Андрей Бронников

Мойте руки перед бедой

Вместо предисловия

...

История театра «Но» насчитывает около пятисот лет. Главное его отличие заключается в ношении масок исполнителями представления. Маска здесь — особая моральная ценность, раскрывающая зрителю характер героя, его переживания и человеческие качества. Сам актёр остаётся второстепенным демонстратором, лишь озвучивая мысли действующего лица. Скрываясь под маской, он оставляет свои истинные чувства и эмоции невидимыми для зрителя. Само слово «но» переводится с японского, как «умение», «мастерство».

Представление длится до пяти часов, и состоит из нескольких драматических частей. Канонический спектакль завершается пьесой «о демонах». Героем драмы всегда становится личность легендарная или мифическая: божество, мудрый старец, доблестный воин. Имя его фактически имя-символ.

Между пьесами даются фарсовые представления «кёген», материал для которых черпается из жизни и быта, становясь объектом юмора или даже сатиры. Традиционно принято считать кёгэн второстепенной частью спектакля «Но», поскольку он призван заполнять паузы между драмами.

Трагическое и комическое в театре «Но» существуют не сливаясь, но прекрасно уживаясь в совокупности образуя на сцене удивительную по цельности и глубине картину «страстей человеческих».

(частично материал взят из монографии Н. Г. Анариной «Японский театр «Но»)

...

«…скажу истинную правду, не трогайте веру в человечестве, она его спасает, без веры он зверь, не глумитесь над его святыней, не разжигайте в нём огонь негодования. Это опасная игра с огнём, может произойти пожар… Доброжелатель».

(из анонимного письма Ленину в марте 1921 года) [Стилистика неизвестного автора сохранена (прим. автора)]

1

Однажды ранним утром, точно в пять часов десять минут в полном соответствии с отрывным календарём «Время навсегда», когда предрассветная свежесть серебристой росой только оседала на не успевшую остыть за ночь придорожную траву, дневное светило лениво выглянуло из-за горизонта, и его лукавый взгляд первым лучом упал на, изнурённую от бессмысленной человеческой суеты, землю.

Солнечный первенец сверкнул на позолоте куцых, без крестов, куполах заброшенной церквушки, заодно испугал стаю жирных чёрных галок, затем, пронизав сонную берёзовую рощу золотистыми нитями, упал в густой черёмуховый куст. Несколько мгновений утренний озорник осматривался, словно решая куда отправиться, а затем, подпрыгивая в разбитой колее просёлочной дороги, выбрался на тёплую и пыльную улицу небольшого посёлка. Весело пробежался вдоль обветшалых покосившихся домиков и растеряно замер перед старинным трёхэтажным каменным зданием.

Красный изъеденный дождями и ветрами, кирпич больничного корпуса местами выкрошился, особенно на углах возле помятых и ржавых, украшенных жестяными силуэтами гарпий, водосточных труб. Окна первых этажей были грубо замалёваны серой краской, а некоторые из них прятались за металлическими кованными решётками. На втором этаже окна закрасили только наполовину, а на третьем их просто занавесили плотными белыми шторами. Массивные резные двери парадного входа усугубляли и без того унылый вид некогда помпезного фасада. Справа от низкого, в несколько ступеней, широкого крыльца криво висела облезлая табличка с названием учреждения: «НИИ психического здоровья».

Внезапно набежали грозные тучи и явно намеревались обрушить на землю холодные дождевые струи, пугая и озаряя округу грохотом и вспышками праведного гнева. Светлый лучик поспешно свернул за угол и устремился в поисках убежища от надвигающейся грозы. Сквозь узкую пешеходную арку здания он проник в небольшой внутренний двор.

Дорожки в скромной парковой зоне были тщательно подметены, а каменные бордюры аккуратно побелены известью. Возле каждой скамейки стояли жестяные урны в виде пингвинов. Благоухали пышные кусты сирени, что было редкостью для этих мест в это время года.

Лучик, на мгновенье забыв о надвигающемся ненастье, с любопытством огляделся, а затем не спеша приблизился к постаменту, на котором возвышался гипсовый бюст неизвестного человека. Мемориальная надпись давно разрушилась и ясности в определении личности увековеченного героя внести не могла.

Удивительно, но у подножья этого неухоженного памятника позабытому герою в грязных стеклянных банках стояли живые цветы. Тут же возвышалась бронзовая ханукия [«Ханукальный светильник» — светильник, который зажигают в течение восьми дней праздника Ханука.], которая соседствовала с облезлым фотографическим портретом рок-музыканта Бориса Гроховского и парой помятых ирисок на блюдце.

