Андрей Буторин
Хозяин города монстров
Чужой?.. Свой?
Объяснительная записка Вадима Чекунова
Так уж сложилась моя жизнь, что приходилось жить и работать в странах, где я всегда выделялся среди местного населения. Не просто телосложением, а буквально всем. Африка и Азия не давали мне шансов затеряться в толпе и сойти за своего. Помимо внешности, были и другие причины. Я сознавал, что всегда буду чужаком, белой вороной, «заморским дьяволом» в этих краях — как бы хорошо я не говорил на местных языках, как бы глубоко не знал историю и культуру этих мест… Так уж устроен мир. Во всяком случае, значительная его часть. Это не вызывало во мне горечи или сожаления, но причиняло душевное неудобство — тебя постоянно разглядывают, бес стеснения обсуждают и ты, скорее всего, воспринимаешься ими не совсем как человек.
Когда вернулся на родину, после долгих лет на чужбине, мне показалось, что дома, наконец, отдохну. Ведь дома все свои. Отоспавшись с дороги, решил прогуляться по городу. Вышел на улицу. Стояла чудесная осень. Раньше не любил ее, но после адского пекла южных стран стал ей наслаждаться. Дождь кончился рано утром. Проглянуло солнце. Желтая краска облетевшей листвы заляпала мокрый асфальт двора. Смуглый человек размашистыми движениями метлы собирал ее в кучу. Пока я созерцал труд дворника, ему на подмогу явилось ещё несколько коллег, один темнее другого. Двор мигом наполнился оживлённым «вар-вар-вар!» и жестикуляцией, которая, как ни странно, не мешала им сгребать листья на носилки. Вот она — ирония судьбы. Столько лет прожить вдали от дома и обнаружить, что иные чужаки уже давно обосновались здесь. Вставил в уши наушники-затычки. Отыскивая в плеере подходящую настроению песню, вышел со двора.
Под цоевскую «Кукушку» направился к метро, отмечая по пути нашествие Азии на некогда типичный московский район. На детской площадке сидели молодые парни. Все, как один, в узких спортивных брюках и остроносых туфлях. Кто на скамейке, кто рядом на корточках. Их степные лица бронзовели от октябрьской прохлады и пива. Чуть поодаль, возле песочницы, стояла пара женщин в платках и длинных пальто. Одна из них что-то рассказывала, другая кивала и улыбалась золотым ртом. Вокруг них, подбрасывая кленовую листву, вперевалку бегали головастые дети. Плосколицые, темноглазые — неотличимые от китайчат, которых я насмотрелся за годы на чужбине.
Будущая смена, новое лицо города. Пока обособленная, она лишь присматривается раскосым оком к новым владениям. Сидит за кассами, стоит за прилавками, снуёт по дворам и стройкам. Изображает японских официантов и самураев в напиханных повсюду «Тануках» и «Япошах».
Усмехнулся — ведь в моих наушниках пел своим характерным речитативом кореец Цой… Я спустился в подземный переход. Там, в зыбком сумраке, продавал мочалки и бусы пухлый щекастый человек кофейно-молочного цвета, с чалмой на голове и воловьим взглядом. Его неотличимый на первый взгляд подельник стоял неподалеку на шухере, высматривая в толпе опасность. Из толчеи прокуренного перехода я выбрался на небольшую площадь возле метро. Возле ротонды метро, неподалёку от цветочных киосков, кружком стояли пузатые кавказцы в кожаных куртках нараспашку. К заполонившим площадь азиатам-рекламщикам добавился чёрный, как сапог, негр-студент с печальными желтоватыми глазами. С опаской взирая на прохожих, он пытался всучить им какие-то буклеты.
Новый Вавилон.
Ощутил себя иностранцем в родном городе. На мгновение стало неуютно и тоскливо. Сумею ли ужиться с новой реальностью? А куда деваться… Тем более, дома, у кроватки с ребенком, ждала жена, привезенная мной из Поднебесной… Я и сам, с семьей, теперь частица этого Вавилона…
В общем, такие вот воспоминания и зарисовка из жизни получились у меня после прочтения «Хозяина города монстров». Нет-нет, совсем не потому, что я под впечатлением книги уподобил приезжих монстрам, а себя возомнил хозяином. Просто каждый из нас воспринимает текст по-своему. Кому-то ближе динамичные экшн-сцены, кому-то важно подметить перемены в героях или оценить полет авторской фантазии… Я больше всего люблю наблюдать за отношениями героев. Сердцу моему ближе оказалась затронутая автором проблема «а сможем ли мы ужиться?»
Кто эти «мы», с кем и как нам предстоит жить, что такое ксенофобия и с чем ее едят, и чем вообще все закончится — на все эти вопросы лишь предстоит найти ответ.
