Единственный раз принцесса Наваррская пренебрегла строжайшим распоряжением Элеоноры Пуату, желавшей видеть на троне Англии только Плантагенета и никого более. Случилось это в Тулузе.

В соответствии с этикетом королевских дворов ребенок и наследник считается законнорожденным только в случае, если он явится на свет через семь и более месяцев после заключения брака. Прочие считаются бастардами, и тогда монарх-супруг имеет право отправить папе римскому прошение о разводе, которое, без всякого сомнения, будет удовлетворено, а изменница покроет себя позором, который не смоет даже покаяние и святая церковь. Беренгария, недаром дочь мудрого короля, рассчитала все. Если она забеременеет в сентябре, а в следующем месяце будет сыграна свадьба с Ричардом, следовательно, ребенок родится в мае 1190 года. Ровно через восемь месяцев. Правила приличия соблюдены, никто ничего не знает, а дитя появилось не от нелюбимого, но обязательного супруга, а от человека, к которому питаются самые нежнейшие чувства. Остается лишь самая малость: во-первых, забеременеть, во-вторых, убедить Ричарда хоть раз выполнить свой супружеский долг. Иначе получится нечто вроде непорочного зачатия.

Беренгария носила ребенка уже больше месяца, и отцом был Хайме де Транкавель, с которым она последний раз встретилась в Тулузе. Они романтично попрощались, Хайме едва не расплакался, узнав, что его дама сердца да и просто возлюбленная уезжает на юг и предназначается королю Англии, но, не смирив свой гордый нрав, заявил, что приедет к Беренгарии, как только это станет возможно. В тот вечер наваррка не употребляла никаких снадобий Элеоноры, а когда через месяц не пришло женское очищение, поняла — она своего добилась.

А вот выйти замуж пока никак не получалось, срок же подходил. Вначале Элеонора привезла будущую жену своего сына в Марсель, но там выяснилось, что Ричард уже отбыл морем в Неаполь. Второй срок венчания назначили через седмицу в неаполитанском соборе Святого Николая, но на Средиземном море случился шторм, и корабли Ричарда отнесло на запад, к Сардинии. Решительная Элеонора, зная, что сын собирается навестить Танкреда, отбыла прямиком в Мессину Сицилийскую вместе с малым двором из десяти дам, нескольких стражей из наваррцев и полудесятка слуг. Беренгария и королева-мать приехали в столицу Сицилии за три дня до появления Ричарда.

Теперь же, когда Элеонора вроде бы договорилась с королем о свадьбе и Ричард был готов немедленно обвенчаться с Беренгарией (только ради получения от матери нескольких сундуков с деньгами, которые Элеонора заняла у тамплиеров), Львиное Сердце поссорился с Танкредом и церемония отложилась на весьма неопределенное время. Конечно, Элеонора позволила наваррке завести близкого друга (все-таки мессир Серж весьма неплох как любовник и очень необычен как человек), но давайте согласимся — если брак не будет сочетан в ближайшие дни, Беренгария потеряет честь и покроет бесчестьем короля Санчо Мудрого.

…Это осени поздней горький хмель
Приближает январскую метель,

— именно эти слова Лоррейна вспоминала сейчас загрустившая Беренгария. Да, вот он, горький хмель осени. Когда ты находишься рядом с верным тебе человеком и даже вступаешь с ним в плотский грех только потому, что он тебе нравится. Но приближается время, когда ты уже ничего не сможешь изменить и, закрыв лицо позорной вуалью, чтобы люди не видели твоих глаз, поедешь обратно домой.

Принцесса решительно бросила на белую скатерть стола черный камешек из стены Ренна, хранивший в себе часть непостижимой жизни замка, и попросила ответа, так, как учил Хайме.

Де Транкавель-младший рассказывал, что любой клочок, любой осколок Ренн-ле-Шато несет в себе дух крепости, впитавший всю великую древность, лежащую под его основами, ибо Ренн создавался многими народами — этрусками, римлянами, евреями, готами, вандалами, франками, оставлявшими ему часть своих знаний. Он не покажет действительность так, как рассказывается в сказках: серебряное блюдо, катящийся по нему шарик апельсина, яблока или оливки… Он сам передаст тебе через то подобие мысли, которым он владеет, необходимое.

Наваррка сосредоточилась и попыталась увидеть, остановив пристальный взгляд на черном агате. Камень сработал: тело потеряло все ощущения — слегка холодящий монастырский воздух, чуть пахнущий ладаном, холодный пол под ступнями, мягкий лен скатерти, сжатый слегка дрожащими пальцами. Принцесса увидела верхний двор ночного Ренн-ле-Шато и двоих незнакомых людей, разговаривавших с Хайме. Откуда-то пришло знание, что светловолосого широкоплечего рыцаря зовут Гай Гисборн, а дюжего господина в необычной для мужчины одежде — странное одеяние, слегка похожее на клетчатую юбку и одеяло, намотанное на бедра — Дугалом Мак-Лаудом.

