Наша компания ввалилась в кафе, сразу заполнив полупустой темноватый зал шумом. Хозяин включил еще несколько ламп (экономный, зря электричество не палит). Я, Доннер и еще два человека, знающие немецкий (их, собственно, и взяли в комиссию заодно как переводчиков), стали разбираться с меню, помогая всем остальным сделать заказ.

Брали в основном подававшиеся в этом кафе традиционные берлинские блюда — айнтопф (овощной суп с копченостями и со сваренными в нем целиком сосисками), обычные сосиски с капустой, остро приправленные колбаски, жареную грудинку на ребрышках. Мне, собственно, не слишком нравилась такая кухня, но делать нечего, и, немного поколебавшись, я взял себе айсбайн — вареную свиную рульку с тушеной квашеной капустой.

На весь зал разнесся зычный командный голос комдива Телепнева:

— Товарищи! На водку не налегать! Обойдемся сегодня пивом. Смотрите у меня!

Поев, народ не желает расходиться — в пансионе нет помещения, где можно собраться посидеть всей оравой. Товарищи командиры понемногу тянут пиво, а у некоторых замечаю втихую пользуемую водку, несмотря на строгое предостережение. Как-то сам собою завязывается разговор.

— Да зачем нам эти пистолеты-пулеметы! — горячится один из членов закупочной комиссии. — Дальность прицельной стрельбы маленькая, патрон пистолетный, слабенький, надежность у них, говорят, совсем никуда, а огнеприпасов жрут — что твой пулемет! Получается, как немцы говорят, эрзац, а не оружие!

— Э, ты чего по-немецки материшься! — возмущается сидящий неподалеку от разгоряченного оратора командир с кружкой темного пива в руках.

— И ничего я не матерюсь, — отвечает первый, — немецкий надо учить! Эрзац — это по-ихнему заменитель. Ну, когда вместо какой-нибудь хорошей вещи какую-нибудь дрянь подсовывают. Вот, скажем, мы масло сливочное едим, а у немчиков — куда ни глянь, один маргарин. Редко где настоящее масло увидишь. Вот и пистолет-пулемет этот — просто плохой заменитель пулемета.

— Ну не скажи, — вступает в спор Леонид Карлович Доннер, развернувшись на своем венском стуле, положив сложенные руки на его спинку и уперев в них подбородок. — Заменять пулемет пистолетом-пулеметом — это действительно глупая затея. Только вот он не для этого нужен. Пистолет-пулемет есть лишь более мощное, чем обычный пистолет, оружие личной самообороны. Им можно вооружить пехотных командиров, унтер-офицеров… виноват, младших командиров, — поправился он, — артиллеристов, экипажи бронеавтомобилей. В ближнем бою такое оружие помощнее будет, чем пистолет или карабин.

— Нам, в войсках ГПУ, такая штука очень бы пригодилась, — поддержал его невысокий, но крепко сбитый командир, сидевший за одним столом с уже знакомым мне Николаем. — В скоротечных стычках с бандитами возможность задавить противника, ведя огонь очередями, была бы очень нелишней. Пулемет же каждому бойцу не вручишь, а пистолет-пулемет получается практически не тяжелее карабина.

— Вот и верно говорят, — запальчиво заявил первый из спорщиков, — что пистолет-пулемет — это полицейское оружие. Недаром в Германии им шуцманов вооружают!

— Ты нас с буржуазной полицией не равняй! — взвился гэпэушник.

— Эй, петухи! А ну цыц! — прикрикнул на не в меру разошедшихся ораторов глава комиссии. — Вы мне тут еще на кулачках сойдитесь, архаровцы! Анархию тут развели, мать вашу… — Он осекся и умолк, не забыв продемонстрировать спорщикам внушительных размеров кулак.

