* * *

А в это время внизу, в баре, Митя продолжал прокачивать Николая. И хотя с самого начала стало понятно, что товарищ Сухов не расположен к откровенности, в конце концов Митя его дожал. И «академический востоковед», пускай и с кучей оговорок, пусть коротко и предельно осторожно, но озвучил собственную версию дневных событий.

— …Получается, вся эта конференция изначально задумывалась как ловушка? Капкан для террористов? И мы в нём — вместо приманки?!

— Ф-фу, ну и духотища! — Несмотря на прохладу от системы кондиционирования, Сухов протер лоб тыльной стороной ладони и, вынув из кармана носовой платок, тщательно вытер руку. — Ты торопишься с выводами, Митя… Начать с того, что я совсем в том не уверен. Допускать — допускаю, но не более. Я не знаю, кто, как и на основе каких данных принимал решение… И не думаю, что когда-нибудь узнаю. Но уж персонально вы двое — точно не приманка.

— И на том спасибо. А кто ж мы тогда?

— Скорее, ты только не обижайся, антураж. Всё должно было быть достоверно, иначе… У зверьков разведка очень хорошо работает, они бы фальшак сразу почуяли. А приманка — не журналисты, а лидеры стран, Сирии и России прежде всего. Никто эту американку как сакральную жертву не планировал. Да это и невозможно — такой сценарий прописать… При облаве на волка никогда не знаешь, на кого в конечном счете он выскочит: на главного снайпера или на рядового загонщика.

— То есть всё вышло случайно, хотя так оно изначально и планировалось?

— Именно. Причём ты сам прекрасно знаешь, чья это была инициатива — уйти работать в город.

— Ну да, ну да. А милейший майор сирийского спецназа просто дал себя уговорить. Удачно получилось. Картинка вышла — зашибись!

Сухов долго не отвечал. Затем, допив безнадежно остывший кофе, глубоко вздохнул и, стараясь не смотреть Мите в глаза, перешел на полушепот. Притом что ближайшие посторонние уши располагались не ближе десяти — двенадцати метров.

— Возможно, я сейчас озвучу тебе прописную истину, но в больших сложных комбинациях почти никогда не удается избежать сопутствующих жертв. Согласен?

— Допустим.

— А тут… Тут игра большая. Ты пойми: дело не в локальной антитеррористической операции, пусть даже и масштабной. Дело не в том, что группировку «Катаиб Тахрир аш-Шам», ту её часть, что в Дамаск подтянулась, почти всю вырезали. Ну, группировка. Ну, крупная. Но их тут… Сам знаешь, до Пекина раком не переставить. В одних названиях запутаешься, тем более что они их всё время меняют: то под одно знамя встанут, то под другое.

— А в чём тогда прикол?

— В том, кто деньги даёт этим уродам. Сами по себе они бы долго не провоевали. Деньги — кровь войны. Содержать «лучшую в мире пехоту», как на Западе пишут, дело накладное, а на разном шир-мыре ты таких денег не сделаешь. Здесь нужны финансы госуровня! Стало быть, и дело в позициях государств. Государств Залива прежде всего… Турции, Израиля… Франции. Англии. — Сухов вытянул из лежащей на столе Митиной пачки сигарету. — Продолжить?

— Не надо… Ну и как ты думаешь… Эта… Западня… Повлияет на позицию? Хоть чью-то?

В ответ Николай пожал плечами, закурил.

— Ясно. Что ни хрена не ясно, — считал ответ Митя. — А где президенты? Наш и сирийский?

— В Латакии. В самой спокойной здесь провинции. Туда даже боевики своих жен с детьми отправляли.

— На нашей базе? Хмеймим?!

— Ты слишком многого хочешь от простого научного консультанта, — вяло возразил Сухов.

— Научного… Если бы я не знал тебя всю сознательную жизнь…

— Никак и тебе под моим пиджаком погоны мерещатся? Это Восток, дружище. Я тебе много раз говорил — здесь всё не так, как кажется. А за одну ночь всё может трижды перемениться.

