От края обрыва до тропы было метров десять, от взмахов руками Варю развернуло, и к земле она приблизилась почти плашмя. Малиновская успела заметить крупные камни, о которые уж точно разобьётся, зажмурилась от страха и вдруг почувствовала, что больше не падает.

— Вы специально прыгнули или случайно? — услышала она мужской голос и открыла глаза.

Её держал на руках высокий русоволосый мужчина с биноклем на груди, по его лицу текла кровь, но он почему-то улыбался. Варя хотела сказать, что ничего смешного в этом нет, и потеряла сознание.

Сергей успел среагировать на шум, раздавшийся сверху. Когда камни начали падать, он поднял глаза вверх и увидел женщину, та перевернулась в воздухе, размахивая руками, и падала почти плашмя. Осталось только сделать несколько шагов вперёд и подставить ладони, а потом чуть присесть, гася инерцию. Один из осыпавшихся камней рассёк Травину бровь, но несильно, кровь сочилась, крупными каплями пачкая рубашку. Сергей хотел было поставить женщину на ноги и достать платок, та открыла глаза, и он решил её подбодрить. Шутка получилась глупой и несмешной, видимо, от этого спасённая закатила глаза и отключилась.

Сверху что-то кричали, от кучи камней, изображающих арку, бежали люди, и Травин пошёл им навстречу.

— Товарищ, — затараторила девушка, добежавшая первой, — она жива? Немедленно скажите. Почему на ней кровь? Что же вы молчите? Говорите же! Почему на вас кровь? Вы ранены?

— Жива, — коротко ответил Сергей, — пока ещё. Со мной всё в порядке.

Подбежали ещё несколько человек с тем же вопросом и требованием ответить немедленно, они больше мешались, чем пытались помочь, только двое не сдвинулись с места — лысеющий человек рядом с камерой и толстяк в кресле с бутылкой вина. К ним Травин и направился, раздвигая толпу. Шёл он быстро, и теперь уже остальные еле поспевали за ним. Молодой человек не дошёл нескольких шагов до кресел, остановился. Их окружили со всех сторон, собралось человек десять от силы, но они так кричали, что Травину казалось, будто вокруг образовалась бушующая толпа.

— А ну все заткнулись, — тихо, но отчётливо сказал он. — Куда её класть?

Подействовало, но не так, как он ожидал. Теперь вместо однообразных вопросов посыпались советы, предлагали срочно везти к врачу, вызвать аэроплан до Москвы или Ростова, или потрогать грудь на предмет сердцебиения.

— Кто тут главный? — Сергей понял, что сам он с этой толпой не справится.

— Да положите уже её куда-нибудь, товарищ, — в человеческую массу вклинился Свирский, — вон хоть на траву. А вы все по местам, собирать вещи, на сегодня всё. Как она, жить будет?

— Что с ней сделается. Уже в сознании, только притворяется, — сказал Травин.

В ответ на его слова Малиновская открыла глаза и влепила пощёчину.

— Быстро поставьте меня на место, — распорядилась она. — Хам!

Очутившись на твёрдой земле, Малиновская твёрдым шагом прошагала к машине, решительно открыла дверь и уселась на заднее сиденье, рядом тут же примостилась ассистентка с нюхательной солью.

— Да убери ты грабли свои, — артистка отшвырнула флакон, ударила водителю по плечу, — гони в гостиницу.

— Вот что популярность с людьми делает, — грустно сказал Свирский, провожая «фиат» взглядом, — спасибо, товарищ. Вы, так сказать, нашу картину спасли, а это многого стоит. Позвольте узнать, как ваше имя?

Травин представился, протянул руку, которую режиссёр крепко, неожиданно для его комплекции, пожал.

— Но врачу ей показаться не мешает, — заметил Сергей, — мало ли, доской могло по голове ударить, мозги вещь нежная.

— Боюсь, удар уже ничего не исправит, — Свирский нервно улыбнулся, отошёл на шаг, пригляделся к Травину. — Вы в городе на отдыхе или проездом?

— На лечении.

— Вечером у нас ужин в гостинице «Бристоль» в итальянском саду, знаете, где это? Приходите, прошу, в восемь вечера, а если не выйдет, найдите меня в номере тридцать восемь. Фактура у вас замечательная, не скажу, что идеально подходит, но помощь ваша может понадобиться.

— Ещё кого-нибудь надо поймать? — усмехнулся Травин.

— Именно. Так что приходите обязательно, договорились?