Все на некоторое время затихли, но потом от одного из столиков стал доноситься до меня гул голосов, сначала негромкий, потом все нарастающий и нарастающий. Там беседу вел все тот же коренастый гэпэушник, который только что обижался за сравнение с полицией:

— …Нет, ребятки, главного вы в рейхсвере не углядели. Впрочем, вам этого, конечно, и не показывали. Тут не в порядке и дисциплине только дело. И не в казармах добротных. Главное в том, как они подготовку у себя поставили. Армию-то им сократили, вот они из своего рейхсвера стараются сделать кадровый костяк для развертывания большой армии на случай войны. Они своего бойца гоняют и в хвост и в гриву, да так, что у них каждый рядовой может за унтера командовать, а каждый унтер готов офицером стать. Вот так вот! — И чекист с чувством превосходства оглядел собравшихся вокруг него командиров.

— Коли уж начал говорить, так сказывай до конца, — ответил ему некто полноватый, с чуть волнистыми, зачесанными назад волосами, коротенькими усиками и круглыми очками в металлической оправе. Чем-то — может быть, аккуратно повязанным галстуком и непринужденной манерой носить штатский костюм — он был схож с Леонидом Карловичем. — Ты, видимо, полагаешь, что нам, в РККА, нужно перенять такую же методу подготовки, как у немцев?

— Именно! — не стал отрицать гэпэушник.

— А ты подумал, сколько патронов они сжигают при их способе обучения? И кто нам такую прорву патронов выделит? Ты полигоны рейхсверовские видел? С нашими не сравнить, да и нет их у нас почти. А ты подумал, как из неграмотного, ну, в лучшем случае полуграмотного, крестьянского парня подготовить хотя бы пулеметчика? Я уж не говорю — младшего командира из него сделать! Сколько его надо учить, чтобы он не то что сумел с компасом и картой обращаться, а хотя бы понял, что это такое? — Полноватый с досадой махнул рукой.

Чекист молчал, не находя сразу слов для возражений.

Напряженную неловкость разрядил Доннер. Он встал со своего места и подошел к сиротливо приткнувшемуся у стены фортепиано. Сел на круглый табурет, откинул крышку, попробовал пальцами клавиши. Лицо его приобрело страдальческое выражение — похоже, инструмент был расстроен, если не вовсе раздолбан по самое не могу, — но все же продолжил подбирать какую-то мелодию. Вот он взял первый аккорд, а затем начал негромким, но сильным голосом напевать. Шум в зале малость поутих, командиры стали прислушиваться, разворачиваться в сторону фортепиано…

Грешным делом, я поначалу решил, что Леонид Карлович сейчас исполнит какой-нибудь романс. Видно, стереотипы представлений о царских офицерах сказались. Но военспец запел нечто совсем иное:

Смело, друзья! Не теряйте бодрость в неравном бою.
Родину-мать защищайте, честь и свободу свою…

Зал совсем затих, внимая словам песни. И вот Доннер допел заключительные строфы, дважды повторив последнюю строчку:

…Если ж погибнуть придется в тюрьмах и шахтах сырых,
Дело, друзья, отзовется, на поколеньях живых!

Леонид Карлович аккуратно опустил крышку фортепиано и чуть откинулся назад.

Зал молчал. Затем Николай, как, вероятно, самый шустрый, осмелился спросить:

— Что это?

Доннер помедлил, поднял голову и произнес:

— Мой дед по матери еще по процессу четырнадцати привлекался, в 1884 году.

— Какому процессу? — явно не понял объяснения Николай.

— Ты про «Народную волю» слышал?

— Слышал, — неуверенно произнес Николай.

— Так это был процесс народовольческой Военно-революционной организации, — пояснил военспец. Он помолчал немного, потом с какой-то затаенной горечью добавил: — Я в Красную Армию добровольцем пошел, не по мобилизации. И не за пайком. А песня эта… Ее еще во времена «Народной воли» пели.

Время шло к ночи, да и многие из присутствующих все-таки успели немало принять на грудь. Так что мне стало ясно, что сегодня ни о каких договорах предметно поговорить уже не получится. Ну ладно, обсудим все завтра с утра на свежую голову в торгпредстве, чтобы сразу согласовать все возможные вопросы со специалистами так называемого «инженерного отдела», который и создавался специально для исполнения поручений Спотэкзака. Все, что успеваю сделать до отхода ко сну, так это предупредить тех, кто занимался подготовкой контрактов, что завтра рано с утра мы отправляемся в торгпредство.

