— Этого нельзя допустить, — чётко определился я, выбрасывая из головы все верноподданнические мысли.

— Ну а я про что?! За нечисть поганую заступаться и близко не подумаю, а вот Катеньку твою огорчать не решился бы. Она тя, дурака, любит, да не слегка…

— Любит? — смутился я. — Ну да, было дело, целовались пару раз…

— Так у девок же всё по глазам видно, — подмигнул мне старый ловелас. — Наблюдал я за ней искоса. Уж ежели она в твою сторону глянет, так глазищи у ней ровно тёплым огнём светятся! Как у кошки блудливой, что в сметану влезла…

— Прохор?!!

— Ох, прости, твоё благородие, заболтался, не тот эпитет подобрал, не то слово молвил. Уж не сердись на старика, прости Христа ради.

Я молча хлопнул его рукой по плечу. Какие обиды, он же за меня голову положит, да и я ради Прохора жизнь отдам. Однако ж, покуда до этого не дошло, что делать-то будем, братцы?

— К Василь Дмитревичу тебе надо, паря. — Он уверенно ответил на мой невысказанный вопрос и добавил уже от себя: — А твоё характерничество тебя же самого невидимым сделать не может?

— Нет, — сказал я и тут же понял, что вру. Ей-богу, вру! Преотличнейше же у меня это дело получиться может, просто попробовать надо… — Я бегом к дяде, не волнуйся, пробьюсь. А ты бери тело курьера, грузи на телегу и доставь к церкви. Надо его хоть отпеть по-человечески.

— Какое тело, Илюшенька? — недоумённо вытаращился на меня Прохор.

— Как это какое? Я же вчера труп того самого курьера наверх вытащил! Вон там на лавочке сгрузил, накрыл рогожей, а…

На лавке никого (и ничего!) не было. Многострадальный курьер исчез снова. Да что ж мне так не везёт, господи? Мы бегло обыскали весь двор и всю конюшню, проверили все уголки, перерыли гору сена, перевернули вверх дном маленькую баньку (мало ли куда мог заползти мертвец, вдруг помыться захотелось?), но и там ничего не нашли. Плохо, очень плохо…

Мой денщик действительно заночевал у дяди, ему там, если что, в сенях всегда стелют. А рано утром, ещё до третьих петухов, у генеральской хаты трое людей образовалось. Один в партикулярном платье чиновничьего фасону, а двое в мундирах Третьего отделения. Нарвались на рыжего ординарца, он же, как цепной пёс, вообще не спит. Показали бумаги, потребовали представить их самому Василию Дмитриевичу. Дядя встал не чинясь, думал, курьеры с приказом по полку, война же…

Но, однако, как оказалось, визит их связан был с иными вопросами. Дескать, имеют особое распоряжение на розыск и арест хорунжего Всевеликого войска донского, некоего Ильи Иловайского. Зачем, почему, с какого рожна и перепоя — отвечать отказываются, такая уж огромадная секретность, тсс…

— И ведь самое чудное, — устало протянул Прохор, когда мы, окончательно выдохшись, уселись на завалинке, повесив носы, — что попали они к нам, минуя все посты. Ни один дозорный их не видел, ни экипажа, ни лошадей, ровно из воздуха предрассветного перед воротами встали, ни одна собака не взбрехнула…

А вот на это стоило бы обратить внимание. В нашей матушке-России, конечно, всякие чиновники встречаются, среди них и сверхсекретные есть, чьё настоящее имя да должность небось и супруга законная не знает. Но вот чтоб из самого Санкт-Петербурга, да без колёс, без лошадей, аки ангелы небесные на крылах сияющих прилетели — таких нет!

Надо бы поближе познакомиться с этими таинственными царскими служащими, порасспросить их кой о чём, в глаза поглядеть, вдруг личину носят?..

— А чего проще-то? — сам себе ответил я. — Раз они так жаждут мою характерность лицезреть, так и я сам на них со всеми чувствами полюбуюсь.

— Вот и ладушки, а мне с тобой?

— Нет, — чуть нахмурился я. — Ты в церковь сходи, свечи поставь Можайскому Николе-угоднику и заступнику Ивану Воину, проси помочь. И святой воды набери.

— Кружку, что ль?

— Ведро.

