День стоял субботний, и это было весьма кстати, так как места работы Самарина Барон не знал. Но сегодня, на худой конец — завтра, имелись все шансы застать его дома. Телефон Самариных был обозначен на квитке, накануне полученном в местной горсправке. Поэтому Барон добрел до ближайшего таксофона и, настроившись на разговор, набрал номер. Держа в голове сразу две легенды: одну — на случай, если на звонок отзовется кто-то из домочадцев, другую — если трубку снимает сам хозяин.

— Алё? — голос принадлежал подростку лет двенадцати-тринадцати. «Сын от второго брака», — догадался Барон.

— Добрый день. Я могу услышать Евгения Константиновича?

Пауза-тишина в ответ. Затем:

— Подождите, пожалуйста. Я сейчас маму позову…

Секунд через десять в трубке раздался женский голос:

— Слушаю вас.

— Добрый день. Я бы хотел переговорить с Евгением Константиновичем.

— Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Геннадий Кириллович.

— А вы, извините, по какому вопросу?

— Я его бывший коллега. По работе.

— Это, видимо, еще по стройтресту?

— Точно так. Последние несколько лет живу и работаю в другом городе. В Перми нынче проездом. И вот, по старой памяти, хотел повидаться.

— То есть вы не в курсе нашей ситуации?

— Нет. А что случилось?

— Дело в том, что Евгений Константинович болен. Уже почти полгода как.

— Полгода? Значит, что-то серьезное?

— Да. Очень.

— Он в больнице?

— Нет. Проходит курс амбулаторного лечения на дому.

— Печально. С вашего позволения я бы навестил его? Все-таки столько времени не виделись. И бог знает когда я теперь окажусь в Перми.

— Ну хорошо. По распорядку дня с четырех до шести у него прогулка. Так что подходите часикам к семи. Запишите адрес.

— Если вы по-прежнему живете на Советской, то я в курсе. Доводилось разок побывать.

— Вот как? Странно, что я вас не помню.

— В тот раз мы сидели сугубо в мужской компании.

— Понятно. Тогда ждем вас к семи.

— Благодарю. До вечера…

Барон вышел из телефонной будки и задумался: «Человек тяжело болен, тем не менее может позволить себе ежедневные двухчасовые прогулки. Странно». Но, с другой стороны, подобная педантичность могла облегчить дело. Учитывая, что в квартире находились как минимум двое потенциальных свидетелей, лучшим вариантом считалось перехватить Самарина на улице, на подходе к дому.

Часы показывали четверть пятого, однако Барон сразу выдвинулся на Советскую, чтобы непосредственно на месте определиться, где проще и эффективнее привести в исполнение смертный приговор.

* * *

— …Оно, Пашка, всё так. Только я ответственно могу заявить, что особого криминала в том, что Юрка жил под чужим именем, нет. Просто на момент, когда он попал в партизанский отряд, иных удостоверяющих личность документов, кроме как удостоверения Лощинина, у него на руках не было. А ксиву эту Юрий нашел в вещах погибшего знакомого. На пару с которым прорывался из блокадного Ленинграда.

— Хорош знакомый, ничего не скажешь, — проворчал Яровой. — А ты в курсе, откуда у этого знакомого, у Гейки, ксива взялась?

— В курсе. Он поднял ее на квартире профессора Лощинина, на которую со своей шайкой совершил налет в марте 1942 года.

— И на всё-то у вас, товарищ генерал, ответ имеется. Даже неинтересно.

— Ответы у меня, увы, далеко не на всё. Но в данном конкретном случае общая картина мне теперь более-менее понятна.

— А вот мне до сих пор непонятно одно: по какой такой причине парень из приличной семьи поддался на уговоры малознакомого уголовника и пошел за ним паровозом? У Юрки ведь к тому времени работа была, карточка рабочая. Опять же сестру сумел отправить. Конечно, блокадная жизнь не сахар, но ведь и рывок — авантюра. Шансы выбраться из города были минимальными. Да и в случае благоприятного исхода потом тоже надо было где-то жить, что-то жрать.

— А ты у него самого за это не поинтересовался?

— Спрашивал, причем неоднократно. Но этот момент Юра старательно замалчивал.

— Что ж, если тебе, Паша, до сих пор, как ты говоришь, интересно, пожалуй, я могу объяснить причину старательного замалчивания.

— О как? Давай, удиви меня в очередной раз.

— Юрий решился на побег с Гейкой после того, как совершил в Ленинграде убийство.

— Да ладно? — оторопел теперь уже Яровой. — Не может быть!

— Может, Паша. В этой жизни, как учит нас жизнь, может быть абсолютно всё.

— Значит, все-таки провел меня? Вот стервец. А ведь я ему, Володя, поверил. Поверил, что нет на парне уголовки. А поверив, чем смог — помог. Да, дела… — Яровой потянулся за бутылкой. — Блин! Лучше бы и не спрашивал. Потому как чертовски обидно теперь. Да, и кого же он убил?

— Меня, — невозмутимо ответил Кудрявцев. — Помянем?

