Андреа Феррари

Заговор Флореса

Эрнесто и Валерии

1

Всё оказалось еще хуже, чем я себе представляла. Конечно, я знала, что мы едем в маленькую деревеньку, но не думала, что она будет такой крошечной. Такой незначительной. Такой… никакой.

— Чудовищно, — такой приговор вынес Леонардо, прилипнув носом к окну, когда автобус выехал на центральную улицу.

Мама подняла указательный палец.

— Послушайте, — сказала она. — Кажется, музыка.

Вдали звучала труба.

Наконец автобус остановился, облако пыли осело на землю, и мы увидели музыкантов — четверых мужчин, одетых в нелепые зеленые куртки, которые всем им были заметно малы. Мужчины были уже в годах и довольно толстые, но играли неплохо, даже с учетом жутких завываний ветра, заглушавших музыку. Женщина рядом с ними сжимала в одной руке букет цветов, а другой придерживала платье, чтобы оно не задиралось. Возле нее стоял папа и махал нам.

Леонардо испустил преувеличенно тяжелый вздох и сказал саркастически (казалось, за эту поездку он разучился говорить иначе):

— Деревенский оркестр. Они что, из прошлого века?

Мама толкнула его локтем и улыбнулась единственной пассажирке, которая вместе с нами доехала до самого конца.

— В честь чего праздник? — спросила мама, пока мы готовились выходить.

Женщина удивленно улыбнулась.

— В честь вашего приезда. Вы ведь семья Эррера?

— Откуда вы знаете?

— Да как же мне не знать, — улыбнулась она. — Каждый новый человек во Флоресе — это всегда целое событие. Здесь в последний месяц только о вас и говорили.

— Поверить не могу, — прошептал Леонардо мне на ухо, пока мы шли к выходу. — Просто поверить не могу.

Дверь открылась. Мы приготовились было выходить, но почувствовали, как мама положила руки нам на плечи. Мы обернулись и поймали ее взгляд — типичный взгляд взволнованной мамы.

— Вы сами всё понимаете, — вот и всё, что она сказала.

Мы и правда всё понимали. Что должны улыбаться, благодарить всех за гостеприимство, а главное — держать при себе свои соображения о переезде во Флорес.

— Не волнуйся, — успокоила я ее, — нам и в голову не придет говорить правду.

— Ни за что, — добавил мой брат и тут же нацепил фальшивую улыбочку, которая не слезала с его лица ни на секунду, пока он знакомился с убийственно любезными жителями Флореса.

Хоть я этого и не показываю, мне почти так же плохо, как Леонардо. По правде говоря, трудно было смириться со всем, что произошло за последние несколько месяцев.

В августе моего папу (он врач) выгнали с работы. Однажды он вернулся домой с совершенно убитым лицом — на нем были написаны удивление, боль и злоба — и рассказал, что в больнице сложная экономическая ситуация, так что администрация решила сократить персонал. В другое время — повторил он раз сто — найти новую работу было бы совсем не сложно, но сейчас, в самый разгар кризиса…

Кризис. В последнее время в Аргентине это слово просто не сходит с уст. Мы застали смену нескольких президентов, видели, как тысячи людей выходят на улицу, протестуют, бьют ложками в кастрюли, как в барабаны. Но всё это меркло по сравнению с папиным выражением лица — после того, как он просматривал все вакансии в газетах и убеждался, что для него ничего нет. Жутко мрачный, нервный, раздраженный, он начал придумывать болезни нам с Леонардо, чтобы было кого лечить. Однажды, после того как он послушал Леонардо стетоскопом, проверил коленный рефлекс и тщательно осмотрел белки глаз — а всё из-за простуды, — мой брат не выдержал и крикнул папе:

— Тебе нужен пациент!

Это было правдой. Папе был очень нужен пациент. А лучше пациенты. Последние несколько месяцев мы жили на то, что мама зарабатывала частными уроками математики, но уроки — дело ненадежное: в декабре начнутся каникулы, и всё. Что же мы тогда будем делать?

Вот как обстояли дела, когда однажды вечером папа объявил, что ему предложили работу. Я завопила и кинулась его обнимать.

— Правда?

— Правда, — улыбнулся папа. — Им нужен врач.

Но я почувствовала: что-то тут не так. Папа улыбался как-то отстраненно и явно пытался не смотреть мне в глаза.

— Это довольно далеко, — объяснил он. — Нам придется переехать.

— Переехать? — мамина улыбка слегка выцвела. — Куда?

