— Приветствую, джентльмены, — сказал я. — Побазарим?

— А ты, мля, че за буй с горы? — «Потерпевший» — приземистый отрок в пестрой шапке-гребешке — начал угрожающе подниматься с ящика.

— Козюля? — И как я угадал? Отрок выпятил нижнюю челюсть — как бы сделал боевое выражение лица. — А ты Чича? — Я устремил палец в ушастого подростка с выпученными от природы глазами.

— А тебя парит, фраер? — Тот тоже начал подниматься.

— Правильно, — сказал я. — Вставайте, пошли.

В глазах обоих что-то мелькнуло, но спеси еще хватало. Они начали гнуть пальцы, фыркать — и даже наезжать! Одному я отвесил оплеуху, другому затрещину. Пацаны упали, но тут же вскочили, и это было хорошо — хоть не пришлось нагибаться. Я схватил одного за ухо, он начал извиваться, орать благим матом. Накатил второй, получил несильно в глаз и, пока повторно не упал, я и его сцапал за ухо. Остальные возмутились.

— Эй, ты чего?! — Из-под одного я выбил ящик, и он хряпнулся задом об острый камень, второго пригвоздил взглядом.

— На месте, пацаны, — процедил я, — и молитесь, чтобы я и до вас не добрался. Будете вмешиваться — просто убью.

Видимо, что-то было во мне — шпана предпочла не вмешиваться. Я крепко держал малолеток за уши. Они извивались, били меня кулаками в бок. Хорошо хоть ножичков при себе не было. Я протащил их через кусты и предупредил:

— Так, кавалеры, договоримся на берегу. Будете кричать, сопротивляться — остаетесь без ушей. Ты без левого, ты без правого. Будете драться, пинаться — то же самое. Оторву ведь — не сомневайтесь.

Так мы и шли по дорожке вдоль дома — я держал их за уши, а они извивались. Чича сделал попытку меня ударить — и взревел от боли в вывернутом «слуховом аппарате». Козюля притворился, что у него отнялись ноги, — и тоже завизжал, как свинья под ножом мясника.

— Мужик, кончай, отпусти… — хрипел Чича. — Не позорь, мы сами пойдем…

— Не позорить? — удивился я. — Ты сам себя опозорил, когда до девчонки докапываться начал. Не хотите, чтобы было больно? Тогда идите спокойно.

Удивлялись люди, которых мы встречали, останавливались, смотрели вслед, прятали улыбки. Пацаны уже не брыкались, волоклись своими ногами, только глазки шныряли по сторонам — хоть бы не встретить знакомых! Навстречу шли Василиса с Ингой Мориц (прошу прощения, Бамаламой). Сильно удивились, открыли рты.

— Привет, девчонки, — поздоровался я.

— Привет, Андрюша, — пробормотала Василиса. — У тебя все в порядке?

— Да, все отлично.

Они не стали препятствовать. Мы вышли из жилой зоны, подошли к клубу. Местный очаг культуры был старенький, построен еще в ту эпоху, когда не было жилого комплекса, а были только частные дома. Фасад обветшал, отслаивалась краска. Я взгромоздил поганцев на крыльцо, они давно перестали сопротивляться, только скулили.

— Открывай, — приказал я Чиче.

— Да пошел ты… — простонал отрок на остатках гордости.

Козюля тоже не желал браться за дверную ручку. Ситуация складывалась интересная. В животе уже что-то бурлило. Я обернулся. Мимо клуба торопливо шел мужчина средних лет, делал вид, что ничего не видит.

— Гражданин, будьте любезны, — окликнул я, — вы не могли бы открыть дверь?

— О, конечно, конечно. — Мужчина засуетился, взгромоздился на крыльцо и потянул дверь.

— Большое спасибо, — поблагодарил я. — Придержите, пожалуйста, пока мы войдем.

В животе уже не просто бурлило, а взрывалось. Дверь в подвал находилась сразу за дверью в фойе. Открывалась она, слава богу, вовнутрь. Я стащил паршивцев по лестнице, втолкнул в спортзал. Потолок висел довольно низко, но площади были неплохие. В мутном свете проступали турники, боксерские груши, горки матов, кустарно оборудованный тренажер для поднятия штанги. Несколько человек в трусах и майках стучали по грушам. Под лампой кряхтел Уйгур — прижимал и отжимал руку с висящей на ней пудовой гирей. На простеньком ринге вели вялый спарринг Холод и Гуляш. Несколько человек, в основном зеленая поросль, наблюдали за поединком. Присутствовал Мамай — в тельняшке, в широких плащевых штанах, закатанных по колено. Он беседовал с каким-то парнем, взял у него конверт, открыл гроссбух, чем-то похожий на классный журнал. За его спиной была дверь — в личную каморку. Я вытолкнул скулящих пацанов на середину помещения. Они шипели, потирали свои воспалившиеся органы, злобно таращились в мою сторону.

— Оба-на, — сказал Уйгур и чуть не уронил гирю.

Прервали спарринг Холод и Гуляш. Остальные тоже обратили взоры на странное явление. Оторвался от гроссбуха Мамай, нахмурился, вышел на освещенное пространство.

— Прошу прощения, что прервал, — сказал я. — Приветствую всех присутствующих. Мамай, не знаю, твои ли это пехотинцы, но на всякий случай я их не бил. Ну, почти не бил… Приставали к Светке, моей сестре. Подкараулили в гаражах, чуть не раздели. Светка сорвалась от них, прибежала вся в слезах, и что мне оставалось, Мамай? Это моя сестра. Будешь с ними разбираться? Или правильно пацаны поступили?

