— Нам было по десять лет, балбес, — надулся простодушный Ардабьев.

— А это ничего не меняет! На Востоке в этом возрасте девушка уже может выйти замуж. Да-да, Леонид. Это непреложный факт. Не томи, как она?

— Ты иногда просто несносен, Володя, — досадливо махнул рукой поручик и грузно уселся в автомобиль, качнувшийся под его весом.

Гусар тут же потерял интерес к этой истории, тем более что в своих шуточках и подколках он знал меру, а его лучший друг смотрел вслед давно скрывшемуся авто, уносящему красавицу, ТАКИМИ глазами.

— Так мы едем к цыганам, господа?

Юные офицеры загомонили и принялись рассаживаться по терпеливо ожидавшим экипажам. Остался стоять один лишь Бежецкий, так и не выпустивший из руки платочек.

— Ты едешь? — тронул его за плечо Бекбулатов. — Или как?

— Или как, Володя, — покачал головой Саша. — Вы уж без меня.

— Влюбился, — констатировал гусар. — Не могу одобрить, конечно, но… Как знаешь.

Кавалькада медленно покатила прочь, и Александр расслышал сквозь приоткрытое окно автомобиля, как голос Сальского затянул:

— Когда б имел златые горы…

— И реки полные вина… — подхватил могучий хор.

Платочек действительно был невесом и пах фиалкой…

* * *

— Право, господа, — старший унтер-офицер Ремизов, развалившись на травке, покусывал травинку, любуясь величаво проплывающими в небе облаками. — Откуда на нашу голову свалился этот Цербер?

— Цербер, Константин, страж подземного царства, — лениво поправил приятеля рядовой Чарушников, пользующийся краткими минутами отдыха, чтобы если не подремать, то хотя бы посидеть в расслабленной позе, привалившись к стволу березки спиной. — И свалиться на голову не может никак. Нашему больше подходит называться драконом.

— Дракон, Цербер… — младший унтер Рейгель, как всегда, был резок в суждениях. — Обычный Держиморда. Только что из Пажеского корпуса, вот и выслуживается, проявляет рвение.

— Я слышал, что он из Николаевского, — заметил Ремизов.

— Тем более. Значит, лучший из лучших. И здесь хочет быть таким же.

— Не получится. Здесь все лучшие из лучших.

— Ну да. Особенно ты.

— Кроме шуток, господа. К чему нам все эти экзерсисы? Марш-броски, стрельбы, десантирования… Мы гвардия или нет?

— Видишь ли, Костя, — Чарушников не желал открывать глаза ни в какую, — мы — гвардия боевая. А в современной войне на конях да с пиками наперевес в атаку не очень-то поскачешь.

Второй эскадрон лейб-гвардии Ее Величества уланского полка традиционно, еще в конце мая переведенный из Санкт-Петербурга в летние лагеря под Гатчину, отдыхал после изнуряющего марш-броска. И уж традиционным этот марш-бросок назвать было нельзя. Не привыкли бравые гвардейцы, предвкушавшие приятное времяпровождение на лоне природы, к такому вот экстриму. А все новый младший офицер, только что прибывший в полк.

Уланы, навьюченные по полной выкладке, сбрасывали жирок ударными темпами и глухо роптали. Ладно бы хоть гоняли одних лишь гвардейцев из простолюдинов — этим сам бог велел. Но юный корнет, несомненно метящий если не в Бонапарты, то в графы Суворовы-Рымникские определенно, не щадил и «белую кость» — своих собратьев по дворянскому сословию. Несколько гвардейцев, отдыхавшие отдельно от остальных — выходцев из крестьян, горожан, купеческого сословия, студенчества, относились к элите эскадрона. Дворяне из пусть не знаменитых, но старинных родов, польский шляхтич и два остзейских барона сдружились с самого поступления в гвардию и на остальных смотрели свысока. И уж их-то командир эскадрона штаб-ротмистр Обручев напрягать точно не стал бы. Но вот незадача: убыл Викентий Владимирович в отпуск на родину по семейным делам. Не то помер кто-то из его родни, не то тяжко заболел… А поручику Констанди дела не было до забав юного Ганнибала — он, пользуясь каждым удобным моментом, штудировал науки, поскольку по достижении должного чина намерен был поступить в Академию Генштаба. И уж совсем сквозь пальцы глядели на чудачества корнета старшие офицеры, справедливо полагавшие, что молодость — болезнь, которая лечению не поддается, но сама собой с возрастом проходит. Перебесится и остынет, а погонять немного засидевшихся за зиму «нижних чинов» полезно, как на это ни посмотри.