За долгие годы своего незавидного существования бюст не раз и не два подвергался ремонту. Его то и дело подмазывали гипсом, восстанавливали нос, уши и подбородок, покрывали бронзовой краской. Затем подкрашивать перестали, и лицо неизвестного героя постепенно стало походить на физиономию больного ветрянкой. При этом реставраторы напрочь забыли о ремонте надписи. В результате первоначальные черты героя были утеряны, а имя его окончательно кануло в лету. После всех метаморфоз, казалось бы, единственная достопримечательность не только лечебного учреждения, но и всего поселка должна была потерять свою мемориальную ценность. Но не тут-то было! Памятник тщательно оберегался, и охранялся местным отделом культуры, в котором о личности изображённого тоже имели весьма приблизительные сведения.

Среди жителей поселка периодически вспыхивали яростные споры по этому поводу. Одни утверждали, что памятник был поставлен первому главному врачу больницы доктору Коткинду, другие говорили, что это есть никто иной, как известный большевик — революционер, а третьи настаивали на личности Самуила Маршака.

Версий возникло великое множество, поэтому обитатели поселения даже намеревались провести референдум, чтобы утвердить истинное имя увековеченного героя. Голосование состоялось, но члены общества любителей эпоса «Пополь — Вух» [Книга-эпос месоамериканской культуры, памятник древней индейской литературы.], несогласные с результатами, подали в суд, и нескончаемые тяжбы продолжаются до сих пор. Члены общества Красного Креста предложили провести второй тур выборов, но стороны конфликта опять-таки не смогли решить вопрос минимального порога прохождения в следующий тур. Руководство посёлка в эти споры не вмешивалось, справедливо считая это неотъемлемым процессом истинной демократии и подтверждением наличия свобод на подведомственной им территории.

Дебаты на эту тему ведутся с той или иной степенью активности и теперь, но вопрос с местом поклонения решился сам собой. На седьмое ноября здесь митингуют люди с кумачовыми транспарантами в руках, в День независимости активные граждане произносят речи и поют гимн, в очередную годовщину основания лечебницы медицинский персонал и больные восхваляют научное светило доктора Коткинда. Поговаривают даже, что в ночь на Рош а-Шана [Еврейский Новый год] здесь появляются неизвестные личности в тёмных одеждах и штраймлах [Головной убор хасидов].

Погода окончательно испортилась, и, чтобы укрыться от дождя, у солнечного луча оставалось всего лишь несколько минут. Он выскочил из внутреннего двора и стремглав помчался вдоль окон больницы, чтобы попытаться проникнуть внутрь помещения. Наконец, сквозь узенькую щель между рамами лучик проскользнул почти никем незамеченным в полутемную комнату.

Только старый и мудрый таракан, который сидел на плинтусе и внимательно наблюдал за происходящим обратил, внимание на этот визит. Увидев солнечный луч, он сердито пробурчал в усы нечто невнятное, затем хмыкнул и бодро засеменил в сторону прикроватной тумбочки, где со вчерашнего дня оставалось немного хлебных крошек, а также засохший кусочек плавленого сырка. Таракан приоткрыл дверцу, проворно юркнул внутрь, и вскоре оттуда послышалось негромкое чавканье. Луч, между тем, уже незаметно для всех окружающих выскочил за дверь и помчался в подвал.

За окном оглушительно громыхнуло, и тяжёлые капли дождя ударили в окно. До подъема оставалось несколько минут. В палате царила сонная тишина, но четверо её обитателей, давно привыкших к строгому больничному распорядку дня, уже не спали. В шесть часов из чёрной тарелки громкоговорителя должен был раздаться бой курантов и зазвучать гимн.

Так и случилось, но после боя курантов в палате неожиданно возникла томительная пауза. Все четыре пациента в недоумении продолжали лежать на кроватях. Привыкнув выпрыгивать из постелей при первом же аккорде гимна, теперь они оказались в крайне затруднительном положении. С одной стороны, по времени подъем уже состоялся, а с другой — команды для этого не прозвучало. Лица их в настоящий момент вдруг приняли облик маски японского театра «Но» — «Биккуримэн» — удивления.

Таракан, уже было собравшийся после сытного завтрака покинуть тумбочку, заподозрил, что снаружи происходит нечто ужасное, попятился и поплотнее прикрыл скрипучую дверцу. В этот момент из динамика раздался непонятный шум, скрип кровати, а затем долгие и громкие ругательства начальника службы безопасности и агитации больницы, отставного военного Корнея Куроедова. Из его пространного монолога следовало, что радиомеханик Рюкин проспал и не запустил вовремя запись гимна, но микрофон оказался включён. Впрочем, о последнем событии оба действующих лица не ведали.