Выражаю признательность моему сыну Денису за бета-ридерство и помощь в предварительной редактуре романа
Куда я, зачем? Можно жить, если знать.
И можно без всякой натуги
Проснуться и встать, — если мог бы я спать,
И петь, если б не было вьюги.
В. С. Высоцкий
Пролог
— Едут, — просипел Авдей. Он хотел сказать это хладнокровно, с пренебрежительным оттенком, но голос предательски дрогнул, губы вдруг онемели, а горло будто стиснуло железным кольцом.
Одетый в серое, в разводах засохшего пота холщовое рубище и грязные, обтрепанные до середины голеней штаны, он стоял со скрещенными на груди руками, прислонившись спиной к почерневшей от времени бревенчатой стене амбара. Рядом торчали воткнутые в землю вилы.
Возле него — кто, как и Авдей, подперев амбар, кто присев на корточки, кто просто стоя, — ждали все одиннадцать дееспособных мужиков деревни Матвеевская. Чуть в сторонке стояли и две бабы — Варька по прозвищу Лешая и рябая Степанида, которую все звали Степахой — для Степаниды она была чересчур шебутной. И та, и другая, словно ружья по команде «на плечо», держали по косе-литовке.
Разумеется, все они — и мужчины, и женщины — были мутантами. Ближе к Великому Устюгу таких называли «дикими», в отличие от живущих в самом городе «цивилизованных» мутантов-морозовцев. Но здесь, возле Лузы, куда не совались каратели храмовников, такого деления не существовало — и сельские, и городские мутанты имели одни и те же права, если не учитывать, конечно, что такого понятия, как «право», в городе Луза не имелось в принципе. Кто сильнее — тот и прав. И на данный момент самым сильным, а значит, и самым правым объявил себя некто Серп — тридцатипятилетний лузянин, подчинивший своей воле большинство городских отморозков. Насчет силы еще можно было поспорить — наверняка и в самой Лузе, и в ее окрестностях было немало народа и посильнее его, но вот по части жестокости он, пожалуй, и впрямь занимал первое место даже среди самых изощренных палачей. Излюбленным орудием пыток у него был простой крестьянский серп, из-за которого, собственно, самопровозглашенный хозяин Лузы и получил свое прозвище. Со своим «тезкой» он никогда не расставался — носил его, как правило, заткнутым за потрескавшийся от времени солдатский ремень с потускневшей бляхой, который, в свою очередь, застегивал поверх чего-нибудь обязательно камуфляжного — будь то летняя или зимняя куртка, а то и — в особо жаркие дни — всего лишь майка. Столь же обязательным в экипировке Серпа был генерал-майорский погон — всегда один, непременно на левом плече. А вот головные уборы «полугенерал» не признавал — ввиду того, скорее всего, что в отличие от большинства жителей, потерявших из-за радиации волосы, имел роскошную черную шевелюру, в которой не просматривалось ни единой серебряной ниточки.
Прибытия Серпа как раз и ждали сельчане. Ждали — как приближения неизбежного зла, оставляющего после себя боль, голод и смерть.
Перевалил за середину сентябрь. Каждый год в эту пору лузяне делали набеги на близлежащие села, куда можно было добраться по дороге, которую дальше, по направлению к Устюгу, давно уже отвоевал у людей лес.
В деревнях только что собрали скудный урожай, который ежегодно и забирал Серп. Поначалу он поступал «по совести», оставляя половину, затем треть, потом четверть селянам, чтобы те не протянули с голоду ноги. Но в прошлом году, обнаглев окончательно, хозяин Лузы отобрал у них всё. Неизвестно, понимал ли он, что поступает так во вред себе же, ведь мертвецы не смогут сеять зерно и сажать картошку, а значит, взять с них в следующий раз будет нечего. Скорее всего, не понимал. По части думанья он вообще не являлся большим умельцем, особенно когда это касалось чего-то, отдаленного по времени более, чем на неделю-другую.
Зато жители Матвеевской и расположенной неподалеку Емельяновской, видя, куда дует ветер, еще пару лет назад стали прятать часть урожая, выкопав в лесу и замаскировав подземные схроны. Правда, зерно и овощи в них частично сгнивали, но оставалось хотя бы что-то. С учетом того, что «милосердно» оставлял Серп, этого едва хватало, чтобы не умереть до лета. Или, по крайней мере, умереть не всем. Но прошлую зиму не пережили многие — из стариков и вовсе остался один на две деревни. И терпение у деревенских мутантов лопнуло. Они решили не отдавать Серпу ничего, биться до последнего за каждое зернышко. Пусть они при этом даже погибнут — какая разница, когда умирать: сейчас или месяцем-другим позже? Терять им было уже нечего.
— Едут, — словно эхо, повторил за Авдеем тощий, долговязый Семён и покрепче сжал в по-птичьему трехпалых ладонях черенок вил.
