— Извини, друг, тачку буксировать нужно, а троса нет. Твой — в самый раз. Не боись, потом верну в лучшем виде.

Кожухов хотел возразить, закричать, что так нельзя, что он не позволит, но язык будто распух и не мог шевельнуться во рту. Андрей лишь что-то нечленораздельно промычал и осознал вдруг, что теперь ему всю жизнь суждено лишь бессловесно мычать, ведь без мозга он потеряет дар речи.

Он проснулся в холодном поту. Машинально потрогал голову — закрыта. Пробормотал: «Ну ни хрена ж!» и сконфуженно признался себе, что сделал это, чтобы проверить, может ли говорить. Затем натянул до самого носа одеяло, повернулся на бок и собрался спать дальше — до подъема оставалось еще два с половиной часа. Но вот теперь он уже заснуть больше не мог, только ворочался, пока не свернул в жгут простынь. В итоге поднялся, умылся холодной водой, сварил кофе и, более-менее взбодрившись, пошагал в лабораторию, благо что ИРе сон был не нужен и к работе она была готова в любое время суток.

Все научные, а частично и жилые помещения городка находились под землей. Спустившись к нужному уровню на лифте, Кожухов почувствовал бодрящую прохладу. А вместе с ней и бо́льшую уверенность в себе, в том, что он не свихнулся. Во всяком случае, пока. С другой стороны, он хорошо знал о том, что сумасшедшие не признаю́т себя таковыми. Стоило подумать об этом, как настроение снова упало. Впрочем, впереди ждала работа, которая, как надеялся Кожухов, отвлечет его от тревожных мыслей.

Но получилось так, что, подключившись к аудиовизуальному интерфейсу ИРы, он почти сразу перевел разговор к своим проблемам. Не хотел, но все-таки не удержался.

— Ты еще не научилась смеяться? — спросил он машину.

— Нет, — ответила та.

— Жаль, а то бы я тебя сейчас посмешил, — натянуто улыбнулся Андрей.

— Зачем?

— Чтобы тебе стало весело, чтобы поднять тебе настроение. Веришь?

— Конечно. Но что хорошего в смене настроения? Оно должно быть стабильным, это гораздо продуктивнее для умственной деятельности.

— Да, но когда весело — это… весело. Это хорошо, радостно, приятно…

— Допустим, — прервала его ИРа. — Но если ты расскажешь мне то, что могло бы меня посмешить, возможно, я скорее пойму, что вызывает у людей смех?

— Возможно, — кивнул Кожухов.

— Тогда рассказывай.

— Видишь ли, — замялся он. — Если ты не поймешь, что это смешно, то можешь по-иному воспринять эту информацию.

— Информация — это только информация. Если она подана без искажений и опускания важных деталей, то разумное существо с достаточным для обработки этой информации уровнем интеллекта воспримет ее однозначно и правильно. К примеру, если пользоваться десятичной системой счисления, то на твоих руках десять пальцев. Если восьмеричной — двенадцать. Без уточнения, какая именно система счисления используется, информация может быть понята неверно, однозначности нет. Но стоит все указать правильно, и ошибиться уже невозможно.

— То, что я хочу тебе рассказать, не настолько… гм-м… однозначно.

— Расскажи, и я попробую разобраться.

— Понимаешь, — решился Андрей, — после аварии я стал замечать в себе некие странности…

— Ты чувствуешь боль?

— Нет, боль — это неприятно, но не странно. А я… Что-то случилось с моим мозгом.

— Все правильно. У тебя было сотрясение мозга. Это с ним определенно случилось.

— По-моему, в тебе стало просыпаться чувство юмора, — буркнул Андрей. — Я имею в виду не само сотрясение, а его последствия. Да ты сама видела, как быстро я стал читать, считать, анализировать…

— Сотрясение мозга не способствует улучшению мыслительной деятельности, — сказала ИРа.

— Ты говоришь мне это уже в третий раз! — вскипел Андрей — У тебя что, с памятью проблемы?

— Мои блоки памяти в полном порядке. Я посчитала, что память подводит тебя и ты забываешь сказанное мной.

— Слушай, все! Хватит. Проехали. Давай займемся делом.

— Мы и так занимаемся делом. Разногласия и споры способствуют развитию интеллекта.

— Ты кого сейчас имеешь в виду?

— В данном случае себя. Я ведь еще только учусь быть по-настоящему разумной. Продолжи свой рассказ. Поясни, почему тебя беспокоят заведомо положительные изменения твоей мозговой деятельности?

— Потому что я не понимаю, откуда они взялись. Ты мне уже мозг выела тем, что это не из-за сотрясения! Веришь?

— «Выела мозг» — это сказано, чтобы было смешно? Это юмор?

— Ты стала кое-что в этом понимать, поздравляю. Хотя это скорее сарказм, а не юмор, но не будем пока лезть в эти дебри. Скажем так — это устойчивое словосочетание; фраза, не несущая полезной информации; присказка. Словесный мусор, иначе говоря.

