— Старшого ты ухлопал, Иванович, — первый раз назвал Тимофея по отчеству Кошелев. — Теперь эти, как стадо, прочь понесутся.

И правда, татары бросились бежать, а в них нет-нет да били из мушкетов и штуцеров сверху и снизу.

Сил больше не было, и Гончаров сел прямо тут, на горном уступе, привалившись спиной к скале.

Глава 3. Папаха

— Шей, шей, — процедил сквозь зубы Тимофей. — Человека саблей рубил, а тут он кожу проткнуть боится.

— Так то вражина, а тут ты, — пробормотал Лёнька и ткнул иголкой. — Ну не могу я, не могу! — воскликнул он и вскочил на ноги. — Может, лекаря лучше с обозом дождёмся?

— Да пока этот завал на дороге расчистят, — проговорил с досадой Гончаров. — Тут жара такая стоит, коли протянем сейчас, затягиваться дольше рана будет. Федот Васильевич, может, ты стежка три положишь? — попросил он самого опытного в отделении драгуна. — С этого пустозвона ну никакого ведь толку нет.

— Да я просто к крови не очень, — оправдываясь, проговорил Лёнька. — Как её вижу, у меня прямо дыхание в зобу спирает.

— Дай сюда! — Кошелев отобрал иглу с ниткой. — А курам как башку в деревне рубил или как кабана с мужиками резал? Тоже, небось, за спиной у батюшки прятался? Плесни-ка из фляжки мне на руки.

Блохин пролил тёплую коричневую жидкость, и вокруг пахнуло крепким хмельным духом.

— Иваныч, может, пару глотков сделаешь? — предложил Тимофею дядька. — Всё легчевее терпеть будет.

— Шей, Федот Васильевич, — попросил тот. — Не впервой такое уже.

— Ну-ну, смотри сам. — Кошелев пожал плечами и проткнул кожу.

Сжав зубы, Тимофей что есть сил терпел, пытаясь не проронить ни звука. Хотелось взвыть, оттолкнуть в сторону дядьку или хотя бы застонать. Но рядом были его драгуны. Дюжина пар глаз внимательно смотрела на своего командира. Да и сновавшие, перетаскивавшие тела и брошенное трофейное оружие люди из других отделений эскадрона и егеря бросали на них свои любопытные взгляды.

Тимофей держался.

— Тихо, тихо, тихо, во-от, ещё чуть-чуть, — проговорил негромко Кошелев, продолжая стягивать края раны. — А теперь ещё петельку здесь затянем. Режь под самый узелок. — Он кивнул Блохину. — Осторожнее ты, таким-то клинком орудовать! — шикнул драгун. — Иголкой он, значится, ткнуть боится, а кинжалом, как абрек, орудует! Вот так, во-от, хорошо. — И Кошелев с любовью оглядел свою работу. — Ровно. Чего теперь, опять, что ли, рану нужно пролить?

— Проливай, Васильевич, — сказал Тимофей. — Не жалей чачу. Крепкое хмельное — это первый помощник в таком деле, чтобы потом не загноилось.

Лёгкое пощипывание от ожога спиртным было уже несравнимо с только что пережитой болью, и Гончаров даже не поморщился.

— Туда, в тенёк всех укладывайте! — крикнул Копорский и, подойдя ближе, принюхался. — Вы чего это тут, никак крепкое пьёте?

— Чачей рану пролили, вашблагородие, — встав на ноги, доложился Тимофей. — Виноват, что в таком виде, сейчас мундир натяну. — И потянулся за лежавшей на камнях одеждой.

— Не спеши, — проговорил подпоручик. — Заштопай его сначала или вон Блохину лучше дай, пусть он от крови в ручье застирает. Да-а, капитан Огнев недоволен будет, половину ведь отделения Ступкина тут положили. — Он кивнул на уложенные в ряд тела. — Если бы вы не подоспели по верху, вся дюжина бы тут лежала, да к тому же без голов. Ещё и трое раненых у нас во главе с унтер-офицером. Почитай что и нет больше второго отделения.

— Да вы-то тут не виноваты, господин подпоручик, — вздохнув, проговорил Гончаров. — Место уж больно удобное для засады, могли бы и всю колонну запросто обстрелять или камнями побить. А за ребят мы хорошо кровь этих взяли. — Он кивнул на вытаскивавших к дороге тела горцев егерей. — Там ещё ближе к завалу девятерых сверху сбили. Так и остались они лежать с ружьями.

— Начальство, начальство идёт! — послышались крики. И Копорский вытянул шею.

— Ах ты ж, с Огневым и сам наш полковник сюда следует! Гончаров, Блохин, а ну-ка скройтесь отсюда! Вон к ручью лучше, к самым кустам перебегите. А то вид у вас…

Тимофей, морщась от боли, застирывал исподнюю рубаху, а Лёнька вовсю тёр кровавое пятно на его фрачной светло-зелёного цвета куртке.