Во вторник, продрав глаза — не люблю рано вставать! — быстренько привожу себя в порядок и спускаюсь к завтраку. Уже рассвело, но солнце, заслоненное домами, пока не проникает в наши окна. Мои товарищи по закупочной комиссии один за другим также подтягиваются к завтраку, и вскоре мы дружной стайкой выходим на улицу. До торгпредства не то чтобы рукой подать, но линии метро расположены на редкость неудобно для того, чтобы от площади Виктории-Луизы добраться до Литценбургерштрассе, 11. Поэтому вся компания неторопливо идет пешком.

Ночные фонари уже погашены, улицы на глазах наполняются публикой, спешащей по делам, дворники торопливо заканчивают драить швабрами гранитные плиты тротуаров. Угольщики только что развезли на своих тележках мешки с угольными брикетами, сгрузив их у дверей, ведущих в подвальные котельные. Навстречу нам время от времени попадаются дамы в непритязательных жакетках и старички в бриджах и теплых вязаных жилетах под пиджаками, выгуливающие своих собак.

В торгпредстве работа начинается рано, и нам не составляет труда найти на местах представителей инженерного отдела, чтобы приступить к обсуждению полученных мною накануне проектов контрактов. Мы рассаживаемся тесным кружком в одной из комнат. Разложив перед собой папки с текстами контрактов и сверившись со своими записями, начинаю:

— Не буду давать оценку умственным способностям тех, кто с нашей стороны готовил эти контракты. Иначе, боюсь, сразу перейду на мат, да так и не остановлюсь, пока не исчерпаю весь свой словарный запас. Мне, разумеется, неизвестны калькуляции себестоимости ручных пулеметов, пистолетов-пулеметов и пистолетов, равно как и цены, по которым все это закупает рейхсвер и полиция. Но какого… извините за выражение, вы проставили в контрактах по закупке пистолетов цены, которые почти совпадают с розничными? 65 марок за «люгер» и 45 марок за маузер?! Вы что, даже в оружейные магазины нос сунуть не удосужились?! С какой радости мы должны дарить этим буржуям-фабрикантам еще и торговую наценку?

Переведя дух, добавляю к этим соображениям еще одно:

— Не знаю, как члены комиссии, но представители Спотэкзака и инженерного отдела торгпредства должны были бы знать, что приказом Главначснаба РККА от 17 ноября 1922 года установлены внутренние оптовые закупочные цены на «люгер» и маузер в 15 долларов и 10 долларов, что соответствует ценам в марках по нынешнему курсу 63 и 42 марки соответственно, или 30 и 20 червонных рублей. А по вашим контрактным ценам выходит, что итогом от этой внешнеторговой операции будет чистый убыток! — И жестко резюмирую: — Цены — пересмотреть!

Оглядев суровым взглядом слегка притихшую от моего напора публику, продолжаю:

— Чего ради вы согласились выставить в контрактах условия платежа «франко-склад отправителя»? Что-о? Кто это там пищит «так дешевле»?! — не стесняюсь форсировать голос. — Мы что, должны сами организовывать транспортировку оружия по немецкой территории от склада изготовителя до порта и нести все связанные с этим риски? Германия — не пансион для благородных девиц, тут всякое, знаете ли, случается. Или вам урок с недавним налетом на торгпредство не впрок пошел? На немецкой территории пусть сами за груз отвечают!

Кто-то из работников торгпредства предлагает:

— Ну тогда, значит, надо ставить в контракт «франко-порт назначения».

— Еще чего! Хотите, чтобы наши немецкие «друзья»-буржуи нагрели нас на фрахте судна и на страховке? Перевозку оружия будем осуществлять на своих торговых пароходах, и страховать тоже будем сами.