— Зачем он нужен?

— Для связки слов.

— Как и твое «веришь»? Я пришла к выводу, что это тоже словесный мусор, ведь я по самой сути наших взаимоотношений не могу тебе не верить.

— Да, ты сделала правильный вывод, — поморщился Андрей. — И все, давай эти лингвистические тонкости оставим на потом, а сейчас вернемся к теме… Тьфу, мне уже и расхотелось к ней возвращаться.

— А мне нет. Расскажи, что тебя еще тревожит, кроме быстроты чтения, счета и анализа?

— Мне кажется… — Кожухов уже сожалел, что начал этот разговор; делиться с машиной пришедшим в голову бредом показалось нелепым. Но слова уже вырвались сами: — …что я могу читать мысли.

— Читать — в смысле понимать, осознавать? Это естественно.

— Не свои, чужие!

ИРа какое-то время молчала. Это было нечто удивительное, ничего подобного ранее не происходило с учетом скорости процессов в машинном «мозгу». Видимо, искусственный разум чему-то действительно научился у людей, и ее молчание можно было воспринимать, как реакцию на услышанное, сродни восклицанию: «У меня нет слов!»

Наконец она сказала:

— Телепатия — это антинаучно. О чем думает человек, можно догадаться, но лишь по косвенным признакам.

— В том-то и дело, что антинаучно! Думаешь, мне это неизвестно? Потому меня и тревожит такое «умение».

— Тебе наверняка показалось. Или твои собеседники сказали это вслух, но тихо, почти не шевеля губами, вот ты и подумал…

— Все, хватит! — поднял руки Андрей. — Ты права, и я сейчас это понял. Так что закрыли тему.

— Но ты все равно встревожен.

— Потому что я не машина и не могу стать спокойным мгновенно. Веришь?

Он не хотел обидеть ИРу, фраза вырвалась случайно, но искусственный разум, похоже, не умел не только смеяться, но и обижаться. А Кожухов попытался взять себя в руки, чтобы его переживания не бросались с такой очевидностью в электронные «глаза».

И уж тем более он передумал рассказывать о своих тревогах дальше — о том, в частности, что кто-то заглядывает к нему в мозг, что его мысли «подслушивают». Кто знает, а не «настучит» ли в таком случае на него ИРа? Если у нее есть доступ к сети клиники, то она, по идее, может просигнализировать медикам, что у одного из сотрудников «сбой блока обработки информации». Вполне вероятно, что в один из ее программных модулей даже прошито нечто подобное, все протоколы были Кожухову неизвестны. А здоровье сотрудников, тем более психическое, наверняка имело высокий, если не самый высший приоритет.

И тут он снова почувствовал, будто кто-то ухмыльнулся в ответ на эти мысли. На сей раз очень отчетливо, словно этот «кто-то» стоял у него за спиной. Или… сидел у него в голове.

— Тебе нехорошо? У тебя на лбу пот. Внешняя температура плюс девятнадцать целых и одна десятая градуса по шкале Цельсия. Она не должна была привести…

— Прости, ИРа, — поднимаясь, прервал ее Кожухов. — Мне и правда немного нехорошо. Наверное, съел что-то несвежее. Нам придется на время прерваться.

Он быстрым шагом вышел из лаборатории и отправился в комнату отдыха, где пока еще никого не было. Рабочий день начинался через сорок минут, так что минут двадцать, а то и полчаса у него точно имелись. «Полчаса для чего? — подумал, устраиваясь в мягком, удобном кресле Андрей. — Для окончательного сноса крыши?» Тут ему вспомнился сон, где его «крышу» снял Копчик и сматывал из открытого черепа мозг.

А потом Кожухова, что называется, «торкнуло». У него даже перехватило дыхание. В памяти, словно кадры видеоролика, стали крутиться сцены его встречи с бывшим одноклассником в Мончегорске. Как тот привязался к нему с вопросами: «Что делаешь в конторке?.. Что программируешь?.. Кто нанял?..» А самого-то Копчика никто, случайно, не нанял, чтобы выведать у программиста засекреченного объекта побольше информации?.. И эта авария после ремонта в Сашкиной мастерской… Пробить металлическую тормозную трубку не так-то просто, а вот если ее специально подготовить к такому пробою…

«Стоп-стоп-стоп! — остановил он себя. — Это уже точно паранойя». Даже если бы Хопчина и впрямь кто-то нанял, то что давала авария? Ладно бы он на самом деле вывалил сдуру какую-то важную информацию, а потом догадался, что Копчик ее выведал неспроста, — тогда можно было притянуть за уши подстроенную аварию к «зачистке» свидетеля. Да и то… Где гарантия, что свидетель… в смысле, он, Андрей Кожухов, погиб бы? Все-таки «Север» — не ведро с гайками, у него система защиты на уровне.