3

— Вот вам и сказочки…

Зельдович оторвался от щели между бревнами, откуда с большим трудом был выколупнут мох, затрамбованный неведомыми строителями от души, и протер слезящиеся от напряжения глаза.

Честно говоря, наблюдатель из него, при таком аховом зрении, был никакой, но что делать: по пути казачки, распознав в Зубове главного, изрядно намяли ему бока, и теперь начальник экспедиции сидел в углу, нянча левую руку, часто сплевывая скапливающуюся во рту кровь, и тихонько постанывал изредка. Лев Дмитриевич подозревал, что выбитым зубом и поврежденной рукой дело не ограничилось — слишком уж часто тот, морщась, дотрагивался до поясницы. Но что делать: происходя из семьи потомственных врачей, он в медицине совершенно не разбирался. Рабочие же, сразу по водворении в этот клоповник, уединились в другом углу и тихо перешептывались, бросая вороватые взгляды на товарищей по несчастью. И от этих взглядов спектрометристу становилось как-то не по себе…

— Что там видно? — поинтересовался Зубов чрезмерно спокойным тоном: по всему было видно, что это деланное спокойствие дается ему с огромным трудом, но он преодолевает боль. Лидер всегда оставался лидером, даже в таком положении.

— Все то же, — пожал плечами Зельдович. — Из полутора десятков виденных мной людей у верной дюжины — погоны на плечах. Чертовщина какая-то — на двадцать третьем году советской власти нас угораздило угодить в лапы белогвардейцев. Откуда они взялись?

— Мы ж вам говорили, — язвительно буркнул, на миг оторвавшись от своей увлекательной беседы, Лапин. — Не стоило сюда переться.

— Поставят вас к стенке, — поддержал дружка Мякишев. — Будет вам этот самый иродий.

— Иридий… — машинально поправил Валерий Степанович. — А почему только нас?

— А мы-то здесь при чем? Мы — люди подневольные.

— Знаем мы вашу неволю, — огрызнулся Лев Дмитриевич, не на шутку встревоженный словами рабочих. — За длинным рублем, небось, пошли. Не гнал вас никто.

— Ну и что с того? Повинимся, нас и простят. Кому мы, мужики сиволапые, нужны? А партейных они точно к стенке поставят. Славку-то, комсомольца вашего, наверное, уже вороны клюют.

— Откуда же они узнают, что мы партийные?

— А мы с Николаем скажем. Что, думаете, молчать будем, когда калеными шомполами прижигать станут да иголки под ногти загонять? Все как на духу и выложим. Небось, помилуют, православные.

— Вы сгущаете краски, — попробовал спорить Лев Дмитриевич, которого замутило при этих подробностях: в Гражданскую он был подростком, но помнил в подробностях, как их городок переходил, то к красным, то к белым, то к Петлюре, то к Махно… — В конце концов, мы просто ученые и к политике как таковой не имеем никакого отношения…

— Ага, — мстительно заметил Лапин, Зельдовича почему-то недолюбливавший. — Посмотрим, что ты запоешь, жиденок, когда они возьмут винтовочный шомпол, накалят на угольях докрасна, да вставят тебе…

— Прекратите все! — подал голос страдающий начальник. — Оставьте свою пикировку на потом. Сейчас нам надо думать о другом. Например…

Но узнать, о чем нужно думать, геологам было не суждено: дверь распахнулась и на пороге вырос здоровенный — под притолоку — казак с урядничьими погонами на плечах. От его медвежьих глазок, которыми он поочередно оглядел всех присутствующих, будто цыган на базаре лошадей, всем, включая рабочих, стало не по себе. Особенно при виде сложенной вдвое нагайки, мерно похлопывающей по широкой ладони.

— Ты и ты, — ткнул нагайкой, в Зубова и Зельдовича казак. — Со мной.

И повернулся, не трудясь проверить, следуют ли за ним названные.

— А с нами как, ваше благородие? — робко спросил Лапин, при виде «власти» разом растерявший всю свою наглость.

