Косматые клочья, вспухающие в небе одно за другим, сливались в мутную пелену, медленно опускающуюся на позиции с залегшими было, но не дождавшимися осколков и снова поднявшимися на ноги «добровольцами».

«Что за ерунда? — недоумевал Коренных, понукая Марса, упершегося и категорически отказывающегося идти вперед. — Дымовая завеса?..»

Ветерком вдруг донесло приторный, смутно знакомый запах, от которого разом защипало в носу и зажгло глаза…

«Да ведь это…»

Услужливая память лемехом плуга вывернула на поверхность картину: австро-венгерские окопы за частоколом колючей проволоки, лениво наплывающие по ветру желто-зеленые клубы…

— Газы!!! — взревел атаман так, что шарахнулся в сторону конь. — Га-аа-а-зы!!!..

* * *

Алексей снова мучительно закашлялся и сплюнул густую слюну, в которой сквозили ниточки крови. Рядом кого-то мучительно рвало…

От Добровольческой Армии остались жалкие крохи. Прямо как тогда, в далеком уже двадцать первом. Только не было рядом мудрого Владимира Леонидовича и вообще почти никого из старых друзей. Лишь есаул Мироненко, как всегда, выглядевший молодцом, и бледный в синеву, надышавшийся газом и практически ослепший Деревянко. Да несколько десятков казаков и ополченцев, половина из которых переживала тяжкое отравление.

Атаман вспомнил молчаливую атаку, последовавшую сразу за газовой, и его передернуло: одинаковые в своих противогазных масках, словно близнецы, красноармейцы перли стеной, и не могли их уже остановить ни редкие винтовочные выстрелы, ни надрывающийся на правом фланге одинокий пулемет… Запланированное отступление превратилось в повальное бегство. Деморализованные «добровольцы» разбегались в разные стороны, не слушая команд, бросали оружие, поднимали руки, падали ниц, прикрывая головы… Такого позора казак не переживал ни разу в жизни. Даже семнадцатый год, когда дезертировали целые полки, мерк перед этой паникой.

Еще едва ли не половину отряда потеряли, неосмотрительно сунувшись в еще вчера «свою» деревню, лежащую в двенадцати верстах позади. Так и осталось неизвестным, обошли ли их красные или «перекинулись» еще вчера встречавшие хлебом-солью жители, перерезав крошечный «добровольческий» гарнизон. Казаков «порезали» сразу из двух пулеметов, установленных на чердаках соседних домов, заставив обезумевших коней с волочащимися в стременах убитыми всадниками метаться между изб, превратившихся в огневые точки, поливающие шквалом свинца…

Наутро отряд вышел к высокому берегу Тарикея, и лишь тогда удалось чуть-чуть прийти в себя.

— Что будем делать, ваше высокоблагородие? — Есаул присел рядом и протянул тряпицу, давно потерявшую цвет. — Пробираться назад?

— Назад… — начал Алексей Кондратьевич, но в горле забулькало и пришлось остановиться. — Назад нельзя. Во-первых, придется пройти через сплошь красные территории, где нас ждут с нетерпением, а во-вторых…

Есаул все понял и отвел глаза.

— Значит, помирать? — спросил он тоскливо.

— Значит, — в тон ему прохрипел атаман.

— Нюрку жалко… И ребятишек… Да, все одно: семи смертям не бывать — одной не миновать… И что: пулю в лоб?

— Еще чего… Грех это смертный, Николай, — в первый раз назвал старого товарища по имени казак. — И без того грехов на нас висит — тыщу лет не отмыться…

— Тогда что?

— Сослужим товарищам нашим последнюю службу… Будем прорываться.

— А куда?

— Куда глаза глядят. Только не назад. Пусть красные за нами увяжутся, а мы уж их поводим за салом…

Отряд выступил в путь рано утром следующего дня, оставив над Тарикеем четыре свежих могилы под наспех срубленными крестами…

* * *

С близкого болота полз густой туман, особенно густой сейчас, в начале осени. Выстрелы в набрякшем влагой холодном воздухе звучали гулко, как через вату.

