Перед концом рабочего дня опера доставили мазурика-осетина, разыскиваемого нами уже полгода за продажу поддельных банковских векселей. Действовал мазурик в составе группы дружков, чье местонахождение требовалось установить.

Мазурик назвался сначала именем, указанным в изъятом у него паспорте, но, когда выяснилось, что паспорт поддельный, сознался в обмане и обозначил свое правдивое наименование. Однако в истинности его я усомнился и, кивнув на задержанного операм, вышел из кабинета, из которого незамедлительно донесся вопль, схожий с тем, когда кошке крепко наступят на хвост.

Я лишь удрученно качнул головой, направляясь из застенка в свои кабинетные покои.

Взопревший Акимов в светлой рубашке, темной от пота, с завернутыми по локти рукавами зашел ко мне через час, утомленно признавшись:

— Весь отдел вот такой… Уже три раза устали его мутузить. А он десятую фамилию называет и точно врет. Упорный. — Взглянул на часы, сообщил: — Вадик повез Диму на свою хату конспиративную, ждут нас там. Чего с осетином делать будем? Надо же оформлять… Витька Корнеев сказал, что все устроит. Но сейчас-то его куда девать?

Я припомнил, что в подвале нашего учреждения стоит в одном из бетонных отсеков тренажер с чугунной платформой, сломанный усилиями наших геркулесов-спецназовцев.

— Там тренажер в подвале, — сказал я. — Знаешь где? Ну вот. Прикуй его на пару часиков, пусть покемарит в темноте, а Корнеев приедет, отвезет его в камеру на Петровку. Меняй рубаху, помчались.

Конспиративная квартира, где временно был поселен мошенник Дима, располагалась в старом московском доме, отличаясь простором трех комнат, высокими потолками, нежилой аккуратностью и скромной мебелью семидесятых годов двадцатого века, словно только что ввезенной сюда из магазина.

Дима пил с Вадиком коньяк на кухне, травил очередной анекдотец, однако, увидев меня, поперхнулся сопутствующим повествованию смешком и принял вид смиренного агнца, пугливо вращая бараньими, навыкате, зенками и вопросительно поднимая брови к белесой коротенькой шевелюрке, словно стекающей с его круглого, как глобус, черепа.

— Сука ты гнусная, — начал я, пнув каблуком в ножку табурета, на котором сука восседала.

Дима поджался в ожидании удара посущественнее, но Акимов, мягко приобняв меня за плечи, потянул обратно к двери, увещевая:

— Погоди, сейчас все проясним, а то сделаешь из человека котлету, я же тебя знаю…

От слов милицейского провокатора, игравшего привычную роль, Дима конвертировался в испуганно сопящий куль.

— Посажу тебя, гада! — запальчиво вещал я, сверкая очами. — И они, — оттолкнул опера, — не помогут!

Губы у Димы затряслись, мелко причмокивая, а с носа сорвалась капля нервного пота.

Наконец наигранные страсти утихомирились, хотя я сидел мрачен, как изваяние демона в заброшенном капище, и последующий разговор комментировал лишь ядовитыми репликами.

— Мы не знаем, сколько средств уйдет на латание дыр, — вещал Акимов. — МУР, прокуратура…

— Прокуратура-то откуда? — сметливо встрепенулся Дима.

— Там уже в курсе, не беспокойся…

— Еще наша контора… — неторопливо вставил Вадим.

— Ребята, но я же сказал: полмиллиона хоть сегодня… — Дима сидел перед нами, как на толчке, смирный и натужно-задумчивый.

— А почему не говорил, что с «чехами» в одной упряжке дела тянул?! — рявкнул я.

— Ну, я даже как-то постеснялся…

— Ага! Ворюга застенчивый!

Дима скорбно поиграл складками обвисших от недоразумений последних дней щек.

— Тут он мне кое-что интересное порассказал, — вновь вклинился в разговор Вадим. — Когда его «чехи» похитили, они отвезли на свою базу в Барвиху. А ведь мы этой базы не знаем.

— В багажнике меня везли, — поторопился добавить Дима услужливо. — С мешком на голове. Ну а в мешке дырка небольшая. Так я когда из багажника… То есть когда меня… Вот. И смотрю так в амбразуру эту, а местность знакомая, я мимо часто проезжал, магазин еще на углу и студия загара. «Зебра» называется, потому хорошо запомнил… Смешно, да? — Он хихикнул привычно, но поддержки не нашел и продолжил виновато: — Ну, когда в подвал вели, троих видел абреков, все с калашами, а потом крышка захлопнулась…

— Что ж ты про калаши-то молчал? — не выдержал я. — Это же целое дело.

— Ну, подумаешь, автоматы…

— Продолжай, — наклонил Вадик свой непреклонный борцовский затылок, переходящий в литую шею.

— И вот начал слышать я голоса, — воздев глаза в потолок, сказал Дима.

— То есть? — на мгновение оторопел Акимов.