Сергей кивнул, Свирский тут же потерял к нему интерес, принявшись командовать деятелями кино. Те собирали камеры, сворачивали провода и убирали вещи в корзины и короба. Двое грузчиков принялись кидать кресла в подводу, а Травина взял в оборот корреспондент, сперва он не хотел подходить и портить тем самым готовую статью, но потом сообразил, что этот случай можно выгодно продать в местную газету

— Феоктист Троицкий, — представился он, отпихнув объёмным животом мужчину с креслом в руках и доставая записную книжку, — столичные журналы и газеты. Ваш подвиг, товарищ, достоин отдельной статьи. Скажите, что вы почувствовали, когда к вам на руки прямо с неба упала артистка кино? Впрочем, я и так знаю. Восторг.

— Примерно так, — согласился молодой человек.

— Это чудесно. Так-с, кем вы служите?

Узнав, что герой работает начальником почты, а не служит в армии или по профсоюзной линии, Троицкий не расстроился, как это сделал бы любой начинающий журналист, а написал чётким почерком в записной книжке — «руководящий работник Наркомпочтеля».

— Ну а теперь фотография героя на фоне Ворот любви, — торжественно сказал он, — и можете быть абсолютно свободны. Леночка, у нас есть фото героя со спасённой?

— Конечно, — ответила фотограф, подходя поближе. — Первым делом засняла.

Травин повернул голову на знакомый голос и увидел Лену Кольцову.

* * *

— Так значит, на почте штаны просиживаешь? — Лена отколупывала ложечкой крохотные кусочки от песочного пирожного и запивала их крепким кофе.

Они сидели в левой башенке бывшей кондитерской Гукасова у входа в Цветник. Кондитерскую переименовали в столовую № 2, но ассортимент оставался почти тем же, дореволюционным, а за прилавком стоял бывший хозяин. Травин не видел Кольцову с тех пор, как она собрала вещи и ушла. Сергей заезжал на Варсонофьевский, женщина к нему не вышла, послала домработницу, которая передала, что Лена его видеть не желает и больше её беспокоить не нужно, в подтверждение передала записку, короткую и равнодушную. Молодой человек спорить не стал, развернулся и ушёл. За три года Кольцова практически не изменилась, только волосы стали длиннее и завились в кудряшки. Разговор шёл вяло и без огонька, словно встретились два случайных знакомых и только и ждут момента, чтобы разбежаться.

— Да, пришлось.

— Странно, ты же вроде в уголовном розыске работал? Тётя, кстати, очень тобой интересовалась, всё спрашивала, куда же подевался внушительный молодой человек и потенциальный муж. Ругалась, что я от тебя сбежала.

— Как поживает Янина Иосифовна?

— Ты помнишь, как её зовут, — восхитилась Кольцова, — служит всё там же, в Главлите. Когда дядя Генрих умер, у нас хотели квартиру уплотнить, но нарком вступился, так что мы теперь там вчетвером.

— Вчетвером? — удивился Травин.

— Ну да, тётя Яна, я, Кольцов и наша дочь, ей сейчас два года.

Травин поперхнулся.

— Дочь? Ты, помнится, в прошлый раз ни слова о ней не сказала.

— Успокойся, она не от тебя, — Лена тихо рассмеялась, — родилась в начале марта, по всем срокам ты к её появлению никак не причастен. Хотя я вот думаю, надо было тебя помучить, прийти на Первомай с коляской, чтобы ты гадал и страдал. Но пожалела, да и люди там чужие какие-то жили, ничего о тебе не знали.

— Так значит, это Кольцова ребёнок?

— Что за мещанские предрассудки? Она прежде всего — советский человек, будущий комсомолец или даже коммунист, какая разница, кто отец. Травин, ты лучше расскажи, как докатился до жизни такой. Бегал с пистолетом по Москве, гниду преступную давил, на мотоцикле гонял, а теперь вот округлился, лоснишься от сытой жизни, конверты перебираешь в своём Пскове.

— А ведь я про Псков тебе ничего пока не говорил, — усмехнулся Сергей, — следишь за мной?

— Ой, ты сейчас от важности ещё больше раздуешься. Кое-что слышала от знакомых, не важно от кого. Давай прогуляемся, до гостиницы на Лермонтовской меня проводишь и выложишь всё, как на духу. Погоди, я только пирожные с собой куплю.

Лена достала сумочку, вытащила деньги.

— Мелочи нет. Разменяешь пятаками рубль?

— Нет, — ответил Сергей. — У меня тоже нет мелочи.

Кольцова терпеливо сидела и ждала, Травин вздохнул. Вариант с красным командиром Горянским ему нравился куда больше.

— У меня только сорок шесть копеек.