— Но нам это к чему? Кто последние полсотни лет посылал гвардию в бой? Напомните мне, господа, такую войну, где не хватило бы одних армейских?

— Если не ошибаюсь, в Южнокитайском конфликте гвардия участвовала, — заметил стройный, как девушка, Пршевицкий-Ганевич, брезгливо пытавшийся выковырнуть прутиком из глубокого протектора ботинка нечто малоаппетитное: незадолго до привала эскадрон пересек выгон, густо «заминированный» сытыми чухонскими коровами.

— Ха! Нашел что вспомнить! Там участвовала гвардейская а-ви-а-ция! — по складам выговорил Ремизов. — И заруби себе на носу, поклонник Мицкевича, — всего два полка. Не из столичных притом.

— Ну, мы тоже имеем некоторое отношение к воздуху…

— Угу. Тоже летаем, но низэнько-низэнько, — саркастически вставил Рейгель. — Как говорит наш фельдфебель Панасюк.

— И все равно, — никак не мог согласиться унтер-офицер. — Я понимаю строевые упражнения, выездку, прочее… Это наш хлеб, так сказать. Но к чему мне ковыряться в моторе броневездехода? На это есть техники.

— И в бою ты тоже будешь ждать техника?

— В каком бою? О чем я тут талдычу битый час?..

— Подъем! — донеслось до спорщиков, и они нехотя начали вставать, отряхивать камуфляж и разбирать составленные в пирамиду автоматические карабины, беззлобно переругиваясь и толкаясь, будто мальчишки. Кто-то сцепил карабины Пршевицкого и Рейгеля антабками, и теперь они безуспешно пытались отделить один от другого, понося последними словами младшего унтера Никольского. Этот великий мастер на подобные шуточки теперь скалил зубы вне сферы досягаемости их кулаков и давал «дельные» советы вроде того, что одному следует закинуть свой карабин за правое плечо, а второму — за левое и так, в виде сиамских близнецов, следовать до лагеря.

— Эскадрон, стро-о-ойся в колонну! — пробежал мимо них корнет, подтянутый и свежий, как всегда, будто только что вместе со всеми не отмахал пару десятков верст, но заметил непорядок и вернулся. — Вот так это нужно делать. — Несколькими точными движениями он расцепил карабины и поочередно вручил хозяевам. — Как вы умудрились зацепиться? Это же суметь нужно… Придется в лагере потренироваться составлению оружия в пирамиду. В строй, в строй…

И легкой серной унесся дальше.

— Дошутился? — с упреком в голосе спросил Никольского Пршевицкий-Ганевич и повесил оружие на плечо. — Вот не было печали, теперь железяки эти тренироваться составлять.

Проклиная на чем свет стоит корнета Бежецкого, гвардейцы поплелись к уже построившемуся в походную колонну эскадрону…

* * *

— К вам можно, корнет?

Не дожидаясь ответа, на пороге Сашиной «кельи» вырос он — краса и гордость лейб-гвардии уланского полка поручик Вельяминов собственной персоной.

— Да-да, — запоздало ответил Бежецкий, следя с тщательно скрываемой завистью (ему этому никогда не научиться!), как князь небрежно стягивает с аристократически изящных рук лайковые перчатки, непринужденным жестом смахивает с продавленного кресла воображаемую пылинку и наконец усаживается, небрежно закинув ногу за ногу.

С Дмитрием Аполлинарьевьичем, а попросту — с «нашим князем Митей», Александр познакомился буквально через пару дней после своего зачисления в полк. Поручик Вельяминов, закончивший то же самое Николаевское училище несколькими годами раньше — увы, однокашниками они не были, — подвизался таким же младшим офицером, только не во втором, как корнет, а в первом «привилегированном» эскадроне. И судя по всему, совсем не рвался делать карьеру, равно как не манкировал повседневными обязанностями.