— А с вами опосля разберемся, — бросил через плечо казак. — После этих…

Геологи шли за посланцем, понурив головы, будто нашкодившие школьники, через все селение. Вооруженных конвоиров на этот раз не было, но мысли о побеге даже не возникало — чересчур уж много было вокруг людей. И почти у каждого если не карабин за плечами, то шашка на поясе. Лев Дмитриевич живо представил, как его, убегающего, настигает конский топот, над втянутой в плечи головой раздается певучий посвист отточенной стали… Видение было таким четким, что спектрометриста передернуло.

— Не егози, — буркнул конвоир, словно имевший глаза не спине. — Дернешься еще раз — так перетяну вдоль хребта, что мало не покажется.

— Да я ничего… — пролепетал геолог, без нужды протирая очки.

— Вот и иди спокойно.

Оба полагали, что их путь закончится у ближайшей сосны, но путешествие затянулось. Неведомое селение оказалось не таким уж и маленьким, как думалось вначале, и оставалось только дивиться, как местные власти проморгали у себя под боком если не городок, то крупное село. И к тому же довольно густо населенное: кроме казаков пленные видели мирных женщин и мужчин, считавших своим долгом оторваться от забот и полюбоваться на проходившую мимо троицу, множество детишек. И все они отнюдь не производили впечатления изгоев, отщепенцев, таящихся по лесным норам и болотным схронам. Наоборот, цветущий вид, выгодно отличающий их от виденных совсем недавно колхозников и горожан, справная одежда, румянец во всю щеку. Они явно чувствовали себя хозяевами положения и на пришельцев смотрели без боязни, а со здоровым любопытством, кое-кто — даже с некоторым сочувствием.

— А вам не кажется, что мы уже довольно далеко от озера? — вполголоса спросил Лев Дмитриевич Зубова. — А болота нет, как не было. Что же получается…

— Болтать команды не было, — тут же подал голос конвоир. — Придем на место, там и наговоритесь.

— Но мы…

— Молчать, — бросил урядник лениво, но таким тоном, что обоим сразу расхотелось перешептываться.

Наконец троица добралась до двухэтажного здания, могущего сойти за сельсовет или иное административное здание, если бы не полное отсутствие красного флага над дверями и каких-либо следов вывески. Изнутри сходство лишь усилилось: бесконечный коридор, множество безликих дверей…

— Разрешите, ваше высокоблагородие? — конвоир разительно переменился, приоткрыв одну из них после деликатного стука. — Привел я мазуриков, стало быть… Проходите, — пропустил он вперед геологов. — И чтобы без баловства у меня!

— А, это вы, Ковалев, — поднял голову от бумаг седовласый представительный человек с полковничьими погонами на плечах белого мундира. Оба ученых уже начали забывать «старорежимные» порядки, но такого язык не поворачивался назвать «товарищем» — только господином или, как казак, «высокоблагородием». — Благодарю за службу, ступайте. А вы, господа, проходите, присаживайтесь… Разговор у нас будет долгим.

— А может, я того… — робко пробормотал конвоир, мнущийся у двери. — В уголке посижу? Не ровен ведь час…

— Ступайте, Ковалев, — повторил полковник. — Я думаю, что господа геологи ничего дурного на уме не держат. Вы ведь геологи, не правда ли?

Только сейчас Валерий Степанович увидел на подоконнике свою рабочую сумку и понял, что на столе перед неведомым «золотопогонником» разложены отобранные у них документы и карты…

* * *

— Вы не спите, Валерий Степанович?

Шел третий час ночи (часы геологам вернули вместе с документами и всем прочим, исключая разве что оружие), но сон не шел. Да и какой может быть сон после таких приключений? За окном постепенно разгоралась заря — летние ночи коротки — где-то мерно скрипел сверчок. За мужчинами никто не наблюдал, но разговаривать громко не хотелось.

— Нет, Лев Дмитриевич, не сплю.

— Спина беспокоит?

— Нет, знаете, совсем нет. Местный эскулап просто волшебник: смазал какой-то мазью, дал порошки… Говорит, что почки в порядке, просто сильный ушиб…

— Мастера били, — буркнул Зельдович.

— Похоже, да.

Повисла тишина.