— Да ты шутишь, хлопчик?

Нет, я отрицательно помотал головой. Какие уж тут шутки, не до шуток нам нынче… Зачем и к чему мне столько святой воды, я, как водится, не знаю, не ведаю. Но чую, надо! Ведро!

— А теперь двигаем, служба не ждёт. Да и с чинами жандармскими уж больно почеломкаться охота… То исть дать челом по челу так, чтоб копыта отлетели!

Прохор уважительно покосился на меня, крякнул и резко встал, поправляя ремень. А через минуту мы шли по селу широким размашистым шагом, ни на кого и ни на что не глядя. Первым — неулыбчивый, как бурый медведь с бодуна, мой седоусый наставник. За ним — едва касаясь грешной земли неначищенными сапогами, я, тихий, скромный, незаметный. Как оказалось, стать невидимым не так уж сложно. Растворяться в воздухе при этом совсем необязательно, достаточно лишь ни с кем не встречаться взглядом и позволить людям запомнить более активную фигуру. Да, и судя по репликам случайных прохожих, второе куда более действенно.

— Здорово дневал, дядька Прохор! А что подопечный твой, не согласится ли похарактерничать для нужд полка? Нехай уговорит фельдшера нашего признаться, где он медицинский спирт сховал? А хучь бы и под гипнозом, лишь бы результату добыть, а?!

— От и денёк-то добрый, козачок! Исполать тебе всем селом, что вчерась-то не убили зазря. Живёхоньким оно и поприятнее будет, за то и в ножки поклонюсь! Эх, знать бы тока, куда на вас, таких добрых да сердешных, жалобу писать…

— Слышь, казаче, да ты не спеши, ты меня послухай, я баба простая, красиво говорить не умею, но и врать не люблю, уж скажу так скажу, правду-матку лепить буду, на чины не глядя! Так вот… чё спросить-то хотела? Ить и не вспомню уже! Ну ладно, иди своей дорогой, казаче, иди уже, чё встал-то, уши развесил, делать мне больше нечего, как на твою особу любоваться…

К чести Прохора, скажу, он ни разу не сбавил шаг, не пытался ответить, не потянулся на ходу за нагайкой, никого не обматерил и даже короткой рифмой не высказался. Шёл молча, не оборачиваясь. Но, главное, моя скромная персона вообще ничем не отсвечивала. Даже те, кто искал по своим вопросам именно моего совета, не видел меня в упор с трёх шагов! Надо бы потренироваться с этим делом да и подготовить отряд пластунов-невидимок для военных рейдов на вражеской территории. Цены таким казакам не будет!

Меж тем Прохор шагнул на просторный двор у генеральской избы, плечом снеся в угол рыжего ординарца и без лишних сантиментов вклиниваясь в дядины апартаменты. Я тихой сапой скользнул следом и даже подал ординарцу руку, помогая встать. Хотя не уверен, что он это запомнил, я ж невидимый. А у нашего строгого генерала, небрежно развалясь на дядиной оттоманке, сидел столичный гость и вёл себя как хозяин…

— Государь весьма обеспокоен своевольничанием вашего так называемого племянника. Святейший синод также не одобряет никаких контактов с нечистой силой. За такие вещи, знаете ли, недолго по этапу да в Сибирь!

Мой дядя, при полном мундире и всех орденах, молча стоял у окна, с трудом удерживая в побелевших пальцах кружку с остывшим кофе.

— Мы просто не понимаем, как такой заслуженный человек вашего склада и воспитания мог допустить столь вопиющее безобразие на территории вверенного в его распоряжение полка? Право, император был лучшего мнения о дисциплине своих казаков…

Судя по тому, как гордо выпрямилась дядюшкина спина, этот столичный хмырь тупо нарывается по полной программе. Наездов на свой полк, на своих казаков и станичников атаман не простит никому. Да хоть бы и самому государю!

— И ведь самое печальное во всей сложившейся ситуации это ваше личное непонятное, безрассудное упорство. Вы по-прежнему не хотите сказать нам, где скрывается ваш родственник? А ведь это вполне может быть расценено как факт сообщничества с государственным преступником. Вы понимаете, чего можете лишиться? Эполетов, наград, званий, жалованья, почестей…

— Шрамы боевые с груди не сотрёшь, — глухо ответил наш генерал и, обернувшись, сжал кулаки.

