Старший лакей почувствовал, как волосы у него на голове (немного их осталось, но уж какие есть) зашевелились. Не иначе как бесы в комнате шалят! Те самые бесы, что задумали извести Государя (о чем между слуг уже шел разговор). А может, мазурики? Но нет, невозможно! Никакой тать, будь он самый лихой, не осмелится пробраться в покои помазанника Божия! Если только зарубежные? Но почему тогда слова родные слышны?

В любом случае следовало немедленно известить о случившемся управляющего дворцовым хозяйством Семена Никитича Худякова. А заодно и начальника дворцового караула его благородие капитана Касаткина. И Егор Трифонов поспешил наверх разыскивать ответственных лиц и сообщать им о своем открытии.

Он так спешил, что едва не забыл совок с веником. Однако вовремя опомнился, покачал головой, подхватил их и направился в коридор, где его ждали остатки разбитой чаши. Бесы бесами (или, допустим, мазурики), а служебный долг должен быть у каждого на первом плане. Так Государь всегда учил. А его заветы следует исполнять. Тем более сейчас, когда самодержец занемог.

Поэтому Егор Трифонов сначала подмел пол, убрал остатки чаши в особую корзину для мусора и только потом отправился разыскивать Семена Никитича и капитана Касаткина.

Управляющий куда-то подевался, так что никто не мог сказать, где его искать. Старший лакей Трифонов расспрашивал всех, кого встречал, но никто не мог ответить ничего определенного. Так, в расспросах, он дошел до самой комнаты Государя. Возникло предположение: а вдруг Его Императорское Величество решили вызвать управляющего, чтобы расспросить его о ведении дворцового хозяйства? Известно было, что царь вникает во все вопросы, не пренебрегая мелочами.

Ни стучаться в покои императора, ни входить туда старший лакей, конечно, не мог. Значит, следовало подождать — может, Семен Никитич выйдет, если он там, а может, кто из лакеев или денщиков, и тогда можно будет спросить.

Так и вышло: дверь императорской комнаты отворилась, и оттуда вышел младший лакей Кругликов с подносом в руках. На подносе стояла недопитая чашка с чаем, рюмка с каким-то лекарством, блюдце с сухими бисквитами — единственным лакомством, которое признавал державший себя в строгости император.

— Скажи, Семен Никитич случайно не у Его Величества находится? — спросил Трифонов. — Если там, то вызови его — у меня срочное дело.

Однако младший лакей Кругликов, вообще-то парень сообразительный и толковый, за что и был взят во дворец, с ответом почему-то не спешил. Словно бы и не слышал обращенного к нему вопроса и самого старшего лакея не видел. Стоял с довольным видом, словно конфету какую с царского стола умял, и бормотал себе под нос что-то по-французски. Егор Кузьмич, немного понимавший чужеземную речь, разобрал: «Fait! Oui, en fait…» («Сделано! Да, сделано!») Дело было понятное: очевидно, Его Величество соизволил отдать лакею какое-то приказание на чужом языке; и вот Кругликов, немного понимавший язык, старался в точности запомнить сказанное.

— Да хватит тебе бормотать! — остановил его Трифонов. — Вижу уже, что запомнил. Скажи, Худяков Семен Никитич не там находится? Не у Государя?

Тут младший лакей наконец опомнился, бормотать перестал, Егору Кузьмичу почтительно поклонился и ответил, что нет, никого нет в комнате, император пребывает один и ждет наследника.

Егор Кузьмич сразу потерял к нему интерес и отправился разыскивать начальника караула. Капитана Касаткина старший лакей обнаружил быстро: тот стоял возле парадного входа. Но едва Егор Трифонов вознамерился подойти к его благородию, как дверь дворца распахнулась, дохнуло холодом (мороз на дворе стоял знатный), и в вестибюль вошел наследник цесаревич, Его Высочество Александр Николаевич. Лицо его, бледное от мороза, а также от постигшего семью горя, было твердым, словно высеченным изо льда. Несмотря на мороз, он был не в шубе, а в одной легкой шинели. Император поощрял пренебрежение к удобствам и стойкость не только в подчиненных, но прежде всего в собственном сыне.

— Где папа́, у себя? — спросил наследник у начальника караула.

— Так точно, Ваше Высочество, — отвечал капитан. — Мы уж просили Его Величество перейти на второй этаж, где потеплее, но вы же знаете характер Его Величества…

— Знаю, знаю, — отвечал Александр все так же резко. — Я сам, не надо, не провожай.

Он скинул шинель на руки денщика и быстрым шагом пошел направо, в сторону спальни Его Величества. Капитан Касаткин несколько секунд потоптался в нерешительности, однако пренебречь запретом наследника не решился и остался на месте.

Вот тут-то Егор Трифонов и осмелился приблизиться к начальнику караула и сообщить о своем странном наблюдении, сделанном в подвальном этаже.

Его благородие не сразу вник в суть известия, а когда вник, отнесся недоверчиво.

— Какие еще голоса? Какие бесы? — произнес он в раздражении. — Это все суеверия ваши, отсутствие просвещения! Разве только мазурики… Ладно, идем, проверим.

