Некоторые из сидящих за другими столами посмотрели на них.

— Похоже, ее даже не мучают угрызения совести, что из-за нее кто-то лишился учебного места, — констатировала Майкснер так, словно Сабины здесь нет.

Класс! Но было и без того ясно, что ее высокоодаренным коллегам понадобится один день, чтобы понять, что это Снейдер предложил ее на эту учебную программу.

— Значит, у Снейдера есть на то причины, — заявила Тина.

— Оставь, — сказала Сабина. Не было никакого смысла оставаться здесь и оправдываться. Даже если от этих упреков у нее раздувались шейные артерии. Места в академии были действительно ограничены, особенно по направлению «Криминалистический анализ». Бесило лишь то, что все думали, будто Снейдер ее как-то выделяет, а с Хессом она прекрасно ладит. Как бы не так!

— Думайте, что хотите, — ответила Сабина. — Желаю вам хорошего вечера. — Как будто ей больше нечего делать, как препираться со своими так называемыми коллегами. Она развернулась и услышала, как Тина встала и тоже покинула группу.

— Да они просто боятся, что ты можешь оказаться умнее их.

— Мне так не показалось, — сухо ответила Сабина. — Почему ты не осталась с ними?

Тина спокойно отреагировала на вопрос.

— Хочу дать шанс посплетничать и обо мне за спиной.

— А сейчас серьезно! — потребовала Сабина. Чего Тина от нее хочет?

— Сегодня мой первый день здесь. Я только сейчас поняла, что это самовлюбленные позеры.

— Ты действительно из Палермо?

— Я провела там первые десять лет. Вначале все думали, что я мальчик. Плевать! Я здесь никого не знаю.

— Не повезло. Я тоже никого не знаю, спокойной ночи.

Тина скривила лицо.

— Ты ведь не собираешься к себе в комнату?

— Я бы сейчас с удовольствием как следует позанималась в спортзале, а потом поплавала бы. Возможно, пойду вместо этого на пробежку.

Тина пихнула ее локтем в бок.

— Эй, ты не единственная, у кого есть связи. Я знаю вахтера из главного здания.

— Фальконе?

Тина ухмыльнулась.

— Он из Италии, capisci? [Понимаешь? (ит.)]

— Capisco!

— Он может открыть нам зал.

9

В двадцать часов в отделениях Венской больницы, погруженных в матовый неоновый свет, царил абсолютный покой. Последние посетители только что ушли. Рядом с ночной медсестрой за стойкой на шестом этаже сидел охранник. Мелани Дитц показала свое удостоверение, хотя мужчина ее уже знал. Ни он, ни медсестра не сказали ничего по поводу того, что она держала в руке большую плюшевую игрушку коричневого цвета, а рядом бежал золотистый ретривер.

Мелани направилась в отделение психиатрии к палате Клары, перед которой стоял еще один охранник. Тот лишь бросил быстрый взгляд на собаку.

Мелани показала ему свое удостоверение.

— Она спит?

Он помотал головой:

— Смотрит телевизор.

Мелани прислушалась. Из-за двери доносился голос Хлеба Бернда [Xлеб Бернд — кукольный персонаж и талисман детского телеканала KIKA.]. Она осторожно постучала. Потом приоткрыла дверь и сначала впустила Шейлу. После вошла сама.

При виде собаки Клара соскочила с кровати. На ней была голубая пижама в цветочек. Горел ночник, и работал телевизор.

Пока Клара гладила собаку и обе, как старые друзья, терлись друг о друга носами, Мелани убавила громкость детской передачи. Она подошла ближе, дала Кларе немного времени, а потом протянула ей мягкого плюшевого пса с висячими ушами и желтыми глазами-пуговицами.

Девочка удивленно рассматривала мягкую игрушку.

— Я знаю, что раньше у тебя был такой, — пояснила Мелани. — Я попыталась найти похожего. Того звали Феликс, верно? Если хочешь, он твой.

Губы Клары разомкнулись.

— Феликс…

Мелани умело скрыла удивление.

— Можно? — спросила она и присела на кровать Клары.

Шейла положила морду на матрас и посмотрела на Клару искренними глазами.

Девочка автоматически коснулась собаки и почесала ей за ухом. Шейла от удовольствия заурчала.

— Шейла… — прошептала Клара.

Мелани улыбнулась.

— Ей нравится, когда ты произносишь ее имя.

— Это Феликс. — Другой рукой Клара притянула к себе плюшевого пса. Казалось, что она хочет прижать к себе животных, чтобы те защитили ее.

— Ты золотистый ред ривер? — спросила она собаку.

— Золотистый ретривер, — поправила Мелани.