Что за этим последует, ждать я не стал и прыгнул вперёд, вставая между ним и маленьким человеком в очках.

— Здорово дневали, ваше сиятельство! Хорунжий Всевеликого войска донского Илья Иловайский по вашему приказанию прибыл!

— Илюшка? А чего ты… что ли, Прохор не предупредил, что…

Но я вовремя прикрыл ему рот с привычной бесцеремонностью:

— Знать не знаю никакого Прохора, а вот от исполнения вашей генеральской воли я уклониться не смел.

— Ну-с, подойдите-ка ко мне, молодой человек, — кивнул жандармский.

— Ваше сиятельство, прикажете выслушать крысу очкастую или сразу взашей гнать?

Теперь уже приезжий петербургский чин вытаращился на меня так, что у него очки с носа на лоб сами полезли. Дядя вздохнул, покраснел, побледнел, кое-как выдохнул и вдруг крепко обнял меня почти до полного утопления в объятиях.

— Иловайский! Узнаю нашу кровь! Вот и повзрослел казак — ни чёрта лысого, ни вражьей пули, ни чиновника столичного не боится, весь в меня!

— Ах вы… вот вы как… — Следователь Третьего отделения вскочил на тоненькие ножки. — Да я вас обоих, всем полком, на каторгу, в лагеря, в казематы, во глубину сибирских руд!

— И твои изумрудные брови колосятся под знаком луны, — издевательски пропел я из-под генеральской подмышки, и чиновник мгновенно прикусил язычок. Ага, попался, жук навозный!

— Иловайский, ты чего поёшь глупости всякие? Какие изумрудные брови? С чего бровям колоситься? Али то заклинание мудрёное было, от твоей Катеньки разлюбезной подхваченное…

— Сменим тему, — попросил я, с трудом высвобождаясь из дядиных объятий. — Да, почти что заклинание. Строчка из песенки.

— Ничего не понимаю.

— А вот кому надо, тот понял, — с нажимом произнёс я, кивком головы указывая столичному гостю на дверь. — Так что, валет краплёный, сам выметешься или веник принести?

— Как вы разговариваете с главным следователем Третьего отделения?!! — придя в себя, завопил он. — Я буду жаловаться! Эй, жандармы, взять смутьяна!

— Из избы не слышно, — вежливо подсказал я. — Вы бы вышли, там покричали на всю улицу, может, и добегут ваши охранники. Только громко кричите, они на противоположном краю села меня под лопухами ищут…

Чиновник пошёл пятнами, вытер рукавом лысину, чуть не захлебнулся собственной слюной и выбежал вон из горницы.

— Плюньте. — Я посмотрел в изумлённые глаза дядюшки и спокойно объяснил: — Не из Петербурга он, так, фальшивка с поддельными бумагами.

— Нешто шпион австрийский?!

— Нет, чего сразу на Австрию-то наговаривать. Вам же там понравилось вроде: и пиво приличное, и немки улыбчивые…

— Так… тогда что ж… ещё хуже — нечисть под личиною?

— Да не горячитесь вы. — Я упёрся ладонями в его могучую грудь, скользя сапогами по полу в попытке сдержать генеральский напор. — Человек это. Обычный человек. Только из будущего…

— Откуда?!

Я тяжело вздохнул, судя по всему, объяснять придётся долго. Может, как-нибудь попроще, на конкретном примере, но не успел…

— Айда на улицу? — неожиданно предложил дядя, резко меняя тему. — Дюже охота поглядеть, как эта кикимора болотная из твоего будущего своих приспешников на подмогу звать будет. Так говоришь, не из сыскного они?

— Нет. Мне предстоит разобраться — откуда, но не из Санкт-Петербурга, это точно!

— Голову на плаху положишь?

— А вы бы что хотели, чтоб я на неё положил?

Мой дядя задумался, мысленно пересчитал в уме руки и ноги, что-то прикинул и решил:

— Ты ж ещё не женатый, ничего тебе класть не надо, это я так, к слову брякнул. Пошли, что ль, балабол?

Мы вышли на порог и… были с ног до головы облиты святой водой! Мой счастливый денщик отсалютовал нам пустым ведром.