— Вы поверили этому полковнику? — снова нарушил молчание спектрометрист, у которого все не шел из головы обстоятельный рассказ местного владыки, откликавшегося на «Владимира Леонидовича». — Я — ни капельки. Сказки какие-то, право слово…

— Да и я, честно говоря, тоже…

— Ересь! — Лев Дмитриевич почувствовал поддержку коллеги и сел на постели. — «Плутония» какая-то![«Плутония» и «Земля Санникова» — фантастические романы русского ученого и писателя В.А. Обручева (1863–1956).] Разве такое возможно на самом деле? Мы же с вами ученые, а не школьники, в конце концов!

— Ну, я бы не сказал, что мы под землей, — улыбнулся начальник экспедиции со своего места. — «Земля Санникова» тут подходит больше: изолированная котловина за горным хребтом, аборигены…

— Только аборигены эти — не мифические онкилоны в набедренных повязках, а вполне реальные белогвардейцы с погонами на плечах.

— Разница невелика, — пожал плечами Зубов. — И те, и другие в нашем мире вымерли…

— Я бы не сказал, что эти собираются в ближайшее время вымирать. Наоборот, я бы сказал, здравствуют и процветают!

— А почему бы нам не поверить? — начальнику тоже расхотелось спать. — На минуту, на минуту! — оборвал он вскинувшегося спектрометриста.

— Как-то в одном из журналов… — продолжил он. — Кажется, в «Технике — молодежи»… А может быть, и в «Науке и жизни» я прочел занимательную статью об одном немецком ученом… запамятовал фамилию, извините… Так он математическим путем рассчитал, что рядом с нами находятся одновременно десятки иных миров.

— Сказки! — фыркнул Зельдович.

— Не такие уж сказки, — возразил Валерий Степанович. — Вспомните: давно ли атом считался мельчайшей и неделимой частицей материи? А теперь физики утверждают, что он состоит из еще более мелких частиц.

— При чем тут атом?

— Атом, конечно, ни при чем… Но представьте себе, что некогда упавший здесь метеорит вызвал такой силы взрыв, что границы двух расположенных рядом миров прорвались…

— И мы теперь в ином мире? Фантастика…

— Фантастика… — вздохнул геолог. — Только меня, Лев Дмитриевич, сейчас больше волнует не это, а как мы будем из данной передряги выпутываться. Отпускать-то нас миром никто не собирается, похоже.

— Как-нибудь выберемся, — пожал плечами спектрометрист: отдалившаяся перспектива каленых шомполов и игл под ногти, что сулили «коммунякам» рабочие, настроила его на оптимистический лад. — А коллегато наш — дрыхнет без задних ног, — переменил он тему, глянув в дальний угол помещения, где, отвернувшись лицом к стене и накрывшись с головой одеялом, спал Слава Ростовцев.

— Не будите его, — улыбнулся Зубов. — Намаялся парнишка — вот и берет свое сном.

Пропавшего члена экспедиции возвратили остальным вместе с отобранными вещами. Был он бледен, держался натянуто и больше помалкивал, отвечая односложно и частенько невпопад. Старшие товарищи сообща решили, что юноша потрясен пленением, и не стали приставать с расспросами. Благо тем для разговора было с избытком…

И невдомек было геологам, что Слава, уставившись в бревенчатую стену невидящим взглядом, беззвучно плачет от стыда и отвращения к самому себе — трусу и предателю…

* * *

— Право же, господин Зельдович, — молодой офицер, вызвавшийся сопровождать «гостей» в ознакомительной поездке, словно позабыл про недавнюю вражду. — Кавалерист из вас никакой! Вы совершенно зря отказались от экипажа!

Геологам действительно предлагали для поездки по окрестностям коляску, запряженную смирной лошадкой, но Зубов резонно заметил, что прогулки по дорогам его, геолога, мало интересуют, и попросил у радушных хозяев верховых лошадей. Как выяснилось, уверения спектрометриста в его умении ездить верхом были далеки от истины…

— Ничего, ничего!.. — пропыхтел Зельдович, болтающийся в седле, как мешок. — Я приноровлюсь… Лошадки у вас уж больно…

— Самых смирных выбрали, — сверкнул белозубой улыбкой подпоручик. — Смирнее только ослики. Но их у нас нет.