— Так ключ надобен, ваше благородие! — пояснил Трифонов. — А он у господина Худякова. А тот неизвестно где, мне никто не может сказать.

— Семен Никитич отдает необходимые распоряжения на случай… На самый крайний случай, — пояснил его благородие. — Идем, я знаю, где его отыскать.

Они нашли управляющего, Егор Трифонов объяснил суть дела. Семен Никитич отнесся к сообщению более внимательно, нежели капитан Касаткин.

— Чужие люди, говоришь? — встревоженно спросил он у старшего лакея. — Мазурики? Вот беда! Ведь там меха царские, ценные! Одни собольи шубы сколько стоят! Пойдем, посмотрим, кто дерзнул в дворцовые кладовые проникнуть…

Втроем отправились в подвал. Взяли сразу два подсвечника, по три свечи в каждом. Крадучись, чтобы не спугнуть незваных гостей, подошли к двери Малой кладовой. Прислушались. За дверью было тихо. Никакие голоса не были слышны.

— Ну-ка, открывай! — скомандовал капитан.

Управляющий отомкнул замок, отодвинул засов, капитан Касаткин распахнул дверь и первым вошел в кладовую.

Она была пуста. Никаких гостей, ни званых, ни незваных, не было.

— Что ж ты воду мутишь?! — грозно вопросил его благородие, повернувшись к лакею Трифонову. — В такой день от дела нас отрываешь?!

— Погодите, ваше благородие, — остановил его управляющий. — Что-то здесь не так. Вот, видите — дверца у шкафа раскрытая стоит? А я отлично помню, как вчера сам ее закрывал.

— А вон перчаточка валяется, — обратил внимание начальствующих особ Егор Трифонов.

— Надо бы в шкафах поглядеть, проверить, — озабоченно произнес управляющий. — Все ли на месте?

— И ты туда же, Семен Никитич! — в сердцах воскликнул капитан. — Ну, подумай: если тут был кто-то чужой, то как он сюда проник? И куда отсюда девался? Дверь-то замкнута была! Ты ведь сам ее открывал! Хотя…

Тут он заметил висевший на стене кладовой канделябр с двумя свечами. Протянул руку — потрогать фитили — и сразу отдернул.

— А фитиль-то горячий… — задумчиво произнес начальник дворцового караула. — Выходит, кто-то здесь и правда был… Причем совсем недавно. Но куда же он делся? Не в воздухе же растаял!

— Растаял он или не растаял, оно неведомо, — сказал управляющий. — В любом случае тут непорядок, и проверить надо. Но не сейчас. Сейчас заботы поважнее есть. Идемте, ваше благородие, может, там какие распоряжения будут.

Старший лакей Трифонов покинул Малую кладовую с облегчением. Он пришел к выводу, что, пожалуй, удивительные голоса ему почудились, и он зря побеспокоил важных людей. При этом еще легко отделался.

Егор Кузьмич пришел бы к совершенно другому выводу, если бы имел возможность услышать разговор, который в то же самое время вел Государь со своим царственным сыном. Разговор этот проходил в небольшой комнате, расположенной на первом этаже и служившей царю спальней, а в последнее время, в связи с болезнью, также и кабинетом. Император лежал на своей кровати — узкой походной койке, накрытый одним только тонким одеялом. Александр сидел рядом с ним.

— С завтрашнего дня возьмешь на себя принятие распоряжений по всем важнейшим вопросам, — сказал Государь. — Будешь постепенно входить в курс дела. Потом, когда случится неизбежное, примешь присягу государственных лиц — в общем, начнешь царствовать.

— Напрасно вы хотите все возложить на меня, папа́, — произнес Александр. — Я вижу, вы все так же ясно мыслите, глубоко проникаете в государственные дела. И вообще, течение болезни может еще измениться. Будем уповать на милость Божию.

— Только на нее одну я и полагаюсь, — сказал Николай, взглянув на висевший в углу образ Спасителя. — Лекари мне уже не могут помочь. А насчет ясности мышления ты ошибаешься. Болезнь коснулась уже не только тела, она мне и рассудок помутила. Видения бредовые у меня начались.

— Не могу в это поверить, — покачал головой наследник. — Вы мне сами говорили, что у вас даже снов не бывает. Какие еще видения?

— Были, были видения, — упрямо повторил Николай. — Вот прямо перед твоим приходом случилось. Открываю глаза — и вдруг вижу вон там, возле стола, три фигуры. Две мужских, а одна вроде женская. Я спервоначалу, после забытья, решил было, что это ты с Ольгой и графом Клейнмихелем. Но потом открыл глаза пошире и вижу, что нет, это вовсе не знакомые люди. Причем мужчины в моей одежде, а женщина в старом платье императрицы. И вижу, они не просто стоят возле стола, а копаются в моих бумагах, представляешь? А у меня там приказы по армии, указания послам в Австро-Венгерской империи и Пруссии, другие важные документы. Тут я, видимо, издал какой-то возглас, потому что они обернулись, один из мужчин (он был одет в мой кавалергардский мундир) крикнул какое-то дикое слово — и вся троица куда-то исчезла. Словно в воздухе растаяли!