— На юг, — ответил папа. — В Патагонию [Патагония — природная область в Южной Америке на территории Аргентины и Чили. Это малонаселенный регион, где преобладает дикая природа и находится несколько национальных парков. (Здесь и далее — примеч. ред.)]. Деревня называется Флорес. Мне сказали, природа там потрясающая.

Постепенно выяснялись новые подробности.

Оказалось, во Флоресе даже больницы нет — только медпункт с одним врачом и сестрой. Предыдущий доктор недавно уволился — ему было семьдесят восемь, и у него уже не хватало сил, чтобы накладывать гипс мальчишкам, которые ломали руки и ноги, играя в футбол. Нужен был новый врач, и работу предложили папе — годовой контракт с возможностью продления, если всё пойдет хорошо. Это маленькая деревушка, повторил папа, совсем маленькая.

— Насколько? — спросила мама.

— Меньше пятисот жителей.

Только тогда мы начали понимать, о чём идет речь. Флорес находится в семидесяти километрах от города Сан-Маркос, но из этих семидесяти километров только первые двадцать можно ехать по асфальту. Дорога плохая, нет, ужасная. Зимой, когда идет сильный снег, деревня оказывается отрезана от остального мира. И весной, когда идет дождь — а дожди там идут часто. Во Флоресе нет ни кино, ни театров, ни дискотек. К счастью, школы там есть, уточнил папа. Целых две.

У Леонардо лицо слегка позеленело, как будто он вот-вот упадет в обморок.

— Там есть компьютерные клубы? — спросил он в панике.

— Мне о них не говорили, — осторожно ответил папа. — По правде говоря, я сомневаюсь.

Верхняя губа Лео дрожала, когда он тоненьким голоском задал следующий вопрос:

— А интернет?

Папа молчал.

Времени на раздумья почти не было — во Флоресе ждали ответа как можно скорее. Мы еще не свыклись с мыслью о переезде, а папа уже собирал чемоданы. Стоял декабрь, он должен был выезжать немедленно. Мы оставались еще на месяц — надо было доучиться до конца года и сдать дом. В течение всего месяца Лео рассказывал всем, кто попадался на его пути, что мы уезжаем жить в чудовищное место.

— Там нет ни больниц, ни кино, ни театров, ни дискотек, ни компьютерных клубов, ни интернета — вообще ничего, — твердил он. — Этой деревни, наверное, просто не существует. Думаю, они все давно умерли, просто сами не заметили.

Я пыталась не слушать его и не поддаваться панике, но и мне было непросто расставаться с друзьями и уезжать из дома, где я прожила всю жизнь. Я попыталась было убедить Леонардо, что это начало удивительного приключения, но мой брат в свои одиннадцать лет оказался жутким циником.

— Приключения? Во Флоресе? — переспросил он. — Да если мы не умрем там от скуки — вот это будет чудо. Хотя нет, мы наверняка умрем, нас похоронят во Флоресе, и это будет самая бесславная смерть в мире.

Мы уехали в пятницу вечером. Из Буэнос-Айреса в Сан-Маркос мы добирались целый день. Уже около Сан-Маркоса автобус вдруг повернул, и мы увидели потрясающее озеро, окруженное горами. Я вспомнила, что писал папа в одном из писем: «От здешних пейзажей дух захватывает». Я потрясла Лео за плечо, чтобы он тоже посмотрел. Может, сказала я, не так и плохо будет тут жить.

— Ты чего, — зевая, ответил он, — год собираешься пейзажами любоваться?

Я понимала, что по большому счету он, конечно, прав. Особенно остро я это почувствовала в последние два часа, когда автобус подскакивал на каждом камне или пригорке, а пыль залетала в окно и покрывала нас ровным слоем.

И вот мы здесь, во Флоресе, и странные мужчины в зеленых куртках с трубами наперевес играют в нашу честь, а женщина в оранжевом платье вручает маме букет цветов и торжественно объявляет, что жители Флореса счастливы, совершенно счастливы приветствовать нас у себя. Я раз двадцать сказала, что меня зовут Мара, что мне четырнадцать лет и что да, я очень рада, что мы приехали сюда. Потом прибежали мэр и директриса местной школы, они вручили нам коробку конфет, звонко расцеловали в щеки, покрытые пылью, и я подумала, что всё это выглядит несколько преувеличенно. Но, может быть, папа был прав и я просто не представляю себе, как живут люди во Флоресе.