— Может, гранатой их? — Боец стряхнул с рукава блестящей от крошечных капель воды шинели деревянную труху, выбитую пулей из полусгнившего березового ствола, за которым лежал. — Подкрасться вон там, по ложбинке, и…

— Брось, — командир в мокрой кожанке чиркнул несколько раз огнивом, пытаясь раскурить отсыревшую «козью ножку», и оставил это безнадежное дело. — Куда им деваться? Обложили, как цуциков. Да и патроны у них на исходе. Так что, Колесников, ты бы не высовывался лишний раз. Обидно будет, если последняя их пуля тебе в лоб прилетит.

— Да я как лучше хотел…

— Если лучше, то не высовывайся.

С противоположной стороны поляны, невидимой из-за угла поросшего мхом бревенчатого сруба, грохнули один за другим два винтовочных выстрела, а ответил им одинокий револьверный. Окопавшиеся в старом зимовье белогвардейцы не давали спуску.

— Видал? — спросил командир у бойца Колесникова. — Винтовочных больше нет. Или берегут. Да торопиться нам некуда…

Жестяной бас прогремел из кустарника, где скрывался глава отряда преследователей комиссар Бережной. Время от времени профессионал убеждения, оттачивающий свое мастерство на митингах и собраниях, пускал в ход мятый рупор, раздобытый неизвестно где по дороге.

— Граждане белобандиты! — надрывался комиссар. — Вы окружены и шансов вырваться у вас нет. Всем, кто сложит оружие, я гарантирую жизнь и медицинскую помощь.

— А что еще? — послышался из хижины хриплый голос.

— Дальнейшую вашу судьбу, — не стал кривить душой оратор, — решит справедливый суд.

— Советский суд?

— А какой же иной?

— Тогда мы, пожалуй, воздержимся…

Так продолжалось еще довольно долго. Наконец «крепость» вообще перестала отвечать на выстрелы, и промокшие красноармейцы, осмелев, начали выползать из своих схронов, отряхивать шинели. Повинуясь приказу командиров, они, взяв винтовки наперевес, стали окружать зимовье, готовые рухнуть в сырую пожухлую траву при первом подозрительном звуке. Погибать за так не хотелось никому, но и уподобляться губкам для ледяной, отдающей болотом воды — тоже.

«Авось не мне пуля предназначена, — думал каждый, ощущая холодные струйки воды по всему телу. — А так, покончим со всем этим — костерок разожжем…»

До сруба оставалось каких-то пять шагов, когда внутри четко, с равными интервалами, хлопнули два револьверных выстрела.

— Все, — пробормотал один из солдат, опуская винтовку и мелко крестясь. — Отмучились контрики. Упокой, Господи…

— Отставить, Колодяжный! — Комиссар, оставив в кустах свой рупор, приблизился к солдатам с наганом наизготовку. — Развели тут, понимаешь, поповщину!..

Внезапно хлипкая дверь избы, грохнув о бревенчатую стену, распахнулась, и на пороге вырос человек с шашкой в опущенной руке.

Был он дик и страшен на вид: с грязными, свисающими сосульками, отросшими волосами, свалявшейся неопрятной бородой, облаченный в потерявший цвет мундир. Одни лишь глаза светились на изможденном, зеленоватом лице. И отливали тусклым золотом погоны на плечах…

Призрак закашлялся, оскалил зубы не то в гримасе, не то в усмешке и пошел на попятившихся от него красноармейцев, поднимая дрожащей рукой заметно тронутый ржавчиной клинок.

Тяжелые от влаги еловые лапы вздрогнули от нестройного залпа, а человек рухнул лицом в осоку, так и не выпустив из руки шашки…

Часть 4

Всадник бледный

1

— Смотри, какой здоровый! — Петя, осторожно держа двумя пальцами, разглядывал вяло копошащееся в его руке насекомое. — Ты представляешь, сколько он сожрать мог бы?

— Между прочим, — Алеша оторвал от листа цепкие лапки, приоткрыл крышку ведра и кинул своего пленника в шевелящуюся груду. — У них на брюшке щетинки такие есть микроскопические… Одним словом, если занозишься — нарыв тебе обеспечен.

