Андерс Рослунд

Сладких снов

Часть 1

На кладбище всегда холодно.

И кружится голова.

Боже, как кружится…

Но он старается сидеть спокойно, как и всегда.

Делает глубокий вдох. Прикрывает глаза. Ждет, когда мир вокруг перестанет вращаться, как карусель.

Он тянется к цветам, которые очень любит.

«Злак любви» [По-шведски «kärlekört» — «злак любви», по-русски это растение называется «очиток» или «заячья капуста», международное название — «хилотелефиум». (Здесь и далее примеч. пер.)] — так они называются. Они появляются здесь каждый год в конце лета — такие высокие и крепкие. Эверт Гренс собирает опавшие листья, забывая о боли в бедре, и смачивает из лейки бутоны, которым только предстоит стать розовыми соцветиями. Медленно проводит рукой по белому кресту — теперь это все, что он может для нее сделать. Кончики пальцев следуют по рельефным буквам ее имени на простой медной табличке. Она была его единственной земной привязанностью, как и он ее.

Мне тебя не хватает.

Восточный участок Северного кладбища — как долго он не решался сюда прийти. Парковал машину у открытых ворот и медленно бродил по петляющим гравийным дорожкам, словно ластиком подтирая на ходу следы граблей. В окружении мемориальных рощ и могильных памятников, будто специально поднявшихся из земли, чтобы посмотреть на него. И каждый раз отступал, поддавшись давлению в груди и тяжести в ногах, и возвращался к машине, городу, отделению полиции и кабинету с вельветовым диваном, с такими уютными и потертыми подушками. Пока наконец не понял: то, чего он так боялся, случилось. И теперь ему остается только идти вперед, ускоряя шаг и убегая от страха, который, если догонит, непременно возьмет верх.

Я скучаю по тебе все меньше и меньше.

Эверт Гренс повесил пустую лейку на крюк в уголке для садового инвентаря и уже собирался вернуть на место грабли, когда головокружение вернулось. Словно разрушительная волна захлестнула тело, и Гренс не упал лицом вперед только потому, что успел ухватиться за деревянную планку. Такие приступы случались все чаще, раз от разу сильнее. Будь Анни жива, непременно положила бы его в больницу королевы Софии. Но сам Гренс по возможности избегал общения с людьми в белых халатах.

Обычно он просто стоял и ждал, когда волна уляжется. Если же этого не происходило и беспокойство в теле сохранялось, он садился на парковую скамью, которую со временем стал считать своей. Любовался зеленой лужайкой, которую какой-то бюрократ окрестил квадратом 19В, № 603. Гренсу понадобилось несколько лет, чтобы преодолеть эти два километра — от дома на шумной Свеавеген до тихих, ухоженных участков земли вдоль ведущей к церкви дорожки в Сольне. Где лежала она, среди тридцати тысяч прочих захоронений, достаточно обособленно, чтобы никто не тревожил ее покой, и в то же время не настолько, чтобы чувствовать себя одинокой.

Августовский ветерок ласкал его щеки, на которых, по сравнению с прошлым визитом, прибавилось морщин, и играл в волосах, заметно за это время поредевших. Он навевал покой — и в душе тоже. Головокружение, во всяком случае, прошло.

Но в этот момент под ногами Гренса будто задрожала земля. И не только земля — все вокруг заходило ходуном. Гренс испуганно огляделся — нет, не земля, всего лишь скамейка, которую он не привык делить ни с кем.

Сегодня на ней сидела женщина, всего в каком-нибудь полуметре от него.

Женщина на его скамейке, совсем рядом.

И она молчала, не обращая на Гренса никакого внимания.

Он осторожно скосил глаза. На вид его ровесница, с короткими черными волосами и глазами, какие обычно не отводят ни от смертельной угрозы, ни от собственного позора. Она напомнила Гренсу Марианну Херманссон, одну из немногих коллег, которым он доверял. Когда-то Гренс лично поспособствовал тому, чтобы Херманссон взяли на работу в полицию, отодвинув многих более квалифицированных соискателей. И она оставалась его ближайшим другом, пока однажды, по завершении одного расследования, не подала заявление о переводе в другое подразделение, потому что и ее терпение оказалось небеспредельным. И Гренс не винил Херманссон, потому что и сам не всегда находил в себе силы с собой справиться. С тех пор они не виделись. Возможно, поэтому он иногда узнавал ее в других людях.

Прошло немало времени, прежде чем незнакомка заговорила:

— Кого вы здесь навещаете?

Взгляд все так же устремлен вперед, в одну точку.

— Я полагаю, вы пришли сюда именно за этим?

Гренс не отвечал.

— Простите, вы ведь, наверное, хотите побыть в тишине, — испуганно продолжала женщина. — Я не подумала об этом. Просто мне никогда еще не приходилось делить с кем-нибудь эту скамейку… мою скамейку.