Клара не отреагировала на замечание Мелани.

И тут Мелани пришла в голову спонтанная идея. Она исказила голос.

— Я золотистый ретривер.

Клара прислушалась.

— Но не чистой породы, как другие, а помесь… во мне есть немного и от волка.

— Ты можешь сегодня ночью остаться у меня?

— Я должна спросить хозяйку, — сказала Мелани.

Шейла раздраженно взглянула на Мелани, потому что еще никогда не слышала, чтобы та говорила искаженным голосом.

— О, пожалуйста, — умоляла Клара.

— Я думаю, она не против. Но мне необходима еда, а рано утром мне нужно на улицу… Ну, ты понимаешь.

— Да, я понимаю. — Клара смущенно захихикала. — Но твоя хозяйка может забрать тебя рано утром. Ты можешь спать здесь на этом покрывале. Кроме того, у меня для тебя кое-что есть. — Клара открыла ящик прикроватной тумбочки. — Я припасла это для тебя… ветчина и сыр.

— Сыр можешь съесть сама, а ветчина пахнет вкусно.

Клара протянула собаке ветчину, которую та жадно схватила.

— Совсем неплохо, у тебя еще есть?

— Да, момент. — Клара порылась в тумбочке.

Пока Шейла жевала ветчину, Клара скатала сыр в трубочку и сунула себе в рот.

— А где ты была так долго?

Клара немного помолчала.

— Я не помню.

— Не думай больше об этом. В любом случае сегодня ночью я останусь с тобой, здесь ты в безопасности.

— Спасибо. — Клара опустила голову на подушку и заглянула собаке в глаза. — Надеюсь, мужчина в огненно-красной маске больше никогда не придет.

Первые врата Ада

«Любое начало тяжело. Разве не так говорится? Так оно и есть. Первые надрезы, вспарывание, отделение, вычищение, расчленение. Много частей, много крови. Уже скоро мой мир превратится в сплошное вязкое болото. Но я принимаю все это. Как-никак я долго это планировал, готовился и, наконец, решился. Крики становятся громче, как только я врезаюсь в их плоть. Без глаз они не могут видеть меня, и у них нет языков и губ, чтобы выговорить слова, но из их глоток вырываются вой и вздохи. Скоро я положу всему этому конец одним аккуратным разрезом, но сейчас заставляю себя успокоиться.

Я хочу сделать это точно так, как он тогда. Но как только он выносил крики и многочасовые слезы? Меня раздирают сомнения. Я не такой, как он, мне не хватает убежденности, необходимости и призвания сделать это.

Но иначе зачем я здесь? Я должен окончить это.

Наконец крики умолкают. Грудь поднимается, сердце слабо бьется еще два раза, дыхание утихает. Конечности цепенеют, остывающие тела оседают.

Наконец возвращается покой. У меня в голове становится тихо. Спокойной рукой я начинаю работать. Нет никого, кто мог бы отвлечь меня. Никого живого, кто спутает мои мысли. Я уже на правильном пути.

Сначала я меняю глаза, чтобы они больше не смотрели на меня. Они становятся моими творениями. Я властвую над ними и могу формировать их по собственному желанию. Я лишаю их улыбки и меняю им рты.

Спокойствие, с которым они терпят мою работу, дает мне необходимую силу и вдохновение для новых творческих путей. Я знаю, что еще в самом начале всех возможностей. Скальпель может разделить все именно так, как я хочу, и сделать то, что представляется мне в моем всесилии.

Скоро мое сознание отключится. И начнется безмятежное творчество. Я создаю нечто новое, как в бреду, формирую и леплю, словно в горячке. Наверное, так чувствовали себя Да Винчи или Роден, когда опускали руки в мягкую, податливую массу созидания.

Моя фантазия не знает границ. Каждая часть тела объединяется в одно целое. Метаморфоза происходит словно сама собой. Я просто ее инструмент. Она подчиняет меня себе, и я дарю ей безумие, боль и смерть.

В моих руках сменяются скальпель и игра, нитки и проволока. Стекло лампочек, кукольные суставы, столовые приборы из ящика, гвозди из шкафа для инструментов… Уже скоро не существует никаких границ, и общая картина улыбается многочисленными новыми ртами и смотрит многими, многими глазами.

Мое произведение не от мира сего. Я перешагнул эту границу, бросил взгляд в темноту, открыл свою душу вдохновению и создал непостижимое новое воплощение. Через него я стал бессмертен.

Я черный Бог Ада.

Как я только мог сомневаться в себе?

Мои начальные угрызения совести утихли. Важно лишь, чтобы он увидел, что все выполнено, и чтобы они поверили, что это сделал кто-то другой».