— Спасибо тебе, добрый Прохор, — с чувством сказали мы с Василь Дмитревичем, выплюнув по струйке воды.

— Рад стараться, ваше благородие. А чегой-то вы на меня смотрите, как француз на лягушку?

— Проводи-ка меня переодеться, братец, — попросил дядюшка подоспевшего ординарца. — А ты, Иловайский, сыщи хмыря этого в пенсне. Нехай его хлопцы нагайками поучат, как генералу врать…

— Рад стараться, ваше сиятельство! Сейчас меня Прохор за уши на бельевую верёвку подвесит, просохну маленько — и в погоню, аки лев рыкающий! А вы не хотите рядышком повисеть?

Моё мокрое начальство сочло ниже своего достоинства отвечать на предложение посушиться вместе, а потому ушло с гордо поднятой головой.

— Пошли…

Старый казак почесал в затылке, осторожно поставил ведёрко на крыльцо и последовал за мной, бормоча себе под нос в рифмованном режиме, что уж он-то и не знал, чего со святой водой делать, предупреждать было надо, а так чего теперь дуться-то, никто не виноват, да и, в конце концов, погоды ещё тёплые, чего ж не освежиться перед военным походом, всё одно поп перед всем строем кропить будет, а тут уж заранее, от всей широты души…

Как вы понимаете, пересказывать всё это ещё и в стихах у меня просто настроения не было. Я думал о том, как ловко ускользнул тот лысый следователь Третьего отделения. Ведь мы почти след в след за ним вышли, а не успели. И куда, интересно, девались его охранники? Их я на предмет личины не проверил, а надо бы…

— Вот они, — неожиданно раздалось слева, и те, кого я искал, сами бросились на нас из-за плетня.

Прохор отреагировал быстрее, винтом ушёл с линии атаки, на развороте хлестнув нагайкой по шеям первого. Второй сгрёб меня, как удав кролика, и… с воем отпрыгнул в сторону, дуя на вздувшиеся пузырями ладони. Я лишь успел рассмотреть искажённое звериной яростью уродливое лицо беса, когда оба злодея бросились по улице наутёк, пригнувшись так, что загребали передними лапами.

— Это ж что за чудеса, как из рыбы колбаса? Я ж таким ударом ломаю шею даром, а он от моей нагайки бежит, как от бабайки!

— Бес ростовский. Причём не мелкий, — не зная, откуда знаю (ох, как башка трещит от этих просветлений!), пояснил я. — В Ростовской губернии их много, у старых монастырей шарятся, любыми личинами не брезгуют, а сами чаще разбоем промышляют, путников спящих душат, дневного света не боятся. От них одна защита — серебро да святая вода. В общем, ещё раз повторюсь: спасибо тебе, Прохор!

— Благодарить потом будешь, когда мы того, третьего, главного ихнего, отыщем!

— Он человек. С ним и проще, и сложнее…

Я повесил голову и в глубокой задумчивости побрёл вперёд. Ноги сами несли меня к нашему двору, а путаные мысли никак не хотели укладываться в стройную цепочку.

Событийный ряд был пёстрым и нелепым: герои и происшествия, люди и нечисть, враги и друзья, погони и нападения сменяли друг друга, как в ярком калейдоскопе, я такой на ярмарке видел. Вроде бы знаешь, что в нём стекляшки да камушки, а из-за зеркал картинки всегда разные получаются, одна на другую не похожие. За что убили курьера? Куда подевался приказ? Почему труп был подкинут в Хозяйкин дворец? Зачем его украли у нас с конюшни? Почему тогда меня, спящего, не тронули? Откуда взялся чиновный человек из будущего? С какой чести ему два ростовчанина служат? И что ж это за фигура таинственная хромающая, с горбом да свечами горящими по кругу шляпы? На все эти вопросы моя внезапно образовавшаяся характерность умилительно скромно молчала. Сам себя за такое дело ненавижу порой. Вот умели же старые характерники по первому желанию все способности, все умения тайные на пользу людям оборачивать, а я как недоделанный какой. Вроде дар-то мне вручили, но как им пользоваться, объяснить не удосужились. Сам догадывайся, сын казачий…

Мой денщик тихо шёл позади, не отвлекая, не бормоча под руку, не приставая с глупостями. Что редкость: он же у меня любопытней барсука с тёмным прошлым. Тоже в каждую нору нос засунет и день без драки считает прожитым зря. Нет, он мирный и добрый, просто деятельный очень, за счёт чего и нарывается постоянно, а со мной так и вдвойне…

— Святую воду отец Силуян дал? — только чтоб вырваться из плена неразрешимых вопросов, на ходу спросил я.

