Андрей Орлов
Сибирь 2028. Армагеддон
«В Новосибирске, как всегда, то тепло, то холода…» — хрипло пропела магнитола и сломалась. Теперь окончательно довели старушку. На всякий случай я вынул руку из-под вороха одеял и стукнул кулаком по разбитому корпусу. Из нутра аппарата вырвался душераздирающий скрежет, пробились две ноты, и снова все смолкло. Пусть покоится с миром. Насчет холодов исполнители из «древних» пели правильно — с холодами в наших палестинах все в порядке. Тепло же — явление редкое и наблюдается исключительно в районе печки. За последние двенадцать лет среднесуточная температура в сибирском регионе упала градусов на пятнадцать и продолжала понижаться, доставляя дискомфорт даже летом. Что уж говорить про середину сентября…
Упомянутое обогревательное устройство работало исправно, потрескивали дрова, дым через трубу уносился в ядовитую атмосферу. Заворочались шерстяные одеяла, которые я стирал на прошлой неделе, и в мерклом свете образовалась взъерошенная голова с моргающими глазами. Красотка Ада. Не красавица, конечно (в нашей зоне красавиц днем с огнем не сыщешь), но при взгляде на нее меня не тошнило, и в постели, разбросанной по полу, у нас кое-что получалось.
— Не парься, любимый… — прошептала женщина, обвиваясь вокруг меня и осыпая жаркими поцелуями, — Я тебе новую бандуру принесу, у нас на складах этой грязи…
— Новую? — удивился я. — Прямо с завода?
— Помолчи… Мне так хорошо с тобой… Не хочу возвращаться к этому редкому животному…
Мне тоже было неплохо. А если проявить воображение, заменить буржуйку английским камином, груду тряпок на полу — роскошной постелью, а женщину в объятиях — незабвенной Маринкой, погибшей двенадцать лет назад, то ничего другого и не надо. Я выпутался из объятий влюбленной женщины (подведет под монастырь такая влюбленность), дотянулся до ковшика с кипяченой водой, выхлебал половину. Ада привстала на колени, отняла ковшик и тоже к нему прильнула. У нее была отличная фигура — я невольно залюбовался. Гладкая кожа, ни капли жира, но и кости не выпирали, в отличие от большинства обитательниц нашего города. Умеет высокое начальство подбирать себе наложниц — и корма на них не жалеет. Она перехватила мой взгляд, хихикнула, разлеглась у меня на груди. Женское сердце энергично билось, и мгновенно между нашими телами образовалась прослойка пота.
— И почему я так счастлива с тобой, Карнаш? — прошептала Ада. — Ненавижу тебя за это. Слушай, а давай уедем? — Она подняла голову и уперлась носом в мой подбородок. — Ну, серьезно, Карнаш, сбежим — ты, да я…
— Куда поедем, детка? — улыбнулся я. — На Кипр? В Турцию? Не хотелось бы тебя расстраивать, но на планете давно не осталось ни Кипра, ни Турции, ни прочих пальмовых элизиумов…
— Я знаю, — вздохнула Ада. — Земля квадратная, а мы живем четко в углу. Дай помечтать, плохой мальчик… — Она сползла с меня, села на колени, заразительно зевнула и стала чесаться. Потом повертела забавной мордашкой и потянулась к куртке за сигаретами. Извлекла из пачки «Мальборо» курительную палочку, щелкнула зажигалкой и с таким наслаждением втянула дым, что я насилу обуздал желание сделать то же самое. Курить я бросил десять лет назад. Страшно подумать, во что бы превратился организм к этому времени. В воздухе и так хватает яда. А как представишь ежедневные страдания, связанные с добыванием табака…
— Я счастливая, но голодная, — затушив сигарету, заключила Ада, подтянула рюкзачок, с которым явилась в мое жилище, и принялась извлекать из него продукты — промасленные банки с консервированным тунцом, говяжью тушенку, сухари в хрустящей заводской упаковке. Ржаные хлебцы подернулись серым налетом — неприятно, но не ядовито. Последним извлеченным предметом оказалось тусклое зеркальце — она уставилась в него и стала печальной, как наше осеннее небо.
— Носик попудри, — с ухмылкой посоветовал я.
— Тут не носик пудрить — весь фасад штукатурить надо, — не без юмора ответствовала моя опасная любовница и покачала головой. — Была нормальная баба, а стала старой ящерицей. У тебя помыться можно?
— Только из ковшика, — вздохнул я. — Слив в полу, вода в ушате. Возможно, однажды я приглашу в гости сантехника, и он поставит мне душ, но это будет не сегодня и не завтра.
— М-м… — Она наморщила лоб. — Напомни, дорогой, кто такой сантехник?
— Ну… — принялся я воображать, — если, скажем, ты хочешь отдохнуть в лучших традициях немецкого кинематографа, то этот персонаж будет просто находкой. Если у тебя банально сломался кран и ты не заинтересована в получении сексуального удовольствия, то тут сложнее и непредсказуемо…
— Не продолжай, — отмахнулась Ада. — Я вспомнила.