— Тэк-тэкс… — протянул Мамай, подходя ближе. — Интересно девки пляшут… — Он исподлобья таращился на своих бойцов, потом на меня. Благоразумно помалкивал Уйгур и все остальные. — Хорошо, Шериф, что ты не стал с ними сам разбираться, а сюда доставил… Ну, рассказывайте, пацаны, что мы там натворили…

— Мамай, мы не знали… — заныл Чича. — На ней же не написано, мы впервые ее увидели… Да ничего мы с этой девкой не делали. Так, попугали маленько… А че она сама махаться стала?

— Говорят, что не знали. — Мамай спрятал усмешку и вопросительно уставился на меня.

— И что теперь? — вспылил я. — Так раздай всем фото, чтобы знали! Мамай, я за свою сестру убью, и мне плевать, что после этого со мной будет! Пусть на пушечный выстрел к ней не подходят, так своим и скажи, иначе я за себя не отвечаю! Не знали они, видите ли! — несло меня. — А если не знали, так можно над любой встречной девчонкой измываться? Ты бы дисциплину, что ли, подтянул, палочные наказания ввел. Для того контору открывал, чтобы свои боялись?

Присутствующие недоуменно переглядывались, поморщился Уйгур.

— Эй, ты не разгулялся? — прищурился Мамай. — Шериф, ты шибко-то берега не путай, не забывай, где находишься.

— Ладно, Мамай, извини. — Я опомнился. — Перегнул, согласен. Но повторяю, это моя сестра. Она живет здесь с рождения, только последние шесть лет отсутствовала. Ты бы как поступил? Да ее теперь неделю колбасить будет, из дома побоится выходить…

Я заткнулся, и наступила интересная тишина. Мамай разглядывал меня с превеликим интересом. Собственные подчиненные его уже не интересовали. А что я неправильно сказал?

— Ладно, Шериф, не бери в голову, все в порядке. — Мамай улыбнулся. И все остальные расслабились. — Ты правильно поступил, будь у меня сестра, я бы всех за нее покрошил. Что стоишь такой напряженный? Инцидент исчерпан, все, забыли. А вы, долбонавты, — он резко повернулся к своей провинившейся «шелухе», — тридцать кругов вокруг футбольного поля! И ни кругом меньше, вперед! Фитиль, проследи! Умеешь считать до тридцати? Филонить будут — пинками гони!

Провинившиеся поволоклись из подвала, опустив головы. Жилистый паренек лет семнадцати побежал за ними, надевая на бегу куртку. Зашевелились остальные. Уйгур украдкой подмигнул, возобновил прерванное упражнение.

— Ну что? — резко спросил Мамай, впиваясь в меня глазами. — Проехали, говорю, что не так? Или казнить их публично? Уж извиняй, что есть, с тем и работаем. Ты же не хочешь к нам? Все, отвали, Шериф, не до тебя. Подумал, кстати, насчет ринга? — Он кивнул на своих «конторских» в боксерских перчатках.

— Приду, Мамай, обещал же, — проворчал я. — Но не сегодня, у меня там Светка уже повесилась…

Сестру я успокоил. Пришлось постараться, но справился. Убедил, что все в порядке, теперь будут кланяться, величать по имени-отчеству, расстилать ковровую дорожку при выходе из подъезда. Самым бестолковым — разъяснять, чья она сестра. Если и это не поможет — то бегом к брату-заступнику. Светка улыбнулась сквозь слезы, прошептала: «Да иди ты», — и пошла спать.

Мама приходила с работы уставшая, сидела, вытянув ноги, потом вскакивала и начинала метаться по хозяйству. Устраиваться на работу я пока не спешил. Остались деньги от бешеных премий в НИИ — тратил я их разумно, часть отдавал маме.

«Съезди в технический институт на Маркса, — уговаривала меня родительница. — Там есть факультет с твоей специальностью. Поговори с деканом — может быть, оформят переводом? Ну и что, что тебя отчислили? К бывшим студентам, отслужившим в армии, относятся благосклонно, возможно, пойдут навстречу. Подключим папу, у него наверняка остались связи. А если нет, ничего страшного, поступишь заново, ты же не глупый мальчик?..»

Я оттягивал, как мог, этот сладостный миг, оправдывался тем, что в апреле еще рано об этом думать, обязательно съезжу, но потом. Свою дальнейшую жизнь без высшего образования я не представлял, но как, черт возьми, не хотелось учиться! Неужели обленился?

Я вновь посетил гараж, все-таки выгнал папину «шестерку», доехал до мастерской, где трудился Уйгур. Ренат рассмеялся: пересилил все-таки себя. Ничего «неоперабельного» в двигателе не нашли, узлы работали, кое-что подтянули, заменили сайлент-блоки, чтобы корма не виляла. Ренат отказывался брать деньги, но я настоял. Сел за руль, дважды объехал вокруг района. Не сказать что все работало безупречно, но машина шла. Следующим этапом Уйгур обещал поставить магнитолу с кассетоприемником — как можно ездить без любимой музыки? Выезжать в город я побаивался. Остановился на краю футбольного поля, вышел покурить. Кусок был лакомый, любая группировка отхватила бы с руками. Раньше тут был стадион, теперь от него остались лишь несколько рядов скамеек. В центре — игровое поле в жухлой траве, вскрывшейся после таяния снега, по периметру — беговая дорожка. Посреди футбольного поля пацаны Мамая проводили тренировку по рукопашному бою. Их было человек двадцать: и «шелуха», которую еще учить да учить, и пацаны постарше — «супера», основная ударная сила в махачах и набегах. Покрикивали старшие, показывали, как защищаться от ножа, наносить удары — монтажкой, арматурой. Показывали, как метать железные шары, а когда они кончатся — все, что есть под рукой. Рычал Олежка Холодов, другие «воспитатели», которых пока не представили.