— Да, но при чем тут музыка?

Профессор сдался окончательно.

— У слова «тропос» есть еще значение — «гармония, лад». Мир вышел из музыки, как жизнь из воды, — произнес он весомо, — и я не о сольфеджио. Видимый мир — проявленная музыка, невидимый — спящая в нотах Вселенной.

Дорога впереди была пуста, но Адам сбавил скорость:

— Так вот зачем вам клавиши! Вы подобрали ключ с помощью… — его щеки снова покрылись румянцем. — Да-а, недаром «архи-мед» по-гречески — «высшее искусство»! — воскликнул он с неожиданным энтузиазмом. — Лишь ему это под силу!

Такая чистосердечность умилила Забаву.

— Вы тоже оправдали свое имя, Адам, — сказал он. — Вы первый человек на Земле… кто узнал о моем изобретении.

— Вообще-то я не Адам, а Адамас — Адамас Атлас, — мальчишка взглянул на указатель к посту карабинеров и проехал мимо. — Адам — для своих.

Как в момент запуска палеотропа, звенящий поток пронесся сквозь профессора, моментально снимая остатки нервной дрожи и слабость. Он вспомнил, где видел эти живые глаза — накануне, в новостях. Знания итальянского хватило, чтобы понять беспрестанно звучавшее «russo bambino d'oro». Тогда имя «русского золотого ребенка» сразу отослало все к той же горгоне Медузе: Персей обезглавил змееволосую деву клинком из вечного металла богов, адамаса. Но не только имя, фамилия подростка тоже оказалась созвучна мифу — титан Атлас был братом Прометея, принесшего людям огонь знаний. Только в упомянутой связи возникал не сын Иапета и Фемиды, а отец паренька, титан инвестиционный, и такой поворот физика озадачил.

Машину тряхнуло на выбоине, и кабину залил праздничный звон мандолин, гремевших «Abbalatti».

Забава отметил эту солидарность с ним универсальной музыки и убрал звук.

— Так что же случилось, Адамас? — спросил он, скрывая озабоченность своим открытием.

— Адам, — мальчишка принял правее, пропуская грузовик с овцами. — В Сиракузах на спор сбежал от опекунов. По дороге — желтый фургон: надели мешок на голову, ночь продержали в винном погребе. Постоянно туда спускались — все им было мало. Так что с виноградом вы их четко протелепали!

— И что они от вас хотели?

— Не от меня, от отца. Сами догадайтесь, что…

— А зачем вас привезли на развалины?

— Так я сам туда забрался, когда сбежал, — Адамас обезоруживающе улыбнулся. — Еще удивился, какая знаменитость под боком, даже читал что-то…

— А-а, так вот… но как же вы сбежали?

— А они в один из заходов дверь не заперли.

«Феноменальное везение», — подумал профессор, без отчета, на чей счет мысль.

— Так куда вам, в полицию или консульство? — спросил так, словно сам сидел за рулем.

— Знаете, Архимед Иванович, — Адамас был серьезен, — я бы предпочел пока остаться с вами.

Возможно, это был тот самый случай, когда пережитая опасность сближает чужих людей, делая их чуть ли не родственниками. Или так проявила себя аура палеотропа. Но Забава во всех поступках руководствовался здравым смыслом.

— Вы должны понимать, Адамас… — начал он вдумчивым тоном.

— Адам.

— Гм… с моими приборами сейчас, когда вас ищут, я не лучший спутник. Меня задержат, будет досмотр, а это недопустимо.

— Наоборот, — глаза мальчишки сверкнули. — Со мной ваши чемоданы и штативы будут в полной безопасности!

— Это каким же образом?

Адамас вывернул руль, съезжая в заросли у обочины:

— Ваш «палеос-тропос» связь дает?

— Есть изобретение проще, — профессор похлопал по карманам в поисках телефона, — Мартина Купера.

— А папа сказал, первый мобильник изобрели в Советском Союзе, — Адамас заглушил двигатель. — Инженер Леонид Куприянович. Потом, правда, забыли за ненадобностью.

— Ну, в коммуне все сообщали по рупору, — Забава уже понял, откуда у паренька его эрудиция. — Только, попрошу, недолго.

Адамас набрал номер, другой рукой распахивая дверцу машины.

— Вы когда-нибудь были в Каринтии? — он повернулся щекой с прижатой трубкой. — Это в Австрийских Альпах… — не дожидаясь ответа, соскочил на землю. — Алло, па, это я!

Глава третья

Ситара Лаваньи — 1

Лос-Анджелес, Америка, 1934 г.

Китти посмотрелась в кругленькое зеркальце — на обороте треснутая фарфоровая миниатюрка с морским пейзажем — и, состроив милую рожицу, убрала в карман плаща, подаренного приюту церковью святой Марии Магдалины. Зеркальце было амулетом, единственным, что осталось от матери, да вообще от дома. Своего отца она не помнила, помнила только мать, которая заботилась о ней, пока не умерла от болезни. Так в дни Великой депрессии называли истощение.