Хлопнув ладонью по столу, заключаю:

— Ставим в контракты базовое условие «франко-борт судна» и не отступаем от этого.

Шевельнув листками бумаги со своими сделанными накануне вечером заметками, перехожу к следующему пункту:

— Почему ни одной душе в голову даже не пришло прописать в контрактах рассрочку платежа? И что это за чудо такое — авансовый платеж в размере двух третей от суммы контракта? Вам что, народные деньги девать некуда? А если у самих мозгов не хватает, обратились бы к генеральному представителю Наркомфина в Берлине, Александру Семеновичу Сванидзе. В одном ведь здании сидите! Он бы вам и разъяснил, какой порядок платежа надо отстаивать при заключении договора.

Товарищи командиры встречают отповедь гробовым молчанием, и лишь представитель Спотэкзака в нашей комиссии порывается что-то сказать, но ограничивается лишь тем, что крутит головой, бегает глазами и ерзает на стуле.

— Ладно, — со вздохом тычу пальцем в папки с контрактами, — вы тут в большинстве своем не коммерсанты и соответствующего опыта не имели. Но почему порядок технической приемки не удосужились оговорить в деталях? Это, конечно, можно в договоре и не указывать. Но тогда нужно составить детальный регламент технической приемки и оговорить в контракте, что данный регламент является его неотъемлемой составной частью. Или вы на немецкое качество надеетесь? Так и у немцев брак бывает. А если ушами хлопать, вам именно этот брак сбывать и будут! Что же, никому из вас совсем не хочется еще разок съездить в загранкомандировку на приемку заказанных партий оружия? А? Не слышу ответа!

Члены комиссии нестройно загомонили, и из долетавших до меня отрывочных реплик стало ясно, что они вовсе не желают упускать возможность вновь прокатиться в Берлин.

— Ну и последнее. Ответственность сторон. Конечно, по германскому гражданскому праву ответственность и без указания в контракте предусмотрена. Но вы же замучаетесь в местных судах свою правду отстаивать, случись какие проблемы. — Устав драть глотку, умеряю пафос и пытаюсь разъяснить все уже более спокойным тоном, хотя что уж тут говорить о спокойствии при таком количестве явных проколов! — Поэтому ответственность — и по срокам поставки, и по поставке некачественной и некомплектной продукции, и по своевременному и полному оформлению сопроводительных документов — надо указывать в контракте. Немцы же не постеснялись вставить в проект договора пени за просрочку платежа с нашей стороны! Да, чуть не забыл: не забудьте в контракте оговорить требования к упаковке товара…

Тут представитель Спотэкзака из Москвы, которого уже давно снедало явное беспокойство, не выдерживает и визгливым тоном выкрикивает:

— Товарищ Осецкий! Зачем вы лезете не в свое дело, срываете договоренности, портите нам налаженные отношения с немецкими фирмами!

К моему удивлению, к этому крикуну присоединяется и человек из инженерного отдела. Он, правда, не кричит, а солидно выговаривает:

— Нам и так нелегко было пробивать эти заказы, Виктор Валентинович. А вы тут требуете пересмотра контрактов, ставите договоренности под угрозу… С такой торопливостью и неосмотрительностью дела не делаются!

Не спеша отвечать на эти инвективы, оглядываю сидящих вокруг командиров. Среди них — мой знакомый, молодой чекист Николай (так и не выведал его фамилии). Начинаю лихорадочно обдумывать, как бы пугнуть этих зарвавшихся чинуш присутствием в нашей комиссии представителей ОГПУ. Так, есть мысль… Уже начав говорить, почти тут же прикусываю язык, ибо из памяти моей всплыла информация, резко меняющая мое отношение к делу:

— А что, Николай, в комиссии представители Экономического отдела есть?

Тот сразу понимает, о чем идет речь:

— Не, нету, Виктор Валентинович. Мы же не с проверкой торгпредства ехали.