— Господин полковник, головной дозор принял бой с двумя сотнями горцев! — донеслось от дороги. — Пытались нас окружить, пленить или уничтожить. Своими силами неприятель был обращён в бегство. На месте боя найдено две дюжины тел противника. Подобрано полтора десятка мушкетов и много холодного оружия. Взвод потерял шестерых драгунов убитыми и четверых ранеными, один из которых уже вернулся в строй.

Лёнька бросил мокрый мундир на камни и перебежал от русла ручья вверх.

— Ребяток смотрят убитых, а теперь трупы татар, — комментировал он, прячась за валуном. — А вот теперь уже ружья и сабли трофейные. Вроде не гневаются. Ну всё, кажись, пронесло, уходят.

— Хватит там уже таращиться, помощник, блин! — проворчал Гончаров. — Коли сам вызвался, так давай застираем быстрей, да я всё сушиться на камнях разложу. До вечера если не просохнет, потом от холода заколею. Меня и так чего-то сильно знобит.

— А это потому, что ты крови много потерял, — проговорил, сбежав к ручью, Лёнька. — Рана не сказать чтобы уж и шибко большая, но, видать, жилу какую-то всё же перебило. Хорошо хоть, не главную, а то бы совсем кровью истёк.

Примерно через пару часов солдаты расчистили от завала дорогу, и колонна прошла через теснину. До вечера оставалось уже недолго, и генерал Небольсин повелел разбивать лагерь в небольшой долине у ручья. Пехотные колонны протопали по дороге и рассыпались по окрестностям. Вскоре сюда же подтянулся обоз с пушками. Телеги, фуры и орудия выставили прямо на дороге. Выпряженных лошадей разместили у ручья в боковом ущелье. Солдаты сновали по долинке, разыскивая топливо для костров. Деревьев тут было мало, и скоро вырубили подчистую весь кустарник. В сумеречное небо потянулись дымы многочисленных костерков.

— Егерям из пятнадцатого их превосходительство повелел все скалы вокруг лагеря проверить, — рассказывал обрубавший сушняк Чанов. — Первый эскадрон и агеевских казаков дорогу вперёд разведать послал и двойными караулами повелел стеречься. Да-а, не больно-то тут хорошее место для ночлега, вокруг одни лишь скалы, а долинка так себе, совсем тесная. И так-то ночью в горах холодина, а тут ещё и от воды будет студить. Попробуй ты кострами обогрейся. Чего это, дрова, что ли?! — Он пнул срубленные хлипкие стволики. — Тут даже и деревьев-то хороших в округе нет. Не наросли большие на голом камне.

Тимофею было холодно, вроде и мундир просох, и шинелькой сверху прикрылся, но тело била дрожь.

— Иванович, твоя это, — сказал Кошелев и накинул на него сверху бурку. — Надевай, надевай, ну чего топорщишься! Трофейная, с того самого горца, которого ты напоследок на скалах сбил. И ничего не говори даже! — остановил он вскинувшегося было Тимофея. — Так общество всё наше постановило. Твой трофей это по праву, тут и говорить нечего. И вот ещё. — Драгун протянул хороший, достаточно новый пистоль. — Наш, драгунский, офицерский при нём ещё был. Неужто же Гераська да вдруг мимо пройдёт. Ты-то сам любитель такого. Папаха ещё белая к этой бурке идёт, ну а уж сабельку с богатыми ножнами мы господину подпоручику отдали. Чай, не осерчаешь за такое?

— Да нет конечно, — произнёс с улыбкой Тимофей. — Спасибо вам, братцы. Благодарствую.

— Носи, Иванович, носи, — послышалось от сидевших вокруг костра драгун.

— Только с шапкой-то осторожнее ночью, а не то в темноте караул ненароком за горца примет, — пробурчал Герасим.

— А то он и сам не знает. — Сидевший рядом Чанов толкнул Рябого. — Чай унтер-офицер цельный, а не ты — голь перекатная.

Антонов отмахнулся и, взяв опустевший котёл, под смех товарищей пошёл от костра к ручью.

— Обидчивый, — заметил, кивнув ему вслед, Лёнька. — А чего на шутки своих обижаться-то? Тимох, дай шапку поносить? — И натянул себе на голову мохнатую папаху. — Ох и пышная же, белая, только старшины татарские такую таскают на башке. У всех остальных-то они чёрные. Видать, подханка какого-то ты пулей сбил.

Тело вскоре согрелось, и дрожь унялась. Тимофей привалился к камню и, слушая разговоры товарищей, начал клевать носом.

— Спи, спи, уже. — Лёнька натянул ему на голову папаху и расправил на ногах бурку. Где-то перекрикивались караульные, слышалось ржание лошадей, покрикивала со скал ночная птица. Тимофей засыпал под такой уже привычный шум военного лагеря.