Отпрыск некогда влиятельного, но и теперь не лишенного благожелательности Государя рода, он был истинной душой компании, заводилой всяческих приключений и организатором холостяцких пирушек, не опускаясь при этом ниже определенного предела, им же самим и отмеренного. Сашу он заметил сразу, благодаря служебному рвению последнего, более подходящему для выходца из низов, чем для «белой кости». Выделил и отметил, поскольку сам с некоторым презрением относился к великосветским шалопаям, мнящим военную службу неким мимолетным эпизодом своей пресыщенной удовольствиями жизни. А дружба их началась вовсе не с достопамятной вечеринки в честь поступления молодого офицера в полк. А несколькими днями раньше, когда поручик, ведущий своих подопечных на строевые занятия, нос к носу столкнулся с перемазанным грязью (лето выдалось сырым, и низменная местность никак не хотела высыхать) незнакомцем в съехавшей набок каске, командовавшим несколькими десятками таких же грязных, но вдобавок еще тихо матерящихся про себя солдат. А вечером того же дня Вельяминов резко оборвал на полуслове князя Лордкипанидзе, принявшегося за бильярдом в свойственной ему пошловатой манере, в красках расписывать ту же картину…

— Чем это вы заняты, Александр? — Князь, не меняя позы, протянул руку — благо крошечные размеры Сашиных «апартаментов» позволяли это сделать чуть ли не с любой точки помещения — и ловко отобрал у засмущавшегося корнета пухлый том, который тот штудировал, пользуясь свободным временем. — Ба-а-а! Жизнеописание Евгения Савойского! Да еще на французском! Похвально, похвально…

— Да вот, — еще больше стушевался Бежецкий. — В училище все как-то не удавалось, а тут, оказывается, обширная библиотека…

— Естественно. — Вельяминов небрежно швырнул книгу на стол, умудрившись не сбить при этом ничего, там находящегося. — Молодые офицеры частенько приезжают со своими книжными собраниями, тщась приобщиться к воинской премудрости предков, а потом… А потом дарят сии сокровища полку. Вы не забыли, мой друг, — резко сменил он тему, — какой сегодня день?

— Пятница, — пожал плечами корнет.

— Вот именно, вот именно… Но непременно запамятовали, о чем я вам говорил в прошлую пятницу.

— О чем? — наморщил юношески гладкий еще пока лоб Александр. — Извините…

— Надо заметить, юноша, — Дмитрий Аполлинарьевич был всего лишь на пять лет старше своего визави, но его добродушное «юноша» или «мальчик мой» никогда не встречало противления у последнего, вероятно, сказывался жизненный опыт, которым Бежецкий пока еще был не слишком богат, — что память ваша весьма избирательна. Бьюсь об заклад, что спроси я сейчас что-либо из воинского артикула или похождений того же принца Савойского — вы ответили бы без запинки, а вот мое недельной давности предложение, будучи к службе не относящимся, абсолютно выветрилось у вас из головы. Я прав?

Конечно же, князь был прав. Саша сейчас лихорадочно перебирал в уме, к какой хотя бы области относилось то самое предложение. Очередная вечеринка? Чей-то юбилей? Поездка в Санкт-Петербург, благо ничего экстраординарного в выходные не предвиделось? Хранящий массу первостепенно важной (а также второ— и третьестепенной) информации мозг в этом отношении был девственно чист.

— Неужели, — попытался он робко пошутить, чтобы только не молчать, — вы в прошлую пятницу вызвали меня на дуэль?