— Ну, звуковые волны проходили через края люка…

— Ага…

— Говорили, что приедет их старший, какой-то Иса. Через две недели… О! — ткнул пальцем в висевший на стене календарь. — Уже, значит, через три дня. Ну, я так понял, герыча привезут на базу и надо готовить наличные под расчет.

— Ну! — торжественно выпятил грудь Вадим. — Это Диме многое прощает, коли окажется истиной.

— А что потом было? — спросил я.

— Потом бензопилой грозили…

— Еще о чем они говорили?

— А, да все невнятно… К тому же они то по-своему, то по-русски… Трудно стыкуется. А когда еще с мешком на башке, да в подвале… — И он шмыгнул носом сокрушенно.

— Ну ладно, дальше — наши дела, — подытожил я, вставая с табурета.

Заперев Диму в конспиративном логове ЧК изнутри, вышли на улицу, усевшись ко мне в машину.

— Можем обойтись без расходов, — сказал Вадим. — Всем все понятно? Или пояснить?

Мы с Акимовым молчали. Нам все было ясно. Завтра с утра Акимов оформит официальное заявление Димы, и с ним я пойду к генералу. Аргументы таковы: во-первых, планируется весомая операция, во-вторых, существует агент на перспективу, готовый указать адрес секретной чеченской базы, но агент, увы, погряз в грехах, и дело за малым — звонком Решетова начальнику ГУВД Москвы, дабы тот утихомирил муровцев.

— В крайнем случае посадим дружков Димы, — произнес Акимов. — Если уж нужны жертвы на алтарь. И закроем еще одно дело.

— А их показания? — выразил я сомнение. — Сдадут ведь Диму…

— Какие еще показания?! В тюрьме устроим их как на курорте, срок по минимуму, на зону придут с воровской малявой… Мало? Они еще и приплатить должны!

— Да и приплатят, — поддакнул Вадим.

— Значит, завтра мне в пасть ко льву?

— У тебя должность такая, брат.

На прием к Решетову я попал только к вечеру следующего дня. Генерал выглядел утомленным, мысли его, чувствовалось, витали где-то вне Управления, но по мере моего доклада он постепенно возвращался сознанием к делам насущным, хватко улавливая нюансы ситуаций и расставляя ловушки вопросов.

— И сколько они украли в общей сложности?

— Изрядно.

— Что значит «изрядно»?

— Дело в МУРе, а жулики, пока не припрешь, правды не скажут. А как их припрешь, если дело в МУРе?..

— Он просит гарантий? Ну, дайте их. На словах.

— Я верю, что он действительно пригодится нам в дальнейшем как агент…

Недоверчивый прищур. И хлесткий вопрос:

— И много шерсти с овцы состричь решили?

— Если так будет поставлен вопрос, все пойдет на нужды Управления, товарищ генерал.

— Знаешь, Юра, — он откинулся в кресле, — мой нюх не обманешь, есть тут еще одно дно, есть, чувствую. Чего ты мне извилины мозга шпаклюешь? Или колись, или иди себе… И передашь агента своего нашим экономистам, понял? Они с ним торговаться не станут. Тоже мне, хранитель секретов выискался! И сколько украл, и где у чеченов база — все выложит! Я лично проконтролирую.

— Тут есть нюанс, вы правы, — сказал я, чувствуя, что еще мгновение — и конец всем нашим интригам и Диме заодно. — Его родственник — ответственный офицер МВД.

Решетов рассмеялся: коротко и хрипло, с демоническим торжеством.

— И кто таков?

— Маркелов.

— Из секретариата? Ах, вот как. Ну, — хмыкнул, — теперь конструкция в пазы уместилась, теперь верю. Бойкий мальчонка Маркелов, наслышан. Мастеровой мелких интриг. Далеко не пойдет, но в деловых полканах досидит до седин. Или до плеши. — Усмехнулся словно бы сам над собой. — Да, крепко ты своего кореша Маркелова этим агентом за яйца прижмешь. На всю его оставшуюся жизнь. В поденщине он теперь у тебя. — И, не отрывая от меня, бесстрастно выслушивающего эту нелицеприятную тираду, взора, где вспыхивающая насмешка сменялась ледяным безразличием, снял трубку, сквозь зубы распорядился:

— Люда, с начальником ГУВД соедини…

А мною овладело стылое, безразличное презрение к этаким умопостроениям шефа, составлявшим, вероятно, один из стереотипов его мышления. Мне и в голову не могла прийти столь подлая мыслишка. Вот оно, мусорское сознание, построенное на шантаже, двуличии и выкручивании рук ближнему. Мне невольно вспомнились мои прошлые вертлявые дознаватели и следователи с их каверзами, и всколыхнулась в душе темная, привычная ненависть безответного арестанта к чванливым вертухаям.

Дуализм. Морали и текущего бытия.

Между тем, оперируя небрежными рублеными фразами, Решетов в два счета разрешил все проблемы со своим генеральским собратом. Брякнув трубку на рычаг, подытожил:

— Дело из МУРа заберешь к нам завтра. Дальше химичьте сами. Но, если там группа, кем-то надо пожертвовать. Благотворительность — категорически не наш профиль.