— Да ты что? — молодой человек быстро сунул вредителя в ведро и брезгливо отряхнул руку в измазанной зеленым нитяной перчатке. — А я и не знал…

— Лекцию надо было слушать, — усмехнулся Еланцев, выглядывая новую жертву. — А не витать в эмпиреях. Письмо, небось, Верочке опять сочинял? И конечно в стихах.

— Точно! — Петр Спаковский, рассмеялся, продемонстрировав отличные зубы под щеточкой юношеских усов, тщательно лелеемых и «культивируемых». — Не всем же везет с подругой жизни, как некоторым.

— Подрастите немного, молодой человек, — улыбнулся Алексей. — И вам повезет. А Верочку, простите меня, вам не соблазнить. Сию мадемуазель интересуют мужчины постарше. Уж поверь мне, Петя, старому бывалому сердцееду.

Еланцеву-младшему весной исполнилось двадцать пять, но себе, особенно на фоне шестнадцатилетнего Петеньки Спаковского, он казался солидным, умудренным жизнью мужчиной. А как же иначе? Государственная служба — с недавних пор он заведовал центральным архивом Новой России, семейная жизнь… Что с того, что архив пока еще пустовал и занимал всего лишь на девять десятых одну, не самую обширную из комнат «Кремля», как окрестили новороссы главное здание «столицы»? Семья-то у них с Викой была самая что ни на есть настоящая — четырехлетний Ванечка уже пытался складывать буквы в слова, а годовалая Машенька — ходить. Куда там вчерашнему гимназисту, до сих пор сидящему на шее родителей и пока еще раздумывающему, какому жизненному поприщу себя посвятить.

— Подрастите! — фыркнул тот. — Легко сказать! Вам вот воинская служба не светит, господин мужчина постарше, а мне, возможно, вскоре предстоит взять в руки винтовку.

— Ну… — Алексей смутился. — Может быть, жребий тебя обойдет на этот раз? Юношей твоего возраста достаточно, а будущей осенью поступишь в университет…

— Зачем она вообще тут нужна, — нахмурился Алешин приятель. — Эта армия? Хватит и казаков, если на то пошло. С кем твой отец собирается воевать?

— Эко ты хватил! — Еланцев снял с куста сразу двух сцепившихся между собой жуков и кинул в шуршащую хитином груду. — Неужели господ большевиков внезапно поразил мор? Ты представляешь, что будет, если они обнаружат проход в Новую Россию?

— Допустим, представляю, — юноша совсем позабыл о работе и сменил позу на более удобную. — Но вряд ли им удастся прорваться сквозь «дефиле». Я слышал, что все подходы заминированы и даже мышь не проскользнет сюда…

— А если их будет много? Если мины их не задержат, а защитников Врат они выбьют оттуда? После неудачного похода господина Коренных у нас почти не осталось старых казаков, а молодых тоже не так уж и много. Кто, как не регулярная армия, защитит наши семьи, детей, стариков?

— Ну, если возникнет такая необходимость…

— Ты возьмешь в руки оружие? — перебил собеседника Еланцев. — И много вы такие навоюете, не имея опыта? Ты в цель хотя бы попадешь? Сможешь ударить штыком, как надо? Бомбу метнуть, чтобы самого осколками не посекло?

— Но…

— Вот для этого и нужен опыт военной службы. Да и не так уж и страшно это — помаршировать с винтовкой восемнадцать месяцев. В двух шагах от дома. Никто вас за тысячу верст от дома не пошлет, как на прежней родине.

— Да, не страшно… А мне вот, например, противно, что мной, дворянином, будут помыкать вчерашние крестьяне.

— Придется привыкнуть.

— Хорошо тебе рассуждать, — с хрустом оторвал насекомое от стебля Петр. — Тебе это не грозит.

— Ну, положим, не грозит по закону, — пожал плечами Алексей. — Во-первых, образование и чин — я все-таки уже губернский секретарь,[Губернский секретарь по «Табели о рангах» соответствовал чиновнику 12-го класса или армейскому подпоручику.] во-вторых — семья…

— А в-третьих, — усмехнулся юноша. — Вы, Еланцев, ваше благородие. Еланцев, и этим все сказано.