Я встал и направился к хозяйственной секции, где в крупной емкости хранилась вода, добываемая в разломе неподалеку, а в емкости поменьше — она же, но обеззараженная и готовая к употреблению. Но не успел я пройти и несколько шагов, как вдруг тряхнуло, заскрипело, заходило ходуном мое ненадежное жилище, накренился пол! Жар ударил в голову, батюшки! — вот так всегда и бывает, хотя знаешь, что ничего ужасного не произойдет. Я расставил ноги, присел, чтобы сохранить устойчивость. Последовал еще один толчок, за ним пара затухающих — и все успокоилось. Жилище устояло, хляби земные не разверзлись. Не окончательно еще скончалась наша планета. Глубоко в недрах продолжались процессы. Но крупных толчков — выше двух или трех баллов по шкале Рихтера — не было много лет. Памятный удар двенадцатилетней давности оказался самым мощным. Все последующие — ерунда. Но приобретенные рефлексы работали…
Ада напряглась и побледнела. Машинально взялась за сердце.
— Успокойся, детка, все в порядке, — расклеив губы, сказал я самым небрежным тоном, который смог позволить в эту минуту. — Седьмой ангел давно вострубил, хуже не будет.
— Иди ко мне, не уходи. — Она простерла руки и жалобно посмотрела мне в глаза: — Я так трясусь от этих ударов… Ты уверен, что нам не следует покинуть самолет?
— Абсолютно, — уверил я, возвращаясь в постель и обнимая Аду. Она прильнула ко мне, стиснула до боли. Мы молчали. Фраза про самолет вырвалась не случайно. И Ада не заговаривалась. Мы действительно находились в салоне магистрального лайнера, на котором много лет назад демонтировали пассажирские сиденья. К сожалению, он никуда не летел. Жиденькое пламя свечей вырывало из полумрака скругленный к потолку салон, запотевшие иллюминаторы, покореженный пластик обивки. Отличный спортзал. На полу — войлочные коврики, неплохо хранящие тепло. Посреди пространства — между салонами бизнес — и эконом-класса — стояла печка-буржуйка с трубой, прорезающей потолок. Горкой валялись дрова. Далее просматривались грубые стеллажи, подобие шкафа, хозяйственный закуток. За ними — туалет с отводом продуктов жизнедеятельности глубоко под землю. Я по праву гордился своим жильем, хотя частенько испытывал в нем дискомфорт, поскольку стояло оно на отшибе. Шестнадцать лет назад на въезде в аэропорт Толмачево, в нескольких сотнях метров от терминала внутренних линий, поставили памятник. Списанный пассажирский лайнер Ту-154. Самолет-легенда отечественной авиации, почти полвека покорявший небеса. Было много шума, помпы, торжественных заявлений. Памятник обозвали красиво и романтично — «Аврора». Считалось, что его открытие — лишь начало большого музея авиации крупнейшего сибирского аэропорта. Рядом с Ту-154 собирались поставить Ил-86, разместить в нем экспозицию — восстановить интерьер пассажирского салона, сохранить авионику кабины, водить туда экскурсии, давать детям «порулить». Прекрасные планы остались на бумаге, но гордый лайнер у дороги смотрелся здорово. А главное, пугающе — для тех, кто ехал в аэропорт. Он и сейчас был неплох. Сохранился логотип компании в передней части фюзеляжа — белые буквы в красном круге: «S7». В ходе катаклизма самолет почти не пострадал. Надломились все три стойки шасси, брюхо лайнера плюхнулось на землю, деформировался хвост, треснула обшивка. Серьезных дыр и деформаций не было, а прочие я заделал, превратив лежащее на брюхе недоразумение в комфортное, а главное, просторное жилище. Буржуйка сохраняла тепло. В зимние месяцы для обогрева салона я использовал дизельный генератор, летом экономил, топил дровами, поскольку поиск горючего в наше время — довольно муторное и рискованное предприятие. Осень уже начиналась, вновь возникала необходимость в извлечении из тайника припрятанного агрегата…
Мы сидели посреди вороха постельного белья, смотрели в запотевший иллюминатор. Осень явно была не Болдинская. Через месяц снова зима — страшно подумать… Пейзаж не отличался пасторальностью. Восток Барабинской низменности, окраина «независимой республики» полковника Гнатюка. Так называемая Зона Безопасности, где еще можно жить и имеется хоть какое-то представление об этой самой безопасности. Вспученная, вздыбленная земля, сухие деревья. Разрушенная дорога, ведущая из аэропорта, минуя город Обь, в Новосибирск. Какой-то странный замысел Творца. С чего он решил, что это хорошо? За спиной руины Толмачево: горка, что поменьше — терминал внутренних авиалиний, горка массивнее — международный терминал. Гостиница у дороги повалилась на проезжую часть, перегородив проезд к зданиям аэровокзала. С обратной стороны, в пасмурной дымке — останки города Обь — спутника Новосибирска, в котором до катастрофы проживали 25 тысяч жителей. Впрочем, от Оби осталось больше, чем от аэропорта, там даже не все дома упали, особенно в частном секторе — хотя осыпалось с них практически все. В сумеречной хмари просматривались остовы многоэтажек, покореженный скелет строительного крана, завалившийся на высотку. На западе — минные поля, на востоке — охраняемые солдатами полковника «коридоры». А еще дальше на востоке, в семнадцати километрах от субъекта агломерации — когда-то полуторамиллионный город, суровая безразмерная глыба, самопровозглашенная «столица Сибири», а нынче — напоенная ужасами загадочная земля…