— Не привередничайте, Зельдович, — бросил Валерий Степанович, сам державшийся в седле отменно, но досадовавший на себя за то, что послушал коллегу, не проверив сперва его умения.

Он не хотел распылять без нужды отряд, но тот распался без его участия. Рабочие наотрез отказались селиться рядом с бывшим начальством, которое они только что чуть не сдали с потрохами, и как-то пропали из глаз, благо селение действительно оказалось немаленьким. Слава же, так чудесно обретенный, выглядел больным, был вял и апатичен, поэтому, скрепя сердце, Зубов вынужден был оставить его «отлеживаться» в постели. Разговорить его о происшедшем, кстати, так и не удалось.

Мысли о захандрившем не ко времени спутнике, впрочем, тут же вылетели у геолога из головы, стоило ему увидеть знакомый пейзаж…

— Лев Дмитриевич! — схватил он за рукав спектрометриста, безуспешно пытающегося удержаться на спине каурой лошадки в вертикальном положении, но почему-то все время сползающего набок без малейшего участия действительно смирного животного. — Вы не узнаете эту гору?

— Гору? — Зельдович близоруко всмотрелся в утес, нависающий над ложбиной, открывшейся глазу из-за густого сосняка. — А почему я должен ее узнать?

— Да это же Сторож!

— Какой еще сторож? — Лев Дмитриевич судорожно дернулся вместе с седлом, возвращаясь на место, но тут же принялся сползать в другую сторону.

— Ну скала Сторож! Она над бывшим Леонтьевским рудником стоит! Мы здесь практику проходили в двадцать седьмом… Только где сам рудник?.. Послушайте, э-э-э…

— Подпоручик Полунин, — напомнил «конвоир», снова улыбнувшись.

Офицерский чин никак не выговаривался, поэтому Зубов решил обойтись без него.

— А по имени-отчеству?

— Григорий. Григорий Александрович.

— Послушайте, Григорий Александрович, — геолог извлек из планшета карту. — Вы не могли бы показать, где мы находимся?

— Охотно…

Подпоручик принял из рук спутника мятый лист, с полминуты морщил над ним гладкий юношеский лоб, а потом уверенно ткнул аккуратно подстриженным ногтем в бумагу.

— Вот здесь.

— А где же рудник? Тут же должен быть рудник. Практически выработанный, правда…

— Наверное, там он и есть, на этом месте, — пожал плечами улыбчивый подпоручик. — А здесь — сами видите.

— Нет, этого не может быть… Лев Дмитриевич, вы со мной? — не дожидаясь ответа, Зубов соскочил с седла и принялся спускаться в лощину, цепляясь за ветви деревьев и кусты.

Спутники нашли его на самом дне, роющегося в каменной осыпи и даже пытающегося отколоть подобранным камнем кусочек от «материнской» скалы.

— У вас случайно нет молотка? — поднял он раскрасневшееся лицо. — Ах, да… Вы знаете, что это такое? — он ткнул осколком камня чуть ли не в лицо Полунину.

— Что? — тот брезгливо отстранил грязный обломок. — Камень, наверное?

— Камень? Это же чистейший халькопирит!

— Халько… что? — подпоручик повертел ничем, на его взгляд, не примечательный обломок в руках и пожал плечами.

— Разрешите? — спектрометрист осторожно вынул камень из руки офицера и исследовал его, едва ли не водя носом по неровной поверхности. — Да, это халькопирит. Медная руда. И с высоким содержанием металла, я вам скажу. Даже с включениями самородной меди… разрешите ножичек?

Зельдович выхватил из рук недоумевающего офицера перочинный нож (кинжал, висящий в ножнах на поясе, юноша поостерегся доверять буйному ученому) и поскреб лезвием поверхность камня, заставив ее засверкать золотистыми искорками — зернами самородной меди, густо вкрапленными в породу.

— Видали? Чистейшая медь!

— Что же это получается… — Валерий Степанович окинул взглядом россыпи зеленоватых булыжников. — Такое богатство и никому не нужно… Леонтьевский рудник разрабатывался с конца восемнадцатого столетия! Неужели мы в самом деле в ином мире?

