Утро было серое, тусклое, набежали тучи. Меньше всего на свете хотелось вставать. Родители подавали признаки жизни, шлепали тапки по коридору, на кухне что-то шипело и бурчало. Из Светкиной комнаты проистекали подозрительные звуки — похоже, сестрица грызла стенку. Через час я сделал вылазку — невозможно сидеть в четырех стенах. Вышел на лестничную площадку, захлопнул дверь. Не успел сделать шаг, как отворилась дверь соседней квартиры, высунула нос девчонка лет четырнадцати — коротко стриженная, с серьезным лицом. Я остановился, она в тапках вышла из квартиры, смерила меня внимательным взглядом.

— Фу, — выдохнула соседка. — Аж холодок закрался в организм…

— Ты кто? — спросил я.

— Да блин, Алиса я, — сообщило божье создание. — Ты еще сидел со мной, когда у родителей форс-мажор случался. Ты тоже, Андрей, изменился, но пока узнаваем.

— Батюшки! — ахнул я. — Алиса! Ты во что превратилась?!

— Все так плохо? — Девчонка втянула голову в плечи.

— Да выросла ты! — Я действительно не верил своим глазам. — Ты же мелкая была, шпендик такой шкодливый и непоседливый!

— Ага, и всем хотелось, чтобы я такой и осталась. — Девчонка хмыкнула. — Фиг вам, мне тоже нужно взрослеть. Поглядишь еще, что через три года будет. Вы насовсем или как?

— Вроде да… Подожди, тебе сейчас сколько? Лет четырнадцать-пятнадцать?

— Где-то так. — Девчонка задумалась. — А мы вчера думали, что за шум на весь двор, предки решили, что вашу квартиру обносят, и запретили выходить. Сам-то как?

— Терпимо. — Я пожал плечами. — Постой, Алиса, а ты почему не в школе?

— Ох, Шефер… — Девчонка покачала головой. — Ты на календарь сегодня смотрел?

— Точно, — вспомнил я. — Воскресенье. Тогда уроки иди учи.

— Так учу, — вздохнула соседка. — С обществоведением задолбали, никак в голове не закрепляется.

— А что там сложного? Вот смотри, Алиса, мы с тобой живем в эпоху развитого социализма, а они, на Западе, — в эпоху загнивающего капитализма. Главное, не перепутать. А больше знать ничего не надо. Партия, дай порулить, все такое. У соседей все в порядке? — Я обвел глазами подъезд.

— Да, живем. — Алиса сделала неопределенный жест. — Тут по-прежнему Тихомировы. — Она указала большим пальцем себе за спину. — Там, — кивнула на третью дверь, — те же Махсудовы. Мои родичи так и не развелись — я им памятник поставлю, когда вырасту. У Махсудовых тоже все нормально. Рахимке был год, когда вы уехали, теперь семь, учится во дворе матом разговаривать. Слушай, мне жаль, что твоя бабушка умерла…

— Мне тоже, — кивнул я. — Что поделаешь, каждому свой срок. Ладно, Алиса, забегай, когда уроки сделаешь. Родители будут рады, да и Светка на стену лезет, утешь ее.

— Хорошо, забегу. Далеко собрался-то?

— Да так, налетела грусть…

— Ну что ж, пойди, пройдись. — Девчонка усмехнулась. Помялась и добавила: — Шериф.

— Увидимся! — крикнул я.

— Да уж, надеюсь…

Игнорируя лифт, я спускался по лестнице и размышлял о превратностях судьбы и человеческих погонял. Что за долбанутая фамилия досталась! Немцев в родне не помню, если были, то давно. А в школе и по жизни как без клички? Обычно извращали фамилию, а как мою еще извратишь? Шифер? За это, извините, можно и по морде… Так что звали Шерифом. Так же называли в институте, в армии. Жить особо не мешало, и стыдно признаться — где-то в глубине души мне нравилась моя погремуха…