И тут Гренс не выдержал:

— Вашу?

Женщина улыбнулась.

— Нет, конечно… не в этом смысле. Просто я привыкла быть здесь одна. В этой части кладбища людей обычно немного.

Некоторое время они сидели молча. Она все так же смотрела прямо перед собой, Гренс тоже. И вокруг стояла такая же полная тишина.

— Жену, — Гренс кивнул на белый крест в паре метров от скамейки. — Ее звали Анни, и мне показалось…

— Что? — нетерпеливо перебила его незнакомка.

— …что вы немного на нее похожи.

— Похожа?

— Я всего лишь имел в виду… В общем, это ее я здесь навещаю. Я пришел к Анни.

Женщина кивнула, но не с сожалением, которое казалось бессмысленным в этих владениях смерти. Скорее в знак того, что поняла его и приняла объяснение как вполне разумное.

— Давно? — спросила она. — Я имела в виду, когда умерла ваша жена?

— Здесь все зависит от того, что под этим понимать.

— То есть?

— Она… в общем, несчастный случай на работе. Тридцать пять лет назад ее голову переехала машина. За рулем сидел я, и это моя вина. Анни потеряла связь с внешним миром, но не со мной. Многие считают, что она умерла уже тогда. Но если вы спрашиваете о смерти с медицинской точки зрения, то это произошло спустя десять лет.

— А для вас?

— Еще несколькими годами позже. Но теперь я знаю, что Анни мертва. Что ее больше нет для всех остальных… не для меня.

Сколько раз он здесь бывал — и по утрам, и вечером, и в полдень, — и никто не приближался к Гренсу возле могилы Анни. До сих пор люди не решались прервать его молчаливые размышления на парковой скамье, и Гренс видел за этим уважение к его одиночеству. Но и то, что сделала эта женщина, не ощущалось как нечто навязчивое или бестактное. Всего лишь как непривычное.

— А вы?

— Что, простите?

— Кого оплакиваете вы?

Гренс никогда не умел поддерживать светскую беседу. Тем более на кладбище, что делало ситуацию еще более неловкой. Но незнакомку, похоже, это не заботило. По крайней мере, виду она не подавала.

— Я… — замялась женщина, — …там, под большой березой… видите? Тоже простой белый крест… совсем как у вашей жены.

Она показала рукой.

— Хотя… вы, наверное, ничего не видите, это ведь довольно далеко. Но эта скамейка — единственное место, где можно отдохнуть. Обычно я навещаю могилу, а потом сижу здесь. И я чувствую ее на этом расстоянии.

Эверт Гренс молчал, женщина явно собиралась сказать что-то еще.

— Но вы ведь не об этом спрашивали. Вас интересует, кого я здесь навещаю.

— Да, но вам совсем не обязательно…

— Дело в том, что я и сама толком не знаю.

— То есть?

— Могила пуста, — она посмотрела на него. — Там пустой гроб.

Ладонь, одновременно твердая и мягкая.

И руки, которые сейчас держат меня, говорят, что, если я и дальше хочу оставаться здесь один, мне совершенно не нужно…

…слушать ее дальше.

Эверт Гренс мерз. Словно острый нож пронизывал его тело, застревая где-то в диафрагме.

— Но как…

На кладбище всегда холодно, это он хорошо усвоил.

— …как такое может быть?

— Гроб пустой, вот и все. Наверное, поэтому я и прихожу сюда так часто.

Тут Гренс впервые повернулся к женщине на скамейке рядом и заглянул в глаза, какие никогда не отводят. У нее и в самом деле был такой взгляд — не извиняющийся, но в то же время участливый.

— В гробу нет тела, — пояснила она.

Гренс не знал ее имени. Он впервые видел эту женщину. Но, судя по всему, она не шутила, не принимала его за дурака и сама не была сумасшедшей. Просто говорила ему, как оно есть на самом деле.

— Пойдемте.

Земля снова задрожала, когда незнакомка встала, и шаткая скамейка попыталась обрести равновесие. Женщина пошла по расчищенной граблями дорожке и остановилась у могилы пятью рядами дальше, с таким же белым крестом, какой Гренс установил для Анни. Он так часто бывал здесь, почему не замечал его раньше? А теперь возле этого креста его поджидала женщина, чтобы попытаться рассказать свою историю. Этого ни в коем случае не следовало делать, именно потому, что для Гренса это были слова, и не более того.

— Это ее я потеряла.

Только теперь он все увидел — белый деревянный крест с металлическим щитком, на котором только три слова:

...

Моя маленькая девочка

— За несколько дней до того, как ей исполнилось четыре года.

Комиссар криминальной полиции приблизился, как будто хотел убедиться в том, что там больше ничего не написано.

Нет, только эти три слова, вместо имени и фамилии.

«Моя маленькая девочка» — всего на несколько букв больше, чем на кресте Анни.