Ленинград, март 1942 года

Тяжелый пистолет оттягивал карман, ударяя в бок при каждом шаге, но для Юрки это незнакомое доселе ощущение было только в плюс. Он шел, упиваясь недолгим статусом вооруженного человека, и выражение неподдельного восторга само собой обозначалось на его скуластом, обтянутом обветренной кожей лице.

— И как ощущение?

— Здорово.

— Ствол — штука такая, — авторитетно, со знанием дела подтвердил Гейка. — Как первая баба. Разок попробуешь, потом ни в жисть не откажешься.

— А что? У тебя уже… было?

— Да сто раз.

— Так уж и сто?

— Может, чуть поменьше, конечно. Но все равно, до фига. Ты гляди, поаккуратнее с ним. Заряжен.

— Ладно…

Когда мальчишки добрались наконец до квартиры, Юрка завел окоченевшего Гейку в бабушкину комнату, усадил на кровать и запеленал словно маленького в несколько слоев одеял. С дровами были проблемы, но ради такого случая и на правах гостеприимного хозяина Юрка решил пожертвовать несколькими томами Брокгауза и Ефрона, отложенными на черный день. Из остававшихся в квартире книг эти были самые нажористые.

— Сиди, отогревайся. А я книжки принесу, для растопки.

— Чего? И печка будет?

— Само собой.

— О, поперли козыря!

— Знаешь, на кого ты сейчас похож?

— Знаю. На пингвина. У них тоже вечно хрен отмороженный.

— Да нет, ты просто копия капусты.

— Чего я?

— Я говорю: сто одежек, и все без застежек.

Юрка вышел в коридор и на ощупь двинулся в гостиную. Проходя мимо двери бывшей родительской спальни, он вдруг отчетливо услышал нечто похожее на слабый стон. От неожиданности Юрка вздрогнул и застыл на месте. Рука невольно сунулась в карман, где лежал пистолет, который он не успел вернуть Гейке.

Стон повторился, теперь отчетливее. Юрка достал пистолет, тихонечко, на цыпочках, зашагнул в комнату и напряженно всмотрелся в темноту. На родительской кровати лежал военный. В шинели, сапогах и в армейской шапке с опущенными ушами. Негромкое его похрапывание снова прервалось неким подобием стона и снова столь же резко оборвалось. Видать, снилось человеку что-то нехорошее, недоброе.

Стараясь не дышать, Юрка подошел ближе — и тотчас отпрянул назад, ибо на кровати лежал Кудрявцев. Это было так же невероятно, как если бы в своем доме Юрка застал спящего фашиста. Впрочем, сейчас и тот и другой для него по сути были равнозначны: что фашист Ганс, что чекист дядя Володя. Вспомнив о пистолете, Юрка поднял руку и прицелился. Мушка запрыгала, потерялась на черной шинели.

— Просыпайся, гад! — приказал он срывающимся на фальцет голосом. — Я не хочу убивать тебя спящим.

Кудрявцева подбросило на кровати, как от разрыва снаряда.

Даром что спросонья, он опознал Юрку много быстрее.

— Юрий? Ты?! Живой?! Э-э-э… Юра! Убери пистолет. Это тебе не игрушка, слышишь?

— За отца, за маму, за бабушку, за деда Степана, — начал зачитывать приговор Юрка. — За всех, кто по твоей вине погиб, приговариваю тебя к высшей мере наказания.

— Юра, подожди! Не дури, слышишь? Давай поговорим как мужчина с мужчи…

В пустой квартире выстрел прозвучал оглушающе громко, а тяжелый пистолет дернулся, вырываясь из руки. Юрка стрелял первый раз в жизни, да еще и в живого человека, а потому не сразу уловил связь между выстрелом и тем, что произошло. Но нетрудно догадаться, что попасть в столь крупную мишень с нескольких метров смог бы и слепой. Страшась увидеть результаты рук своих, парень выскочил из спальни и, натыкаясь на стены, кинулся в комнату, к Гейке. А тот, ошарашенный невесть откуда раздавшимся выстрелом, неуклюже пытался выбраться из одеяльного кокона.

— Алё! Кто стрелял?

— Я.

— Вот ведь придурок! А на кой?

— Я. Убил. Человека, — отрешенно отозвался Юрка. После этих с трудом давшихся ему слов он опустился на пол и заревел. В свою очередь Гейка, скорее изумленно, нежели испуганно, уставился на приятеля:

— Так, еще раз? Чего ты сейчас сказал?

— Я убил человека, — размазывая слезы по щекам, всхлипывая, повторил Юрка. — Владимира Николаевича.

— Зашибись. А кто такой Владимир Николаевич и откуда он здеся взялся?

— Не знаю. Откуда. Просто спал. Он… он из госбезопасности.

— ОТКУДА?!

— Чекист.

— Плева-а-ать в мои карие очи! — Гейка схватился за голову. — Ну всё: «Подъем!» — сказал котенок, когда его понесли топить. Да-а-а… Это я удачно в гости напросился. И за что ты его… шлепнул?