— Что вы хотите этим сказать? — оскорбленно выпрямился архивариус. — Что мне посодействовал папа? Вы понимаете, сударь, что наносите мне тем самым оскорбление?

— Да ничего я не хочу сказать…

Петя пару минут сосредоточенно обирал кустики от вредителей, да и «губернский секретарь» не торопился нарушить молчание. Оба думали каждый о своем, но все равно выходило об одном и том же.

После позапрошлогоднего поражения атамана Коренных капризная Фортуна, казалось, отвернулась от крошечной Российской колонии в необъятном Новом Мире. Беда пришла оттуда, откуда ее не ждали.

Радуясь обильным урожаям, земледельцы, привыкшие к капризам природы там, за Вратами, как-то забыли про такие невзгоды, как засуха, недород или нашествие вредителей. Казалось, что здесь, на новом месте, всего этого не будет никогда, земля станет родить «сам сто», а нужда и голод больше никогда не заявятся незваными гостями к крестьянину-труженику. Но коварная природа могла не только давать, но и отнимать…

Проклятые жуки появились под осень «походного» года, осиротившего многие семьи Новой России. За скорбью по павшим и пропавшим без вести мало кто обратил внимание на тихое «нашествие». Да и пришельцы не особенно докучали поначалу. Их цель была пока скромной — закрепиться на новой для себя территории и дать потомство. Как оказалось впоследствии — весьма обильное…

Зато по весне шестиногие агрессоры развернулись вовсю. Поняв масштабы беды, крестьяне схватились за голову. И было с чего схватиться: прожорливые жуки начисто, почти не оставляя зелени, «выкашивали» все огородные посадки, не жалея ни капусты, ни картошки, ни репы с горохом. Не довольствуясь огородами, они обгрызали листву на плодовых деревьях, прореживали посевы конопли и льна, кишели на клеверных полях. Даже в ульях и то обнаруживали вездесущих вредителей, хотя тут на стороне новороссов выступали сами крылатые труженицы — не давали спуску пришельцам. Одним словом, аборигены словно задались целью уничтожить без следа все, что не было местным, что завезли в сей девственный доселе край люди.

То, что вредители являются именно аборигенами, а не завезены сюда с какими-либо припасами, выяснилось почти сразу: молодые питомцы «первого новоросского академика» Привалова в два счета доказали, что в Старом Мире данный вид насекомого неизвестен. А профессор Синельников авторитетно подтвердил, что сей вид и род относится к реликтовым, во внешнем мире вымершим в незапамятные времена. Нельзя сказать, что это открытие обрадовало селян, но, по крайней мере, грешить на новую для себя зерновую культуру кукурузу перестали. Ранее бродили слухи, что вместе с семенами «американки» и завезли прожорливую тварь из-за океана, потому что «царицу полей» вредители просто-таки обожали, не оставляя от пышных зарослей практически ничего. Кстати, кукуруза оказалась единственной из зерновых культур, что приглянулась «реликтам», — ни пшеницу, ни рожь, ни ячмень с овсом и просом они почему-то не трогали совсем, а гречихой брезговали, объедая вяло и неохотно, словно по обязанности.

Увы, подсказать, как именно бороться с напастью, ученые не смогли, а народные средства не помогали. Зола, которой раньше посыпали капустную рассаду от гусениц, приносила примерно столько же пользы, как если бы вместо нее использовали муку или сахарный песок. Медный купорос, которым, почесав в затылке, предложил воспользоваться каким-то ветром занесенный в Сибирь с предгорий Кавказа бывший «кулак», много ведавший о выращивании винограда, вредителей немного озадачил поначалу, но не остановил. Натравить на врага домашних гусей и кур, охотно клевавших всякую местную мелкую живность, тоже не удалось — насекомое было ядовито, а это птицы отлично понимали своим небольшим умишком. Раздавались голоса о применении против пришельцев серьезного «химического оружия» в виде крысиного яда и карболки, но по зрелом размышлении это было признано неприемлемым — возможно, вредителей таким образом удалось бы уничтожить, но как употреблять в пищу отравленные растения? Да и ученые Новой России стеной встали против столь варварских методов. Отчаявшись, крестьяне устроили крестный ход, возглавляемый отцом Иннокентием и другими священниками Новороссийской епархии, но результат был прежним: жуки и знать не хотели о Боге и его гневе.