— Оригинально… — протянул Вельяминов, возведя очи горе. — Весьма оригинально… Увы, если бы я вызвал вас на дуэль в прошлую пятницу — один из нас уже лежал бы на кладбище или, в лучшем случае, в госпитале, а другой — сидел до суда под домашним арестом. Я видел вас на стрельбах и не обольщаюсь по этому поводу, да и сам не мазила. Дуэль, чтобы вы знали, в отличие от мести — горячее блюдо. И повара обычно стараются, чтобы повод не остыл… Но довольно о грустном. Поскольку вы, сударь, страдаете ранним склерозом, я с прискорбием сообщаю вам… — Поручик выдержал эффектную паузу и закончил: — Мы с вами едем на бал. Срочно мыться, бриться, приводить себя в порядок — у вас ровно два часа…

* * *

— Видали, господа? — Старший унтер-офицер Ремизов, не оборачиваясь, кивнул приятелям на что-то находящееся у него за спиной. — Наш Держиморда тоже приволокся.

— Где? — Юный Пршевицкий-Ганевич вытянул и без того длинную шею, чтобы разглядеть что-либо в толкотне мундиров, гражданских костюмов и дамских туалетов. — Где, господа?

— Не тяните шею, жираф белостокский, — прошипел, дернув любопытного поляка за рукав, барон Рейгель. — Вам что — и здесь недостает его общества?

— Интересно, — пробормотал Чарушников, примериваясь взглядом к столику с закусками и горячительным, пока еще нетронутому. — Кто этого господина пригласил… на нашу голову.

Все четверо находились здесь, на традиционном летнем балу в имении князей Ртищевых, на абсолютно законном основании — в увольнительной отлучке за подписью командира — поручика Констанди, в партикулярном платье и к тому же по личному приглашению племянника хозяев, своего давнего закадычного приятеля. Но от того ни желания общаться с ненавистным «драконом», ни даже видеть его физиономию у них не возникало. Даже у либерально к командиру настроенного Чарушникова его присутствие вызывало некий дискомфорт.

— Кто-кто, — передразнил его Рейгель, старательно делая вид, что не заметил знакомого лица: корнет уже с минуту пристально разглядывал всю четверку, видимо, раздумывая — подойти или не стоит. — Наш князь Митя, конечно же. Кто еще может вытащить этого дуболома из казармы?

— Ну, дуболомом я бы его не назвал…

— Молчите, адвокат! Кто еще способен все урочное время гонять солдат по плацу и окрестным лесам, а в свободное — зубрить руководства по тактике и баллистике?

— А может быть, он вообще… — неопределенно покрутил ладонью Пршевицкий-Ганевич. — Из этих.

— То есть?

— Ну, которые к женскому полу… холодны.

— А вот это мы сегодня выясним, — заявил Ремизов, одергивая полы несколько вольготно сидящего на нем фрака: шился он когда-то по фигуре, но умелец-портной никак не предполагал, что заказчику приспичит экстренно сбросить полпудика лишнего жирку. Не по своей воле…

* * *

— Прекратите пялиться на этих лоботрясов, — прошипел Дмитрий Саше на ухо, улыбаясь знакомым. — Вы что — решили испортить себе весь вечер?

— Но… — Александр был смущен. — Как это будет выглядеть в плане субординации?..

— В плане субординации — отлично, — отрезал князь. — Точно так же, как в плане субординации выглядим мы с вами в глазах, допустим, генерала Митрохина.

— Где? — закрутил головой Бежецкий, тщась разглядеть в толпе гостей легендарного офицера.

— Прямо напротив вас, под ручку с дамой в пунцовом платье, — мученически вздохнул поручик. — И, если хозяева не попросят нас с вами удалиться из-за оскорбительно пристального разглядывания их гостей, я вас с ним потом познакомлю.

— Простите, князь…

— Ничего. Вы что, Саша, никогда не бывали на балу?

— Почему же… Бывал, конечно, — еще больше засмущался корнет. — Вот только…

Его спас распорядитель, громко объявив:

— Вальс, господа!..

* * *

— А вы неплохо танцуете, корнет, — похвалил Вельяминов своего друга, когда был объявлен перерыв и гости, весело переговариваясь, потянулись к столикам с выпивкой и закуской «освежиться».