Она видела. Видела, чем кончился их разговор под надменной осенней луной.

— …Сходите к хранителю нашей библиотеки, он собирает местные легенды и сможет рассказать вам больше, нежели я, — сказал Хайме. Постоял, ожидая новых вопросов, и, не дождавшись, скрылся в темноте.

Беренгария послушала, как двое неизвестных для нее мессиров краткое время толковали меж собой, а затем прозвучало:

— Я поднимусь наверх, а ты подожди здесь, ладно? — подразумевая, что он заберется на верхнюю галерею замка, сказал мессир Дугал.

— Хорошо, — недоуменно согласился сэр Гисборн, привыкший за время пути доверять чутью компаньона. Шотландец затопал по ступенькам, успев одолеть половину пролета, когда на перила рывком навалилось нечто темное. Загадочный предмет (Гай вскинул голову, чтобы рассмотреть его, и от резкого движения в затылке отчетливо хрустнуло) два или три удара сердца раскачивался, точно заваливающийся набок мешок с мукой, затем с булькающим звуком полетел вниз. Послышался неприятный чавкающий удар, словно с большой высоты уронили корзину с яйцами. Гаю не понадобилось много времени, чтобы узнать этот звук — так разбивается о камни человеческое тело.

Он и Мак-Лауд успели к незнакомцу одновременно. Им не пришлось его переворачивать и ломать головы над вопросом «Кто это?». Перед ними лежал их недавний собеседник, Хайме де Транкавель, с начинающим стекленеть взглядом и глоткой, перерезанной от уха до уха. В лунном свете кровь, толчками вытекающая из глубокой и узкой раны, казалась черной и блестящей, как некий драгоценный камень.

— Не пойму, — растерянно прошептала Беренгария, обуянная ужасом. — Хайме умер? Ренн, ты же все видишь! Он умер?

Камень отказался отвечать. И этим заронил надежду. Принцесса отрешенно уселась на сундуки с золотом и снова попыталась спросить. Черный агат молчал некоторое время, но вдруг из него прорезался голос. Голос безродного бродяги Лоррейна, хрипловатый и насмешливый:

— Не верь глазам своим, принцесса. Кстати, ты еще не стала королевой?

Беренгария Наваррская сдавленно ахнула и первый раз в жизни потеряла сознание.

Глава шестая

Непротокольные встречи

9–10 октября 1189 года, ночь.

Мессина, королевства Сицилийское.

— Сир, все подготовлено. Завтра можно ожидать дальнейшего развития событий. Надеюсь, стряпчие из Рима прибыли?

— Со мной всегда ездят законники, сударь. В наши беспокойные времена обходиться без королевского адвоката? Не смешите меня, Ангерран. Вы действительно уверены, что завтра Львиное Сердце войдет в город и принудит Танкреда уступить?

— В наши беспокойные времена, — в тон ответил Ангерран де Фуа, — можно быть уверенным только в мэтрах королевских адвокатах и таинствах церкви. Ну, и… Пожалуй, в могуществе вашего величества.

Филипп-Август скривился. Язвительная лесть Ангеррана ему изрядно поднадоела, но выгнать ерника Филипп не мог. Мессир де Фуа был слишком ценной креатурой и слишком опытным интриганом, способным добиться всего, чего угодно, включая бескровную победу Франции в войне между Сицилией и Англией. Политические последствия такой, с позволения сказать, победы французского короля интересовали меньше всего. Сицилия — чужое для него королевство, за трон Мессины могут вести спор лишь сами сицилийцы, германцы и отчасти англичане, на торговлю интрига Филиппа практически не повлияет, ибо Париж предпочитает иметь денежные связи лишь с Ломбардией и орденом Храма, военная сила Танкреда сомнительна… В глупой войне за наследство, представлявшее собой не столь и большую сумму, не выиграет никто, кроме короля Франции, при условии, что до сих пор не пролито и капли галльской крови.

Дело обстоит примитивно: в соответствии с договором, заключенным перед крестовым походом, каждый из союзников должен отдавать другому половину военной добычи, каким бы способом она ни досталась. Плантагенет получит от Танкреда свои восемьдесят тысяч безантов и кое-какие ценные безделушки наподобие золотых блюд, кубков или отрезов шелка, а на следующий день в шатре Ричарда появится Филипп-Август с договором и вежливо потребует свою долю. Скандал будет изрядный, и душевные коронованные друзья наверняка всласть поругаются, однако закон есть закон и договор есть договор. Тут уже ничего не поделаешь — соответствующий пункт соглашения, которое Ричард подмахнул не глядя, предусматривает подобную ситуацию. Сорок тысяч — это немного, но казна собирается по крупицам.