На этом мой диалог с ним обрывается: не стоит забывать золотое правило: «Умеешь считать до десяти — остановись на семи». Да и многозначительная недоговоренность подчас действует посильнее, чем даже мощные козыри, выложенные на стол. Однако никакого замешательства на лицах моих оппонентов не видно. Ничего и никого не боятся? Возможно. С такой-то крышей…

— До свидания! — не говоря больше ни слова, собираю папки со стола и выхожу за дверь, направив свои стопы прямо к торгпреду, Борису Спиридоновичу Стомонякову.

Разговор у нас вышел тяжелый. В конце концов, не выдержав, спрашиваю торгпреда прямо:

— Чего вы боитесь? Того, что вам не по силам идти против Ягоды, который прикроет своих людишек, через которых он тут крутит всякие свои темные дела?

— Да, боюсь! — раздраженно кидает мне в лицо Стомоняков. — Его даже полпред боится. А уж, казалось бы, Крестинскому сам черт не брат.

— Ладно, — задумчиво тяну я, — значит, Ягода. — И уже более твердо, в полный голос говорю: — Ягода или не Ягода, а эти контракты будут подписаны только на тех условиях, которые были названы мной. И без проволочек — иначе немедля пущу в ход тяжелую артиллерию. Начну с Уншлихта, а если и он не поможет, то найдутся орудия и поопаснее.

Я откровенно блефовал, но на торгпреда моя уверенность произвела впечатление.

— Хорошо! — бросил он. — Выправим мы эти контракты. — И добавил усталым голосом: — Думаете, мне так приятно уступать этим интриганам, которые имеют железную поддержку из Москвы?

— Вот и не уступайте. У нас тоже поддержка в Москве сыщется, и неслабая.

Следующей моей целью в Берлине была контора по прокату пишущих машинок. Верно-верно, именно для того занятия, в котором я уже успел поднатореть, — для изготовления анонимки.

Устроившись с машинкой в каком-то почти пустом кафе неподалеку от машбюро, принимаюсь за работу. Достаточно быстро на листе бумаги было отстукано послание, адресованное в редакцию газеты СДПГ «Форвертс». В письме от имени русского эмигранта, члена Российской социал-демократической рабочей партии (объединенной), сообщалось, что в кругах берлинской белогвардейской эмиграции шайкой, специализирующейся на изготовлении поддельных документов (Дружеловский, Гуманский, Зиверт, Орлов, Гаврилов и другие), изготовлена фальшивка, направленная против лейбористской партии. Попытка всучить эту фальшивку берлинским представителям британской разведывательной службы провалилась, ибо в здешней резидентуре, хорошо зная репутацию этих господ, не захотели связываться с очевидно поддельным документом. Тогда фальшивка (где излагаются якобы инструкции Зиновьева по организации военного переворота в Великобритании) была продана рижской резидентуре SIS. Мои лондонские друзья сообщили, что руководитель антибольшевистской секции MI-6 майор Десмонд Мортон уже распространил этот документ среди своих друзей-консерваторов, занимающих высокие государственные посты. При этом он уверяет всех в подлинности данного документа, ссылаясь на то, что он получен от агента рижской резидентуры, служащего в аппарате Коминтерна в Москве. Между тем майору Мортону хорошо известно, что такого агента не существует. Уже планируется обнародовать эту фальшивку буквально накануне парламентских выборов, чтобы свалить лейбористское правительство, не дав ему времени разоблачить подделку.

Другое письмо пишу от руки, старательно выводя корявые буквы:

«Genossen!

Ich bin ein alter schwedischer Sozialdemokrat…»

И далее в письме излагалась история, как я был по делам своей фирмы в Эстонии и, имея там встречи с правительственными чиновниками, узнал от них весьма тревожные новости. Они обмолвились в разговоре, что эстонской полиции стало известно о подготовке коммунистами мятежа в столице. В связи с этим принято решение открыть охоту на руководителей Коммунистической партии Эстонии с целью их убийства, а сам мятеж армия и полиция намерены использовать как предлог для полного физического истребления эстонских коммунистов.

Это письмо было адресовано полпреду в Берлине Крестинскому.