Я вышел на улицу, сунул в зубы сигарету. Надеюсь, прилично выглядел. С зарплаты в НИИ купил на барахолке короткую куртку из мягкой замши — был доволен, еще не затаскал. Добыть фирменные штаны в Союзе стало не проблемой (дело лишь в деньгах), подходящую обувку — тоже. Никто не бросился отнимать сигареты, требовать попрыгать — на предмет наличия мелочи в карманах. Да и вырос я из той возрастной категории, чтобы перед кем-то прыгать. Погода стояла так себе, остатки снега таяли неохотно. С хоккейной коробки кто-то таращился, но я особо не заострял внимания. Медленно прошел вдоль дома, поздоровался с пожилой соседкой из второго подъезда, свернул за угол. Через несколько минут, пройдя пустырь, я двинулся между ржавыми гаражами. Все вертикальные плоскости были исписаны мелом и даже краской. В моду входил специфический вид живописи — граффити, но то, что было намалевано на гаражах, к искусству не относилось. Но свежие новости здесь сообщались, а также давались характеристики отдельным жильцам микрорайона. Я открыл ключом гараж, раздвинул проржавевшие створки. Волнительно как-то стало. Стащил чехол, полюбовался. Колеса папиной машины, конечно, спустили за шесть лет, но в остальном все было в норме — во всяком случае, визуально. «ВАЗ-2106», темно-синий, почти фиолетовый, с переливами, производства, дай бог памяти, 81 года. Отец поездил-то на нем года полтора. В Уфу перегонять не стали, законсервировали, — видимо, чувствовал отец приближение болезни. Странно, гараж не вскрывали, машину не трогали — и заслуга в этом кого угодно, но не местного отделения милиции. Сухо стало в горле. «Катайся, сынок, — скрепя сердце разрешил отец. — Мне уже не судьба. Права у тебя есть, машину надо заново оформить. Следи за ней, ухаживай, и она тебя не подведет». Зачарованный, я ходил вокруг «жигуленка», погладил крыло. Тачка была отличная. «Шестерки» производили с 76-го, разработчики вложили в машину все лучшее, что было прежде, а недостатки постарались убрать. Неплохим был салон, внешний вид. 80 лошадиных сил, полтора кубика объем движка, разгон до 150 километров в час… Я уже влюбился в этот автомобиль, обошел несколько раз, нацепил клеммы, сел за руль. Помолившись, вставил ключ в замок зажигания, повернул. Что-то тренькнуло, захрипело — и машина завелась! Видимо, оставался в баке бензин. Тарахтело равномерно, без перебоев. Двигаться с места я не рискнул, куда на таких колесах? Заглушил мотор, стал копаться в багажнике, отыскал ручной насос. Колеса накачивал на глазок, без прибора. Шины не спускали. Ай, молодчина… Я снова сел за руль с замиранием сердца, поставил передачу, отпустил сцепление. Последнее барахлило, но машина дернулась, прошла метр. Я надавил на тормоз, сдал назад в гараж. Страшновато как-то стало. Хватит, покатался. Машину следовало показать специалисту. Я запер гараж, заспешил домой, чтобы поделиться с отцом хорошей новостью.

Я подошел к подъезду, потянулся к двери, когда за спиной прозвучал с явной угрозой голос:

— Стоять. Че, мареха, побазарим? Ты чей будешь?

Я вздохнул и повернулся. Других вариантов не осталось, через это следовало пройти. По дорожке вдоль дома шли трое — молодые, в хорошей физической форме, с каменными лицами. Одеты в короткие куртки из кожзама, мятые «бананы». На головах «фердинандки», они же «вальтовки» — шерстяные шапочки с козырьком и помпоном. В некотором роде униформа. Я сошел с крыльца, стал ждать, делая не очень сложное лицо. В принципе я мог им противостоять. Или нет. Дело случая и везения — а также подготовки этих уличных авторитетных ребят. Они подходили, не меняясь в лицах, взирали исподлобья. И вдруг, когда до них осталось метра три, возглавляющий шествие здоровяк заржал, стал хлопать себя по коленям.

— Не узнал, в натуре, не узнал! Шериф, ты ослеп, чертяка! — Он чуть не пустился в пляс от радости, а потом заключил меня в суровые мужские объятия, стал хлопать по спине.

— Уйгур, ты, что ли? — Я оторопел, отстранился, всмотрелся. Ба! Лучшего школьного друга Рената Шамсутдинова вообще не узнать! За одной партой сидели, худой был, неприметный. И вдруг разросся, заматерел. Поблескивали глазки с разрезом — единственная примета, по которой его можно было узнать. Старый кореш лучезарно улыбался — от уха до уха, обнажились вполне добротные зубы. Почему Уйгур? Да хрен его знает, уже и не вспомнить. Так повелось с незапамятных времен. Не русский, не китаец, да, собственно, и татарин-то только наполовину, по папе. До меня дошло, я взвыл от избытка чувств, стал его трясти, хлопать по спине. Расслабились сопровождавшие лица, и физиономии стали вполне приветливыми.

— Ну, все, все, хватит обниматься, мы же не бабы, — проворчал Уйгур, отступая. Обозрел меня с ног до головы, — Ай, хорош… Армейку же прошел? Знаю, знаю… Смотрите, чуваки, какой орел — клейма ставить негде. Друган мой лучший. Правда, что-то мы с тобой, братишка, в последнее время даже не переписывались… Ладно, бывает.

— Думал, ты свалил из Казани, — признался я. — Ты ведь тоже служил — только раньше ушел и раньше вернулся?

— Да, неинтересно, — отмахнулся Уйгур. — Караульная рота, Верхняя Пышма под Свердловском. Только и удовольствий — в спортзале качаться да в самоходы бегать. А пацаны вчера засекли нездоровую активность у твоего подъезда, переезжал кто-то. Тишком так, по темноте — и кто, думаем, мышкует? На Шерифа, говорят, похож, да я не поверил, ты вроде окончательно в Уфе прописался. Насовсем к нам, или как?

— Как пойдет. — Я пожал плечами. — У отца проблемы со здоровьем, на инвалидность посадили.

— Хреново, — посочувствовал Ренат. — Помню Андрея Васильевича, золотой мужик. Обязательно забегу, засвидетельствую, так сказать, свое почтение. Познакомься с пацанами — Холод, Гуляш… — Уйгур оскалился. — В миру Олежка Холодов и Ромка Гуляев. Да ты их должен помнить, в классе на год младше учились. Холод осенью с армейки вернулся, а Гуляш… Слышь, Гуляш, ты почему в армии не служил?