— Нет, его-то при храме не было. Мне две бабуленьки от души налили. Храни их Господь за доброту, вот на таких божьих одуванчиках вся вера на Руси и держится…

— Прохор, ты ничего не перепутал? Меня в том же храме в прошлый раз две старухи агрессивные едва ли насмерть не убили!

— А так то, поди, они и есть, — радостно подтвердил он. — На меня тоже поначалу с крыльца как собаки бросились, дык я одну в купель макнул, а другую на паникадило закинул… Ну, они враз подобрели и указали, где мне святой водицы набрать. К пожилым людям свой подход нужен, а когда ты к ним со всем вниманием, так и они к тебе не задним местом…

Я почувствовал себя отомщённым. Честно говоря, прошлый позор, когда две хрупкие бабуленьки при храме отметелили здоровенного хорунжего на раз-два-три, словно котёнка, жёг душу, как раскалённые подковы. Верный денщик избавил меня от позора и вернул былую славу непобедимым казакам Всевеликого войска донского, что не могло не радовать. Батюшки не было, значит, сразу не осудит, и епитимьей по загривку мы не огребём. В конце концов, святую воду в храмах раздают бесплатно, и то, что Прохор попользовался ею без спросу, не самый великий грех. У нас, если подумать, и более весомые проблемы имеются. Такие страшные, крупные, лысые… И один из них топчется сейчас у ворот нашей конюшни, зыркая по сторонам загнанным взглядом.

— Шлёма?

— Спасибо, что признал, не погнушался.

— Упырьская морда?!

— И вам от всего сердца здрасте, дядя Прохор, — в пояс поклонился мой вынужденный приятель по несчастью (несчастьям!) в Оборотном городе. — Дело до тебя, Иловайский! Беда у нас — Моньку казнят!

— За что?!

— За бегство, переодевание и гастрономический обман населения. А он ить тока ради тебя и старался, казачок… Я-то насилу вырвался да убёг, но Моню… другана мово закадычного… не уберёг…

— Ты не уберёг — твоя проблема. — Безапелляционно оттесняя упыря в сторону, мой денщик открыл ворота и кивнул мне: — Заходи, хлопчик, у нас и своих забот полон рот. Поднял бурю в стакане, мы плакать не станем, мы с вами не братались, в няньки не нанимались, нам до твоего Мони, как до блох в попоне!

— А что Хозяйка, не заступится? — Не обращая внимания на ворчание Прохора, я достал пистолеты, рассовывая их за пояс.

— Чё ж сразу Хозяйка-то… — развёл руками Шлёма. — Хозяйка, она, конечно, баба авторитетная, да тока в симпатиях к нашему брату особо не замечена. Это на тебя она неровно облизывается, а мы… Эх, пропадай, брат Монька, ни за ломаный грош! Пойду, может, и мне какой кусочек перепадёт.

— Другана своего жареного жрать будешь?

— А чё, и буду! — возмущённо вскинулся упырь, блестя мокрыми глазами. — Монька добрый был, сердцем мягкий, поди, и мясо нежное получится. Слезами обливаться буду, а как же не жрать-то?! Традиция-с… Сами-то небось в церкви плоть и кровь Христову трескаете. А чё нам, другом верным закусить западло?!

— Ты чего с кем сейчас сравнил, морда твоя небритая, харя недобитая?!! Да я ж тебя собственными руками понесу до уборной, ткну туда башкой вздорной…

— Прохор, найди мне сбежавшего чиновника, — попросил я, встревая между ними, пока дело не дошло до драки с летальным концом. — Шлёма, веди давай. Времени у меня мало, поэтому двигаем самой короткой дорогой.

— Переоделся бы сначала, — пробурчал мой денщик, щупая меня за рукав. — Малость просох, но на ветру просквозит, ровно Мурзика в марте. Будешь потом, как и он, мяучить, что женихалку проветривал да передержал, она и скрючилась…