— Да я все понимаю… Просто… Я уж думал, совсем зачерствел, а тут… Сердце ноет… Столько лет Пруденс не видел, и тут… Приходи кума любоваться… Дэнс… Она хорошая была… Даром что пиндоска…

Кровь бросилась Мите в лицо. Выбросив вперед правую руку, он через стол ухватил Николая за лацкан пиджака и, чуть подтянув к себе, зашептал отчаянно, с болью:

— Коля! Но ты ведь правда не знал?! Иначе ты ведь предупредил бы меня, правда?!!

— Уймись! Я НЕ ЗНАЛ! — Неуловимо ловким и резким движением Сухов сбросил Митину руку. — Да, чувствовал, что что-то не так… Но так я тебе об этом ещё в Шереметьеве сказал, забыл?

Соглашаясь с правотой приятеля, Митя виновато отвел взгляд.

— Я всё понимаю, Митя. Но… Сегодня моя страна — наша с тобой страна — серьезно выиграла. В бесконечно долгой, очень тяжелой жестокой игре. И ценой этого тактического, но важного выигрыша стали человеческие жизни. — В углах губ Сухова легли жесткие скобки морщин, выдавая минимум неравнодушие. — Плохих людей. И хороших. В основном — сирийцев. И ещё жизнь американки. Да, хорошей американки, спорить не буду. Но знаешь, Митя… Если ценой жизни одной хорошей американки…

— Стоп! Тормози, Коля! Не надо, не сейчас. А то, боюсь, далеко зайдём.

— Прости. Я не хотел тебя обидеть.

— Обиженных в жопу трахают.

— Вот-вот. Вот я и не хотел бы, чтобы в жопу трахали мою страну. Я, Митя, хоть и востоковед в штатском, но на свою страну работаю, а не на чужую!

— Давай прекратим этот разговор?

— Давай. Тем более, всё равно пора прощаться. Тебя вон боевая подруга заждалась…

Митя обернулся и увидел, что за это время Элеонора наконец спустилась в бар и о чем-то говорит с Медвежонком.

— Ну, а мне, соответственно, пора ехать на аэродром, — подытожил Николай.

— Возвращаешься в Москву?

— Нет. Лечу в провинцию Латакия. — Сухов поднялся из-за стола. — Давай, брат, не расслабляйся сильно. Восток — он не то чтобы этого не любит.

— Он просто этого не прощает, — докончил Митя, вставая следом.

— И еще. Помни — у арабов есть пословица: «Таджри ар-Рияху би ма ла таштаги ас-Суфун». Что в переводе означает: «Ветра бегут не туда, куда хотят корабли».

* * *

Возвращаясь к своим, Митя выразительно посмотрел на айфон Медвежонка, а следом вопросил взглядом:

«Она уже видела картинку с Бобом?»

«Да, видела», — ответил глазами тот.

— Привет.

— Привет.

— Как ты?

— Нормально.

— Есть хочешь?

— Нет. Всё равно кусок в горло не полезет.

— А стакан? Полезет?

Эля утвердительно кивнула. Медвежонок разбросал по стаканам остатки водки и, нагнувшись, поставил пустую бутылку на пол. Углядев это его телодвижение, в их сторону выдвинулся давешний бармен.

Это был араб в летах, но очень моложавый, передвигающийся легко и по-кошачьи бесшумно. Митя еще вчера обратил внимание, что на его круглом, с крупным мясистым носом лице неизменно сохранялось одно и то же выражение — угрюмое. Этакий взгляд на мир человека, который многое повидал и отвык удивляться.

— Прошу простить меня за бесцеремонность. Вот… — бармен выставил перед троицей русских запотевшую бутылку.

— Вы исключительно прозорливы, сэр. Приплюсуйте к общему счету, пожалуйста.

— Нет, — покачал головой бармен. — Сегодня вся выпивка для вас — за счет заведения… По правде сказать, мы здесь не очень-то жалуем американцев. Но ваша погибшая подруга мне сразу понравилась.

— Как тебя зовут, брат?

— Ахмад.

— Баракаллаху фика, Ахмад!

— Ва фикум! [«Да благославит тебя Аллах, Ахмад! — И вас!» (Араб.)]

Бармен с достоинством угрюмого лорда удалился.

Конец ознакомительного фрагмента