Анатолий Логинов

Война

Несколько слов от автора

Geronimo! (Джеронимо!)

Клич американских парашютистов во время прыжка

Книги про людей, попавших в другие времена и смело преобразующих историю, популярны в наше время в нашей стране. Впрочем, не только в наше и не только у нас. Начиная с янки, пытавшегося преобразовать Англию времен короля Артура, и заканчивая целым американским городом, оказавшимся в эпохе Тридцатилетней войны. Я уже и не вспоминаю об отдельных авианосцах, эскадрах и батальонах разных армий и эпох в самых разных временах. Но в России последнее время утвердился некий негласный стандарт «попаданца» — человека из нашего времени, оказывающегося в периоде сороковых годов в СССР, дающего советы Сталину и Берии и помогающего разбить вермахт в короткие сроки. Именно поэтому мне стало интересно написать книгу по нестандартной идее одного из моих читателей про попаданца в простого американского парня. Единственное, что я изменил — это выбор прототипа главного героя. Это один из знакомых моего старого друга, воевавший в Афганистане и рассказавший описанную в первой главе историю (немного переработанную мною) еще в 1980 году. Кроме того, в книгу сознательно включены аллюзии на американские произведения и фильмы, прочитанные и просмотренные автором.

C’est la vie [C’est la vie, се ля ви (фр.) — такова жизнь.]

Нет, я не плачу и не рыдаю,
На все вопросы я открыто отвечаю,
Что наша жизнь — игра,
и кто ж тому виной,
Что я увлекся этою игрой?

Ю. Ким

Анатолия Пискунова всю жизнь и всюду звали Толиком. Несмотря на возраст, вес, положение и ситуации. Но благодаря своему легкому и незлобливому характеру он на это обычно и не обижался. Пусть зовут хоть чайником, только на огонь не ставят.

Он даже не сильно обиделся, когда одна из его близких подружек пошутила, заявив:

— Маленькая собачка — до старости щенок.

Правда, потом она старательно пыталась загладить свою шутку бесподобной ночью любви. Что было весьма понятно: на фоне ее предыдущего бойфренда Толик, несмотря на имя и не слишком внушительную внешность, был если не Казановой, то по крайней мере Распутиным. Надо признать, про это Анатолий тоже узнал случайно, подслушав ее же телефонный разговор. После чего с той подружкой и расстался. Очень уж он не любил, когда его обсуждают за спиной. В лицо — пожалуйста, он бы, может, и сердиться не стал.

Что касается подружек, то мало ли девчат в России? Старую истину, озвученную в песне: «Потому что на десять девчонок по статистике девять ребят», — никто пока не опроверг. Тем более что у себя в Выксе Пискунов соперников не имел совершенно. Как-то не принято было в серьезном городе сталеваров летать от одного объекта к другому. Нет, секс в этом не слишком большом городе был, но, как бы это выразиться… соответствующий размерам города. Поэтому и здесь хватало всего одного Казановы местного разлива и не ощущалось никакой необходимости в демонополизации.

Об этом Толик как раз и думал, глядя на свою небритую физиономию и ожидая, пока пробежится вода из крана. Наконец пошла горячая, и Анатолий приступил к бритью, продолжая обдумывать создавшуюся ситуацию. А была она, если не смягчать выражения, хреновой. Мало того, что на работе опять задержали зарплату, так еще и очередная подружка вдруг дала полный «талак» [Талак — право мужчины на развод в исламе. Здесь — ироничн.], заявив, что нашла себе друга помоложе и побогаче. По поводу богатства Толик не сильно сомневался, а вот помоложе… — да, возраст есть возраст. Давно прошли те времена, когда ему было восемнадцать. Остались в горах Афганистана, вместе с большинством армейских друзей.

Пискунов невольно отбросил бритву. Так, что та, загремев, укатилась куда-то под ванну. Сколько раз он себе давал слово всё забыть… и сколько раз это возвращалось к нему. Особенно ночью, из-за чего он и старался спать всегда рядом с мягким и податливым женским телом, возня с которым прогоняла это воспоминание надолго… до очередного раза. Сейчас же кошмар появился днем, чего никогда раньше не было. Анатолий застыл, уперев невидящий взгляд в зеркало, вспоминая…

Темная афганская ночь и душный, спертый воздух. Духота и разбудила сержанта Пискунова. Молодого, но уже пользовавшегося авторитетом не только у черпаков, но и у дедов десантника. Особенно сейчас, после трех недель боевых действий. Это только гражданские в Союзе думали, что введенные в эту восточную страну войска помогали сажать деревья и строить дороги. На самом деле здесь шла настоящая война. Местные жители, очевидно не зная о том, что они должны радоваться наступившей революции и пришедшей интернациональной помощи, вовсю сопротивлялись любым переменам в своей жизни. Сопротивлялись с помощью оружия, в том числе старинных, еще «времен колчаковских и покоренья Крыма» однозарядных «карамультуков» и английских десятизарядных винтовок времен Второй мировой. Удивительно, но и те, и другие в умелых руках аборигенов оказались довольно эффективным оружием, несмотря на древность происхождения.