— Вы льстите мне, Митя. — Раскрасневшийся Бежецкий только что отпустил к подругам одну из юных жеманниц, которую только что лихо кружил в танце по старинным паркетам двусветного бального зала, отчаянно жалея, что в придачу к фирменному гвардейскому поклону-кивку не может звякнуть шпорами.[На бал офицеры, даже при мундире, должны были являться в специальных туфлях.] — Да я в танцах дрессированный медведь, не более. Видели бы вы моего друга, князя Бекбулатова…

— А я вот вижу, что мсье Делавриер, наш старый добрый учитель танцев, по-прежнему недаром ест казенный хлеб с маслом, — перебил его князь, сам только что показывавший недурное знание хореографии, разве что с более зрелыми партнершами. — И первый выпускник нашей альма-матер — первый во всем.

За этим разговором офицеры, как и большинство собравшихся, тоже отдали честь пикантной снеди и тонким напиткам, в изобилии украшавшим столики покойной части зала, с самого начала оккупированной мужчинами в годах и высоких чинах, считавших «невместным» скакать и кружиться наравне с молодежью. Зрелые мужи, отечески поглядывая на резвящихся юнцов, предпочитали проводить время в степенной беседе, потягивать коньячок и беленькую, отлучаясь время от времени в курительную комнату, тогда как их спутницы организовали собственный кружок у столиков с пирожными, делясь друг с другом одновременно рецептами вкусной кухни и радикального похудения.

По молодости лет Саша был почти равнодушен к спиртному, предпочитая выпивке «цивильные» деликатесы под легкое крымское вино, от которых порядком отвык в училище и полку, где кормили сытно, но без особенных изысков. Дмитрий же, напротив, по природной склонности к полноте (о чем все знали исключительно с его слов), деликатной снеди избегал, отдавая дань «Шустовскому», хотя, разумеется, в меру. Все же это был не дружеский «междусобойчик», где можно было расслабиться в полной мере.

— Я вижу, друг мой, — Вельяминов кивнул бесшумному слуге, «обновившему» графинчик с коньяком, и звякнул рюмкой о бокал Александра, — за весь вечер вы не остановили свой выбор ни на одной из осчастлививших вас своим вниманием дам. В том смысле, что в каждом танце у вас была другая партнерша. Это случайность или?..

— Увы, Митя, — вздохнул корнет. — Или… Я влюблен.

— Серьезно? — поднял брови Дмитрий. — Вы, поклонник Сципиона Африканского и Густава-Адольфа, влюблены? Полноте! От вас ли я это слышу! А как же маршальский жезл под кроватью?

— Вы смеетесь, князь. — Александр покраснел и досадливо отставил чуть тронутый бокал. — А между тем я говорю серьезно.

— Простите меня! — прижал ладонь к сердцу поручик. — Право, я не хотел вас обидеть. И кто же та Брюнхильда, та Ника Самофракийская, что пленила гордого воителя? Ну, смелее же, мой идальго, поведайте своему верному оруженосцу сердечную тайну!

В другой момент Саша, конечно бы, засмущался и промолчал, но рядом был друг, кровь бурлила от доброй порции гормонов, впрыснутых в нее во время танцев, да и коварное произведение ливадийских виноградарей не осталось в стороне…

— Ее зовут Настя…

— Чудесное имя! И, что самое главное, редкое! Вы знаете, сударь, что в церковные книги Российской империи, наряду со всякими Еленами, Феклами, Генриеттами и обладательницами сотен других прекрасных имен, вписано не менее полумиллиона Анастасий. Это я вам говорю вполне обоснованно. Рискну ошибиться, но имя вашей возлюбленной входит в десятку наиболее распространенных на нашей одной пятой суши. Что не мешает ему, конечно, быть самым дорогим и единственным на свете для вас, Александр. Короче говоря, я требую конкретики.

— Анастасия Александровна…

— А еще точнее?

— Головнина…

— Дочка Александра Михайловича? Товарища министра путей сообщения? У вас отличный вкус, Саша. Поздравляю.

— Вы ее знаете?

— Кто же не слышал о Настеньке Головниной! Вы в курсе, — нагнул голову к Саше Вельяминов и заговорщически понизил голос, — что их имение, Богородское, расположено в десяти верстах отсюда? А мои родовые пенаты — в восемнадцати.