Китти не имела об этом представления, ей тогда было совсем мало лет. Сколько именно — неизвестно, она и сейчас не знала свой точный возраст. Но, раз ее выставили из приюта, была уже достаточно взрослой. Что ж, удача, что это случилось в апреле, а не в феврале с его промозглой погодой и прохладными ночами. «А что нужно помнить, детки? Ну-ка, хором!» — «Да-же лег-кий сквоз-ня-чок мо-жет тяп-нуть за бо-чок!» Слава богу, хоть это позади…

Китти плотнее запахнула полы плаща и медленно побрела вверх по Норт Хилл-стрит, к газетному киоску, где Эдвард велел его ждать. Эдвард, Эдди. Да, ей посчастливилось почти сразу найти себе жениха.

Эдвард Флинн был много старше, но Китти все устраивало — у него уже имелся жизненный опыт. Была и работа, что в эту голодную пору считалось за счастье. Но если опыт вышел горьким — жена и малыш умерли при родах, то с работой все обстояло как нельзя лучше. Эдди служил на киностудии, единственном месте в Америке, которому кризис нипочем.

Он так ей и сказал, и это чистая правда: каждый уик-энд Китти получала маленькие презенты — то апельсин, то заколку для волос. А волосы-то у нее роскошные! Но сейчас не об этом. С таким человеком можно строить семью, и на стене их дома никогда не появится объявление, как то, что видела на днях в Гувервилле — стихийном поселке на городской окраине, где лепятся друг к другу чумазые лачужки. На куске картона значилось: «Продаются брат и сестра, четыре и три года, подробности в доме». Хотя домом тот фанерный коробок назвать было сложно.

Китти остановилась у перекрестка, пропуская грузовик, доверху нагруженный домашним скарбом, с трогательно торчащим фикусовым деревцем. Еще одна семья для пристанища бездомных Гувервилля.

С начала Великой депрессии прошло пять лет, но та еще не насытилась и продолжала жадно смыкать челюсти, перемалывая людские судьбы. И Китти, внутренне развитая не по годам, невольно задавалась вопросом — а кто питается отчаяньем всех этих несчастных? Не может быть, чтобы страдания стольких людей пропадали впустую! Они обязаны реять над городом неугасающим заревом гнева, тоски, апатии. Наверняка где-то выше, над этим скорбным салютом, распростерлось безразмерное существо, похожее на медузу, безостановочно поглощающее флюиды боли и страха.

Грузовик, стреляя выхлопами, свернул за угол, и Китти продолжила свой путь.

А может, их отчаяньем питается не медуза, а те люди-змеи, о которых по всему калифорнийскому побережью ходят легенды? Может, это им, загнанным глубоко под землю, на руку, чтобы мы страдали, и наши, сочащиеся сверху слезы им — манна небесная?

Рассказывают, эти существа во много раз опередили человека в знаниях и, строя свои хитроумные подземные жилища, ни лопатами, ни кирками не пользуются. Они прокладывают тоннели в вулканическом камне с помощью реактивов, превращая горную породу в воздух, которым дышат многие месяцы и который укрепляет их кости.

А что, если это они — те лощеные парни с первых страниц газет, ловкачи, сбывшие акции накануне биржевой катастрофы? Говорят, банкиры обо всем знали, а то и сами подстроили весь этот кошмар. Недаром грабители банков сейчас популярнее любых кинозвезд — одни Бонни и Клайд чего стоят!

Нет, это явно не людских рук дело, человек не совершит подобное против собрата. Наверняка это те разумные рептилии, которыми матери пугают непослушных детей. Видно, их кровь не так горяча, как у Китти, чье сердце не стерпит несправедливости.

Девушка перебежала на другую сторону улицы, ловя лучи заходящего солнца, и блаженно зажмурилась, впитывая их теплые, ласковые прикосновения. Но еще сильнее ее грела мысль, что скоро они с Эдди будут богаты, сказочно богаты! Точнее сказать, могут стать богатыми. И если такое случится, она не забудет про приют и малышей, которые тоже помнят о ней.

В газете «Лос-Анджелес Таймс», которую принес ее Эдвард, была статья о горном инженере Джордже Уоррене Шуфельте. Тот с помощью собственного прибора выявил план подземного города людей-рептилий, давным-давно обустроившихся под Лос-Анджелесом. Контуры лабиринта в точности повторяют силуэт гигантской ящерицы, распластавшейся между парком Элизиум и Центральной библиотекой, в которую упирается конец ее хвоста. Якобы в подземелье хранятся золотые пластины с тайными знаниями во много раз ценней золота, на котором начертаны.

Понятно, про золото никто шутить не будет, но про знания — это уж чересчур. Нет знаний ценней золота, ведь все знания только и существуют для того, чтобы раздобыть его поскорее и побольше. Да и ящерица, если такая начитанная, должна ковылять в библиотеку, а то всем видно, что она направляется в парк отдыха.