Поэтому седьмая рота третьего батальона энского парашютно-десантного полка, направленная на прочесывание местности, понесла свои первые потери на этой войне. Первые, но, как понимал каждый десантник от командира роты старшего лейтенанта Олийника до любого «черпака», не последние. Отчего все уставали как бы не в два раза быстрее, чем на учениях и полевых выходах мирного времени. Поэтому, когда роту отвели на отдых, сводили в баню и разместили в старой казарме, в которой когда-то размещался батальон еще той, дореволюционной, шахской, армии, все с удовольствием расслабились. Казалось, что теперь никакие опасности роте уже не грозят и можно спокойно отдохнуть по-человечески, на кровати с бельем, чувствуя легкость чистого, только что отмытого до скрипа кожи тела. Кое-кто из дедов даже принял по стаканчику местного самогона [С. Малинин вспоминал: «В Баграмских дуканах в то время пользовался спросом афганский самогон под названием “шароп”. Гнали его духи вроде бы из винограда, типа как грузинскую чачу…»], «конфискованного» у аборигенов во время рейда. Возможно, выпили и офицеры, расположившиеся отдельно, в боковой пристройке. И никто не придал никакого значения ни тому, что казарма стояла несколько на отшибе, так что незаметно подобраться к ней можно было без особых усилий, ни тому, что кроме батальона афганской армии, расположенного в полукилометре от их казармы, других войск поблизости нет. Чувство покоя и безопасности овладело всеми настолько, что уснули даже дневальные и выставленное на всякий случай охранение. Заснули, усевшись рядом с приоткрытыми, чтобы проветрить помещение, дверями и прямо у стоящих неподалеку от казармы боевых машин десанта. Вместе со всеми заснул и Анатолий. И если бы не духота, не проснулся бы. Вынырнув же из сна, он сначала почувствовал резкий, приторно-сладкий с металлическим оттенком запах… запах свежей крови. Потом услышал странный, ни на что не похожий звук и шорох.

Автоматы большинства десантников по приказу командира роты были собраны в самом дальнем углу казармы, у стены, в специально пристроенной к ней пирамиде. Черпаки выполнили приказ буквально, но несколько дедов, а также некоторые сержанты забрали оружие себе, как только офицеры ушли. И сейчас, едва открыв глаза, Толик одновременно инстинктивно потихоньку тянул лежащий в изголовье АКС к себе. Поэтому, едва заметив странные силуэты над кроватями сослуживцев, Пискунов сбросил предохранитель и дал короткую очередь поверх, чтобы не задеть своих. Хотя какие могли быть свои? Свои все без одежды, белые. А у караула и дневальных койки у входа, и здесь им делать нечего. От выстрелов десантники дружно вскочили — всё же две недели боевых выходов даром не проходят. И тут начался ад. Такой, как в кошмарном, бредовом сне: душно-липкая тьма, расчерченная рыжими всполохами автоматных очередей, заполошные крики, испуганный мат и бестолковая суета.

Три белесые тени метнулись от кроватей к оружейной пирамиде. И напоролись на двух автоматчиков, терпеливо поджидавших «шурави» в углу казармы. Два автоматных ствола слаженно рыкнули. Голова Сани Кислицина — лучшего друга Толика — превратилась в жуткую, расколотую пополам маску. Две пули калибра семь шестьдесят два в упор — это не лечится.

Летягин и Самсонов — еще двое ребят из его призыва, пережили Кислицина на секунду — очереди душманских «калашей» почти разорвали тела пацанов пополам. Других отчетливых картин той жуткой ночи память не сохранила, только отдельные, разрозненные впечатления. Толик помнил, как, рыча от бессильной тоски и от злости, судорожно жал, жал и жал на спусковой крючок автомата, а очередь, длящаяся обычно несколько секунд, всё не кончалась. Помнил дикий гвалт со всех сторон и пляшущие в сумасшедшей пляске тени. Кто-то стреляет, кто-то дерется, кто-то обхватил голову руками и ползет на четвереньках непонятно куда. А главное, не ясно: кто орет, откуда стреляют, где свои, где чужие…

Почему-то запомнились непрекращающаяся вспышка, трепетавшая где-то слева, да чья-то раскаленная гильза, залетевшая за шиворот. Еще помнилось, как бьется «калаш» в судорогах автоматной очереди.

Беспорядочно палили автоматы. Кидались в рукопашную те, кто добраться до оружия не успел. И тени, тени, тени: мечутся и падают, падают и мечутся… И так без конца вплоть до того момента, как автомат вдруг бессильно качнул раскаленным стволом, захлебнулся и стих. И чей-то воняющий потом и овечьими шкурами силуэт, смутно похожий на человека. И пальцы, свои внезапно онемевшие пальцы, которые никак не могут отщелкнуть пустой магазин… бесконечно долго не могут. И только когда правый бок обожгла чужая сталь, руки ожили. Автомат словно сам по себе взметнулся, целя стволом в чужие, затопленные ненавистью глаза. Чужак отшатнулся, шлепнулся на землю, тут же вскочил. Всех дел — на три секунды. Но их хватило, чтобы ожившие пальцы сменили магазин, ладонь резко дернула затвор, а указательный палец привычно выжал спуск. Отдача тупо ткнула приклад в бедро, но почему-то заныли ребра. А в лицо плеснуло чем-то мягким и теплым. Только времени, чтоб утереться, нет. Новая тень попала под очередь и гулко шлепнулась в пыльный пол, уступая место следующей. Что-то и кто-то вдруг ударом сбоку сорвал крышку ствольной коробки. Пискунов, не понимая, зачем и кому это было нужно, вдруг сообразил, что третья тень тянется к нему ножом. А он практически безоружен. Голова раскалывается от шума, в боку печет и по нему стекает что-то теплое, но Анатолию не до того.