осталось тайной для их жён. Возвращались они в коляске, которая до того пустая следовала за гуляющими.

В следующие дни царь последовательно принял всех наиболее ключевых министров: финансов — Витте, военного — Куропаткина, императорского двора — Фредерикса, внутренних дел — Сипягина. К их удивлению, вместо обычной вежливой отстранённости царь довольно внимательно выслушал их доклады о текущих событиях, даже что-то помечая для себя, хотя ни о чём особо подробно не расспрашивал.

Шестого декабря, в узком кругу отпраздновав свои именины, император лично поздравил Фредерикса с присвоением чина генерала от кавалерии. И заставив того организовать некое подобие канцелярии для ответов на поступившие поздравительные телеграммы, удалился в свой кабинет. Где и провёл вечер за чтением только что обнаруженного в библиотеке первого тома некоего Блиоха «Будущая война».

Петра заинтересовало пойманное в мыслях его второго «я» воспоминание об этой книге и её авторе. Опубликованный в 1898 году шеститомный труд российского миллионера, железнодорожного и финансового магната Ивана Станиславовича Блиоха убедительно, с привлечением множества фактов и доводов привёл расчётную статистику возможных человеческих жертв и экономических потерь от будущих войн. Как узнал из воспоминаний потомка Пётр, Блиох даже удостоился личной аудиенции и изложил Николаю Второму доводы в необходимости призыва к всемирному разоружению. В результате деятельности царя и российской дипломатии в Гааге в мае 1899 года прошла мирная конференция с участием практически всех цивилизованных стран мира. Был даже принят ряд постановлений, получивший название «Гаагская конвенция» с целью «положить предел непрерывным вооружениям», что, впрочем, не помешало всем её подписавшим продолжать развивать свои армии и флоты.