Оставалось лишь одно. И теперь, второй год подряд, от зари до зари, сменяя друг друга, все население колонии не покладая рук обирало с растительности мерзких созданий, которым не было ни конца, ни краю…

К сожалению, жуки оказались лишь половиной свалившихся на новороссов напастей: этой весной грянула такая засуха, что под угрозой оказались и несъедобные для вредителей злаки — посевы жухли, зерно никак не желало наливаться и слово «недород» уже витало в воздухе… Правда, жара и сушь несколько умерили пыл шестиногих захватчиков, сделавшихся вялыми и сонными, но какая из напастей страшнее? Вот и пришлось временно остановить все работы, в том числе и добычу золота на прииске, а все силы бросить на борьбу с вредителями и сооружение оросительной системы, в которой раньше просто не было нужды.

Петр оторвался от работы и оглядел поле с копошащимся на нем десятком горожан — это было все, что могла сейчас выделить на защиту табака от прожорливых созданий Новая Россия. Сил не хватало даже на оборону более насущных культур.

«Не справимся мы, — подумал он, утирая струящийся по лбу пот рукавом — перчаткой, перемазанной ядовитым соком раздавленных насекомых, прикасаться к лицу было крайне нежелательно. — Где это видано — обобрать такое поле… Кто это там бежит?»

По дороге, ведущей в «город», отчаянно пылил какой-то человек, отсюда почти неразличимый.

— Еланцев! Где Еланцев? — раздалось от кромки поля от одного работника к другому. — Еланцева нет здесь?

— Тебя, Алеша! — толкнул Спаковский в бок увлекшегося работой друга.

— Я Еланцев, — поднялся на ноги заведующий архивом. — Кому это я понадобился?

Гонцом оказался Петин младший брат, двенадцатилетний Павлуша.

— Бегите в город, дядя Алеша! — мальчишка был чуть жив от усталости и едва говорил, размазывая по пунцовому лицу кашу из пыли и пота. — Беда…

Подросток вдруг покачнулся и упал без чувств на руки сбежавшимся «жуколовам». Алексей, поняв, что дело серьезно, со всех ног кинулся в «город»…

* * *

— Как они? — Владимир Леонидович улучил минутку, чтобы навестить внуков.

— Плохо дело, — Алеша осунулся, спал с лица, на молодом еще лице резко обозначились морщины, делающие его старше. Отец с болью в сердце отмечал эти перемены в единственном сыне. — Вика от них не отходит. Совсем не спит…

Беда пришла в Новую Россию. Да такая, что все предыдущие показались разом мелкими и не стоящими внимания. Что такое, в конце концов, военное поражение? Опыт, опираясь на который стараются не делать ошибок в будущем. Что такое нашествие вредителей и засуха? Неприятности, не более того. Продовольствие, даже если оно будет начисто уничтожено, можно купить во внешнем мире — не на такие ли случаи собирается и тщательно хранится золотой запас. Тут дело было гораздо серьезнее…

На осколок Российской Империи, маленькую губернию на пороге иного мира, обрушилась эпидемия новой, никому еще не известной болезни. Болезни, действующей крайне избирательно.

Страдали от нее исключительно дети.

Странная хворь, сочетающая в себе признаки множества других, вроде бы не слишком опасных болезней, поражала детей от младенчества до тринадцати-четырнадцати лет включительно. Если несмышленые крохи болели все до единого, то среди подростков попадались невосприимчивые к заразе. Из тех, кто подпадал уже под категорию юношей и девушек, болезнь, наоборот, была редка и протекала легко, будто обычная простуда. И совсем оказались неподвержены ей взрослые — даже ослабленные иными болезнями и дряхлые старики.