Но медная руда, которой давно следовало превратиться в колокольную бронзу и разменную монету, патронные гильзы и электрические провода, а также множество других вещей, никуда не собирались исчезать, мирно покоясь под ногами.

— Может, дальше поедем, — заскучал подпоручик. — Тут у нас и золото неподалеку промывают…

— Золото? — геологи ошалело переглянулись. — Фантастика…

4

Слава изо всех сил притворялся спящим, хотя не сомкнул глаз всю ночь, вслушиваясь в храп товарищей, которых все-таки сморило незадолго до рассвета. Не подал виду, что не спит, и когда они поутру стали собираться куда-то. И только когда их голоса смолкли за окном, открыл глаза.

Решение, как поступить, выкристаллизовалось в его мозгу ночью.

Он, комсомолец, первый раз в своей недолгой жизни поступил низко и подло — предал товарищей. Даже не под пыткой — разве можно назвать пыткой те несколько нагаек, что всыпали ему казаки, и то не слишком стараясь? Не жгли ведь, не подвешивали на дыбу, не вырезали на живом теле кровавую звезду, как комсомольцам Гражданской, на которых всегда стремился походить юноша. А республиканцы в Испании? А коммунисты в фашистских Италии и Германии? Что с того, что товарищи не были убиты? Важен принцип.

И не нашедший в себе сил держаться на допросе, молодой геолог сам вынес себе приговор…

Прощальное письмо товарищам не отняло много времени — нужно быть твердым и немногословным в последний час. Вот с весточкой маме и папе — вдруг да вырвутся когда-нибудь Валерий Степанович и Лев Дмитриевич из белогвардейского плена? — было труднее. Буквы никак не хотели складываться в горькие слова, наезжали друг на друга… И предательски расплывались от капель, непонятно как попавших на бумагу. Не плакал же он — геолог и комсомолец — в самом деле? Как можно? И летел мятым комком очередной черновик испорченного письма в угол.

Зато, когда он уходил, прикрыв за собой дверь, на столе, придавленные керосиновой лампой, лежали два письма: несвернутое — преданным им друзьям и сложенное треугольничком — родителям…

— До ветру намылился? — лениво поинтересовался казак, дремавший возле двери на лавочке, откинувшись на согретую солнцем бревенчатую стену, — не поймешь: часовой это, приставленный караулить пленного, или просто прохожий присел отдохнуть. — Иди, иди… Далеко не забредай только — заплутаешь ишшо в трех соснах. С вас, с городских, сбудется…

И снова опустил на глаза козырек фуражки с вылинявшим голубым околышем.

«У-у-у! — скрипнул зубами Слава. — Палач…»

Он узнал одного из казаков. Того самого, который…

Думать о прошедшем было мучительно стыдно, и юноша ускорил шаг, торопясь дойти до опушки близкого леса. На душе стало легко-легко, как будто с нее упал неподъемный груз.

«Они поймут, — думал он, пробираясь сквозь кустарник. — Они поймут и простят. Может быть, даже пожалеют меня. Я ведь поступаю правильно — трусы и предатели должны нести заслуженную кару. Как враги народа…»

Подходящее дерево он приметил издалека: одиноко растущее посреди поляны, почти целиком накрытой его пышной кроной, с мощными горизонтальными ветвями, покрытыми серой неживой корой. Казалось, что этому мастодонту растительного царства тысячу лет, настолько древним оно выглядело. И даже покопавшись в памяти, молодой человек вряд ли определил бы породу этого лесного великана — ничего подобного ему не доводилось видеть ранее.

Но сейчас его волновали вовсе не ботанические изыски — через ветвь, растущую метрах в двух с небольшим от земли, удобно было перекинуть веревку, позаимствованную из небогатого имущества экспедиции, сваленного в том доме, где он провел ночь. Потому что лазать по деревьям он, домашний мальчик, так и не научился толком. Ну не давался ему спорт и все тут! Одноклассники и товарищи по институту щеголяли значками «ОСОАВИАХИМА», «Ворошиловского стрелка» и еще массой подобных, высоко поднимающих их в глазах знакомых девушек, отличий, а его скромного значка третьего разряда по шахматам никто и не замечал…